Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр
— Вот как? — Я заулыбалась. — Очарование тоже?
— В большей степени, чем вы думаете.
— Надеюсь, до известных пределов?
— Не могу вам сказать. Вы это увидите сами. Впрочем, это зависит еще и от того, до какой степени вы намерены жертвовать собой. Ради мужа.
— Я… я очень многим готова пожертвовать, — проговорила я. — Скажите, господин Талейран, чего я могу добиться?
— Я вам обо всем расскажу. Я согласен быть посредником. И даже советчиком. Причем, — он поставил чашечку на стол, — я могу вам сказать очень искренне, что вы можете мне доверять.
Складка между его бровями разгладилась. И если у меня еще оставались сомнения на его счет, то сейчас они исчезли. Он действительно не обманывал меня. Он был готов помочь.
— Ах, господин Талейран, я с таким трудом верю в удачу! У меня были надежды на вас, это правда… но я даже предположить не могла…
— Что человек, предавший короля и аристократию, способен помочь? Ах, мадам, не всегда следует верить слухам.
— Порой слухи характеризуют вас с лестной стороны, господин де Талейран.
Он улыбнулся.
— Возможно… Однако даже эти слухи не скажут, что я сентиментален. А тем не менее это так. Меня мучает ностальгия, сударыня. Тоска по старым временам. По королю. Вам, пожалуй, это чувство знакомо…
— Да. Старые времена были вовсе не плохи для нас. Да и Людовик XVI желал Франции только добра.
Талейран несколько раздраженно произнес:
— Людовик XVI всю жизнь хотел только добра и всю жизнь делал только зло. Именно он вдребезги разбил аристократию. И мы с вами сейчас, мадам, — всего лишь жалкие осколки. Мы можем стать мятежниками, как ваш муж… или приспособиться к новой власти, как, например, я, но мы чужие в новом времени. Оно не для нас. И тоска, — сказал он с усмешкой, — тоска — это отныне вечное наше проклятие.
Жалкие осколки… Так ли это? Его слова задели меня. Нет, он не прав. Он сравнивает себя с нами, а этого делать нельзя. Нас притесняют, но мы ничему не изменили. У нас нет в душе того разлада с совестью, как у него. Нам нечего стыдиться. Мы живем, может быть, во вражде с властью, но в согласии с самими собой.
Талейран резким движением подался ко мне.
— Ну, а теперь поговорим о том, что вам следует делать.
Его советы разъяснили мне мою задачу. Мою стратегию и тактику. Следует пожить в Париже, побывать на приемах. Он, Талейран, окажет мне в этом содействие. Не стоит брезговать новым буржуазным светом. Полезно завести важные знакомства. Дело продвигаться будет медленно, потребует терпения и затрат — из этого я поняла, что расчеты мои были правильны, что мне придется задержаться в Париже до самого лета. Люди, в руках которых судьба моего мужа, — это военный министр Шерер и, конечно же, сам Баррас.
— Им и придется платить, — повторил Талейран. — Я сведу вас с ними.
— Нет слов, как я вам благодарна, господин министр.
— Благодарить пока не за что. Еще ничего не сделано.
— Нет. Сделано. Я уже получила надежду. Теперь меня ничто не остановит.
Он улыбнулся.
— Любопытно было бы взглянуть на этого человека, вашего мужа… ради которого вы так стараетесь. Впрочем, о его подвигах я уже наслышан. Безумный он человек.
— Безумный?
— На мой взгляд, ни одна идея не стоит разлуки с вами. Если чудо свершится и он вернется к вам, первое, что вам надо сделать, — это дать ему хорошенько понять, что вами следует дорожить.
Когда я, распрощавшись с министром, уже спускалась по парадной лестнице и лакей сопровождал меня, холодный голос окликнул меня:
— Мадам дю Шатлэ!
Я остановилась. Талейран, прихрамывая, — я только сейчас заметила, что он хромой, — спустился на несколько ступенек.
— Вы забыли, мадам.
С этими словами он протянул мне мой вышитый кошелек.
Кровь прихлынула к моему лицу. Дрожащими пальцами я взяла то, что теперь превратилось в источник моего стыда и смущения. Я едва смогла пробормотать:
— Да-да, я так забывчива…
— Неприятный недостаток, мадам. Он может привести к большим убыткам. Не все возвращают то… э-э, то, что забыто.
Голос его прозвучал лениво и чуть небрежно. Мы еще раз раскланялись, и я пошла к выходу, вне себя от смущения.
