Светлана Новокрещенова - Родись счастливой
Я хотела узнать то адрес Жерафли, то номер Диминой части. Даже в военкомат ходила. Там спросили: кем вы приходитесь рядовому К.? Я представилась однокурсницей. Мне разъяснили, что сведения о военнослужащих предоставляются только близким родственникам. Я отправилась восвояси. К матери Жерафли я так и не сходила. Решимость сменилась сомнениями, растерянностью. А дальше острота эмоций как-то притупилась. И потом, если кто-то нуждается во мне, то обязательно отыщет, адреса я не меняла. Убедившись в своей ненужности, я угомонилась, и о Жерафле вспоминала изредка. Реже, чем о Диме.
За три года я успела получить диплом инженера-программиста, помыкаться в поисках работы по отделам кадров, испытать еще одну (после Димы) неразделенную любовь. И пришла к выводу о невозможности совместного с ней, т. е. любовью, существования. Как две параллельные прямые, мы с нею никогда, скорее всего, не пересечемся. Могу поспорить с вами, господин Лобачевский.
Однажды (как много поворотов событий начинается этим словом, в котором слышится и одиночество, и ожидание), так вот, однажды я сидела дома и ждала того самого типа, который поссорил меня с Лобачевским и кто так умело исполнял свои мелодии на струнах моей души. В дверь позвонили. Подскочив как ужаленная, я метнулась к двери. Кошка Милашка бросилась на шкаф, ее пост наблюдения. На пороге стояла подруга детства и юности Жерафля. Правда, с этого момента я раз и навсегда перестала ее так называть. Лиля была одета в черное, несмотря на несусветную жарищу. Длинное полупрозрачное платье можно было принять и за вечернее, и за траурное. Но потеря проступала во всем: в склоненной к плечу голове, в безвольно опущенных руках, усталом взгляде из-под некрашеных ресниц. «Мать», — мысль напросилась сама собой. Лилька приехала хоронить ее. Смерть их помирила.
— Можно войти? — ровный, как выжженное поле, голос Лили вывел меня из ступора, и я машинально сделала три шага назад, пропуская гостью.
Я поймала свое отражение в зеркале. У меня был вид человека, обнаружившего в собственной кухне курящего ангела. Милашка свесила любопытную мордуленцию и пару раз шевельнула усами, понюхала.
— Жива? — кивнула Лиля кошке. — А Фаршик того… Мать его в клинике усыпила.
Я почему-то почувствовала себя лишней. Лиля словно не замечала меня. Прошла в комнату, я за нею. Вдруг она обернулась и стала как вкопанная. Она стояла очень близко. Так близко, что я рассмотрела зрачки в непроглядной темени ее красивых глаз.
— Знаю, что ты обо мне думаешь, — глухо проговорила Лиля. — Разбила семью. Бросила мать. Димка из-за меня в Чечню уехал. Так?
— Не судите да не судимы… — скороговоркой начала я.
— Оставь, наслушалась, — вяло махнула она рукой и отошла к окну.
Из-за неправильной планировки все комнаты на южной стороне нашего дома получились узкие и длинные. Мою каморку мама называла узкоколейкой. И сейчас Лилия стояла далеко от меня, на противоположном конце путей. Напряжение нарастало. Я решила молчать. Во-первых, потому, что не знала, что сказать — «Прими мои соболезнования» или еще какую избитую фразу? Во-вторых, не я к ней пришла, а она ко мне. Ей и карты в руки. Не оборачиваясь, Лиля заговорила:
— Не думала, что придется снова оказаться в этом городе.
Я с трудом разбирала слова. Рассматривая пейзаж за окном, Лиля продолжала:
— А здесь ничего не изменилось. Время застыло, как муха в янтаре. Все те же дома, все те же лица. В июле также выгорают трава и небо. Пахнет бензином и горячей пылью. Все знакомо. Привыкать не надо.
Я тщательно фильтровала информацию, подаваемую Лилей. Из вышесказанного следовало, что она вернулась в родной город и это оптимизма ей не прибавляло. Оставался невыясненным вопрос о причине траура. То, что платье надето не для праздничного вечера было ясно, как белый день. Впрочем, неизвестных гораздо больше: почему она вернулась? Одна или с Игорем Борисовичем? Что с Димой? Что надо от меня?
— Мне кажется, на меня все смотрят. Только пальцем не показывают. Здесь все про всех знают. Маман не хочет появляться со мной на людях. Даже на рынок ходит одна.
Вот как! Я уже, что называется, Ирину Андреевну в гробу видела, а она жива и вполне здорова и на аппетит не жалуется. И дочь по-прежнему называет ее «маман». Мое недоумение не достигло сознания подруги. Я опять ощутила призрачность своего пребывания.
— Не представляю жизни в этом городе, — выдохнула Лиля и отошла от окна. Прошла по комнате и опустилась на диван.
