Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти
На кухню заглянул Джордж, которому понадобилась горячая вода. Увидев нас, он издал оживленный возглас, и глаза его оживились.
— Посмотри на бедняжку миссис Ники Бен! — воскликнула Молли.
Он опустился перед кошкой на колени и приподнял ей раненую лапу.
— Перелом, — констатировал он.
— Как ужасно, — сказала Эмили, она вся передернулась и вышла из комнаты.
— Обеих лап? — уточнил я.
— Сломана вроде одна… Смотри!
— Но ей же больно! — воскликнула Летти.
— Да, пожалуй, — согласился он.
Молли и ее мать поспешили из кухни в гостиную.
— Что ты собираешься делать? — спросила Летти.
— Избавить несчастную от страданий, — ответил он, взяв на руки бедную кошку.
Мы последовали за ним в сарай.
— Самый быстрый способ, — сказал он, — это раскрутить ее и стукнуть головой о стену.
— Мне дурно от одних твоих слов! — воскликнула Летти.
— Тогда я ее утоплю, — сказал Джордж с улыбкой.
Мы смотрели на него, и нас переполняло отвращение. Он же не торопясь обмотал веревку вокруг шеи животного, к концу ее привязал железный утюг, оставив другой конец ее свободно болтаться.
— Ну, что, пойдете со мной? — спросил он.
Летти во все глаза смотрела на него. Она была бледна.
— Тебе станет дурно, — заметил он.
Она не ответила, однако последовала за ним через двор в сад. Уже на берегу нижнего пруда у мельницы он повернулся к нам и сказал:
— Сделаем так! Вы назначаетесь главными плакальщиками на похоронах.
Поскольку никто из нас не ответил, он отвернулся и бросил бедную, корчившуюся от боли и ужаса кошку в воду со словами:
— Прощай, дражайшая миссис Ники Бен!
Некоторое время мы постояли на берегу. Джордж поглядел на нас с удивлением.
— Сирил, — проговорила Летти тихо. — Разве это не жестоко?.. Разве это не ужасно?
Мне нечего было сказать.
— Ты меня имеешь в виду? — вскинулся Джордж.
— Не тебя… А все это! Такое впечатление, что у нас кровь на башмаках.
Он серьезно посмотрел на нее своими темными глазами.
— Я утопил ее из милосердия, — объяснил он, привязывая веревку к ясеню. Затем сходил за лопатой и вырыл могилку в разомлевшей черной земле.
— И наша добрая, славная, бедная, старая, драная кошка превратилась в симпатичный трупик, — подвел итог Джордж. — Друзья и родственники могут попрощаться с покойной и положить фиалки на ее могилку.
Он воткнул лопату в землю и вытащил из пруда кошку вместе с утюгом.
— Ну, вот, — сказал он, отвязывая утюг, — и кончились страдания. Хорошая была кошка.
— Похорони ее — и дело с концом, — поторопила Летти.
Он в ответ поинтересовался:
— А тебе не будут после этого сниться кошмары?
— Я сплю без сновидений, — резко ответила она и, отвернувшись, зашагала прочь. Мы вернулись в дом и прошли в гостиную, где Эмили сидела у окна, кусая палец. Комната была вытянутой, с довольно низким потолком. Через всю комнату под потолком тянулась большая грубая балка. На камине и на пианино в вазочках стояли полевые и лесные цветы, свежие листья. В комнате было прохладно, пахло лесом.
— Он это сделал? — спросила Эмили. — А вы наблюдали, да? Если б я увидела это, я бы возненавидела его. Уж лучше прикоснуться к червяку, чем к такому, как он.
— Мне тоже вряд ли было бы приятно, если бы он прикоснулся ко мне, — ответила Летти.
— До чего же отвратительны бессердечие и жестокость! — сказала Эмили. — Уже один его вид вызывает у меня отвращение.
— Да? — удивилась Летти, холодно улыбнувшись, и подошла к пианино. — Но он же смотрится таким здоровым, никогда не болеет. — Она села за пианино и принялась играть. Звуки напоминали шорох падающих листьев.
Мы с Эмили тихо беседовали у окна о книгах, о людях. Она была серьезна и настроила и меня тоже на серьезный лад.
Через некоторое время, попив молока и поев, к нам вошел Джордж. Летти продолжала играть на пианино. Он спросил Летти, почему бы ей не сыграть какой-нибудь веселенький мотивчик. Это заставило ее повернуться к нему на стуле. Сначала ей захотелось дать ему уничижительный ответ. Но когда она взглянула на него, сердитые слова, готовые сорваться с ее уст, упорхнули, как вспугнутые птицы. Он явился сюда прямо из кухни и встал возле Летти, вытирая руки. Рукава засучены до локтей, рубашка расстегнута на груди. Летти слегка отклонилась, разглядывая его, стоявшего с расставленными ногами, обутыми в грязные краги и сапоги. Брюки его тоже были закатаны по колено, поэтому виднелись голые ноги. Словом, вид какой-то полураздетый.
— Почему бы тебе не сыграть какой-нибудь веселый мотивчик? — повторил он, вытирая полотенцем руки.
— Мотивчик? — отозвалась она, пристально глядя на его руки, на то, как поднималась и опускалась его грудь, крепкая и белая. Потом с любопытством уставилась на его горло, где загорелая кожа переходила в белую, не тронутую загаром. Она встретилась с ним глазами и снова повернулась к пианино. Ее уши покраснели, милосердно скрытые в завитках волос.
— Что же мне сыграть? — спросила она, как-то конфузливо прикасаясь к клавишам.
Он вытащил сборник песен и поставил перед ней.
— Какую из них? — снова спросила она, слегка вздрогнув, когда почувствовала его руки близко от себя.
— А все, что захочешь.
— Про любовь? — не унималась она.
— Если хочешь — давай про любовь. — Он неуклюже засмеялся, заставив девушку внутренне сжаться.
Она не ответила и принялась играть песню Салли Венна «Тит Уиллоу». Тогда он с удовольствием стал подпевать басом. Затем она заиграла «Я пьян от взгляда твоих глаз». Закончив играть, она повернулась и спросила, нравятся ли ему слова. Он ответил, что считает их довольно глупыми, но посмотрел на нее своими лучащимися карими глазами, как бы колеблясь и с каким-то вызовом.
— Это потому, что от твоего взгляда не опьянеешь, — отозвалась она, отвечая на его вызов блеском своих голубых глаз. Потом опустила ресницы. Он засмеялся и спросил, откуда она знает.
— Все очень просто, — сказала она, серьезно глядя на него снизу вверх. — Твои глаза не меняются, когда я смотрю на тебя. Я всегда считала, что люди, которые чего-то стоят, могут говорить глазами. Обычно такие люди вызывают уважение к себе, их глаза красноречивы и умны.
Она говорила это, продолжая смотреть на него, а он в свою очередь с симпатией глядел на ее лицо, на ее волосы, в которых играло солнце. Видно было, что он задумался над ее словами; потом он вдруг рассмеялся, что выглядело несколько глуповато. Она отвернулась, улыбаясь.
— В этой книжке нет ничего такого, что бы хотелось сыграть и спеть, — сказала она, перелистав сборник.
Я положил перед ней другие ноты, и она заиграла, запела «Упрекнешь ли меня?»
У нее было довольно приятное сопрано, и песня понравилась Джорджу. Он пододвинулся к ней ближе. Закончив играть, Летти посмотрела на него и увидела светящиеся от восторга глаза.
— Тебе понравилось? — спросила она с ноткой превосходства в голосе. — А ведь требовалось только найти нужную страницу.
— Понравилось, — сказал он с чувством, что еще больше усилило ее триумф.
— Я предпочла бы петь песни и плясать, чем дрыхнуть в кресле у камина. Правда, ведь это лучше? — подколола она.
Он засмеялся, начиная понимать, что она подтрунивает над ним.
— А ведь ты именно так и поступаешь, — добавила она, осмелев.
— Как? — спросил он обескураженно.
— Половина твоих чувств спит, а половина — бодрствует.
— Неужели? — удивился он. — Ты думаешь, я такой?
— Именно такой… «Бовис», бык. Ты — как бык. Тебе нужны еда, комфорт и больше ничего. Ты любишь комфорт? — улыбаясь спросила она.
— А ты? — спросит он в свою очередь, смущенно улыбаясь.
— Конечно. Сейчас я сыграю одну пьесу, а ты будешь переворачивать страницы, когда я кивну головой. Принеси-ка стул.
Она начала играть Шуберта. Он сидел рядом, склонившись к ней, и придерживая нотную страницу. В конце страницы она кивнула, но он не отреагировал.
— Да, — проговорила она раздраженно.
Он, спохватившись, попытался перевернуть страницу, но она быстро оттолкнула его руку, сделала это сама и продолжила игру.
— Извини, — он покраснел.
— Не беспокойся, — она продолжала игру, не обращая на него внимания.
Музыка смолкла.
— Вот, — сказала Летти. — А теперь скажи, что ты чувствовал, когда я играла?
— О… Я вел себя глупо! — ответил он, сильно смутившись.
— Рада слышать это, — одобрила она его прямодушие. — Но я не то имела в виду. Я спрашиваю, какие чувства вызвала в тебе музыка?
— Я не знаю… Наверное, она заставила меня почувствовать все, все… — ответил он, не спеша, обдумывая свой ответ, как обычно.
— А я скажу тебе, — заявила она, — что ты или спал, или отупел. Неужели ты ничего не услышал в этой музыке? Ну? О чем ты думал?