Милашка, улучив момент, мягко прыгнула к ней на колени. Слабое подобие улыбки тронуло губы Лили. Она положила ладонь на голову кошки, а та ловко поднырнула под нее и подтолкнула под локоть. Ждала ласки. Лиля погладила ее. Милашка уютно замурлыкала. Руки Лили и без тщательного маникюра являли вершину совершенства. Но на черное платье налипла кошачья шерсть. Я сцепила в крепкий замок вспотевшие пальцы.
— Но Оксана Аркадьевна хочет, чтобы мы жили здесь, вместе с ней, — задумчиво проговорила Лиля.
Не веря своим ушам, я привычно приподняла очки, чтобы лучше рассмотреть подругу. Как это: «мы» и Оксана Аркадьевна? Она-то здесь причем? Я вообразила себе картину: Оксана Аркадьевна, Игорь Борисович и моя подруга за уютным семейным ужином. Чем дальше в лес, тем больше дров. Чем больше говорит Лиля, тем меньше я понимаю. Некоторое время я изучала немой профиль подруги. Даже отсутствие красок не портило ее. У Лилии очень выразительная лепка лица. Классика. Она оставалась красивой даже в печали.
— Лиля, ты извини, но… — мой голос крался осторожно, как пантера в ночи.
Лиля повернула голову и будто удивилась моему присутствию в этой комнате.
— Ах, да, ты ведь не в курсе.
— Ну… как сказать? В общих чертах, — я замельтешила голосом, взглядом и руками.
— Юля (подруга первый раз обратилась ко мне по имени), я хочу, чтобы ты… — Лиля осеклась, — я хочу попросить у тебя прощения.
Мои прагматичные мозги моментально вычислили первоначальную формулировку задуманной фразы. Она должна была выглядеть так: «Я хочу, чтобы ты меня простила». Но Лилия вовремя остановилась и поправилась. Это говорило о переменах, происходящих в Лиле. Именно о происходящих, а не произошедших. Нетвердость и заминки свидетельствовали о процессе, а не о результате. А о причинах этих перемен, полагаю, я узнаю позже. Пока я размышляла, Лиля испытующе смотрела на меня.
— Ты не задаешь вопросов. Это хорошо. Значит, все понимаешь.
— Не совсем, — призналась я, — я не понимаю, за что я… за что ты просишь у меня прощения.
— За все, — просто сказала Лиля, прямо глядя мне в глаза.
Подо «всем», наверное, подразумевалась не только леность в ведении переписки. Установилась трудная пауза.
— Не торопись с ответом, — посоветовала Лиля, — сначала выслушай, а то, может, и знать меня не захочешь.
Лилия встала и вновь отошла к окну. В задумчивости она покусывала нижнюю губу, знак того, что она пытается сосредоточиться. Собравшись с мыслями, Лиля заговорила:
— Не буду рассказывать о том, что было в Сочи. Бесполезно. Это так же трудно, как описывать полотна импрессионистов. Надо только видеть. Скажу одно: уехали мы по настоянию Игоря. Я не уводила его из семьи. Но, честно скажу, рада была безумно. Не оттого, что он остался со мной, а не с Оксаной. А оттого, что я с ним. Уехали в никуда. Главное — вместе. Мы прибились к одному виноградарскому хозяйству где-то между Геленджиком и озером Абрау. Там живет его старинный друг. Игорь обменял машину на верхний этаж кирпичного коттеджа. Почти что чердак. Там и поселились. Игорь удачно устроился на винодельню: инженеры такого класса везде нужны. Я — бухгалтером. Нас никто не знал, ни о чем не спрашивал. Приехали — живите. Работаете — спасибо. Все было красиво, как утренний сон: горы, виноградники, солнце, фрукты, вино. Абрау близко, небо близко. Игорь рядом. Постоянно глаза в глаза, душа в душу. Знаешь, я думала, что никогда не забуду этих дней. А сейчас рассказываю и сама себе не верю. Со мной ли это было? И было ли?..
Лиля замолчала. Послюнила палец и попыталась собрать с платья прилипшую шерсть. Я сидела, не дыша. И совершенно при этом забыла, что ко мне должен кое-кто прийти.
— Поработала я недолго. Случился ребенок. Я, дура, не хотела, брыкалась. Даже анализы на аборт собрала. Игорь как узнал, здорово ругался. А как рожать от женатого человека? С Оксаной они так и не развелись. Не хотел он к ней ехать. Боялся при встрече в глаза посмотреть. В общем, появился Антошка. Знаешь, думала муками искупится мой грех. Роды были затяжные — трое суток. Завотделением тамошней больнички, мезозойский старик, говорил: «На моем веку так долго никто не телился».
Я представила себе Игоря Борисовича на руках с младенцем. Поздние отцы — самые лучшие. Я знаю, как он любит Диму. А его чувства к ребенку Лилии даже трудно вообразить. И еще я вспомнила, как Лилька плохо переносила физические страдания. У нее низкий болевой порог. А тут трое суток ада. Бедная Лилька! Голубая жилка на виске Лилии натолкнула меня на мысль, что неплохо бы ее покормить.