…Даже вернувшись домой, я еще долго не могла опомниться. Конечно, я неопытна в такого рода делах, но уж мою глупость никак объяснить нельзя. Как я могла вообразить, что Талейран так прост? Взяла и сунула ему двадцать тысяч! Может быть, Талейран и взяточник, но взяточник изысканный… не какой-нибудь продажный чиновник из министерства. Я должна была поступить тоньше, деликатнее. В том, что отблагодарить его необходимо, я не сомневалась. Вот только надо учиться находить к людям верный подход.
Поразмыслив, я достала свою шкатулку с драгоценностями и долго перебирала их. Из Белых Лип я привезла богатейшую коллекцию великолепных изумрудов — пожалуй, в Европе было не много таких. Я выбрала среди них самый лучший — десятикаратный травянисто-зеленый камень изумительной чистоты. Потом села к бюро и набросала несколько строк:
«Господин де Талейран, я наслышана о вашей коллекции драгоценных камней. Если этот скромный изумруд хоть в малой степени обогатит ее и сделает вам приятное, я буду искренне рада. Не лишайте меня этой радости. Это лишь малая благодарность за то, чем я вам обязана».
Я позвонила. На зов явилась горничная.
— Эжени, немедленно разыщите ювелира. Мне нужен изящный футляр для камня.
Все это, включая и футляр, было отправлено в дом министра следующим утром. Я ждала, ждала… Кто мог бы предугадать реакцию Талейрана?
Изумруд стоимостью по меньшей мере сто тысяч франков не вернулся.
4
Отныне я жила, ожидая указаний Талейрана, и, помня о его совете заводить знакомства, решила каждый день куда-нибудь выезжать: то в театр, заказывая заранее одну из лучших лож, то в Булонский лес для прогулок верхом, то в Сен-Клу. Всюду меня сопровождала Аврора. Правда, особенных знакомств я не завела — если не считать нескольких не слишком важных персон, которые пытались за мной ухаживать и от которых я быстро избавлялась, — но, по крайней мере, я была на виду и могла краем уха слушать сплетни. С визитами я пока не ездила, хотя и успела узнать, что в Париже живут несколько знакомых мне аристократок, которые каким-то образом связали свою жизнь с буржуа. Так, на мой взгляд, совсем бесцельно шли дни, но я вспомнила второй совет Талейрана: терпение — и успокоила себя этим.
Понемногу обретал свой прежний блестящий вид отель дю Шатлэ. Семья Джакомо, поселившаяся здесь, не нуждалась во всей его огромной площади и занимала лишь несколько комнат на первом этаже и кухню. Остальные апартаменты были закрыты, мебель была затянута в чехлы — словом, все оставалось точно таким же, каким было после последнего визита сюда старых герцога и герцогини, родителей Александра. Джакомо нанял лишь одну служанку в помощь Стефании, но этого было явно недостаточно для полнокровной жизни дома. Едва приехав, я стала набирать штат прислуги. Когда армия лакеев и служанок была собрана, они принялись приводить в порядок все комнаты дворца.
К Рождеству он сиял, как новенькая игрушка, и в нем было бы не стыдно принять самое блестящее общество.
Семья моего брата жила в согласии, как и прежде. Джакомо, которого все теперь называли не иначе как «господин Риджи», даже внешне стал выглядеть лучше. Он ходил теперь в сюртуке и галстуке, у него была изящная трость, редингот и строгая высокая шляпа — всем своим видом он напоминал учителя. Прожитые в нищете годы стали причиной того, что волосы его поредели и побелели уже в сорок лет, но теперь, выбритый, прилично одетый и надушенный, он выглядел весьма импозантно. Даже в его походке появилось что-то уверенное, более смелое, раскрепощенное. Всем своим видом он внушал почтение.
Я знала, его тревожит нынче только одно: то, что Флери исчезла, как в воду канула. Полиция либо не хотела, либо не могла ее отыскать. Опасаясь за младшую дочь, пятнадцатилетнюю Жоржетту, он теперь почти не выпускал ее из дому, особенно боясь посылать ее в лавки. Флери увезли именно из цветочного магазина. Так что за покупками ходила или служанка, или Стефания.
Жоржетта если и была огорчена этим, то виду не показывала. Она вообще казалась не по возрасту угрюмой и нелюдимой девушкой. Привлекательностью сестры она не обладала. Невысокая, плотно сбитая, с чуть нахмуренными бровями и волосами, беспощадно стянутыми назад, она почти все время молчала, а если и говорила, то односложно. Книги ее не занимали. Она возилась на кухне с матерью и ничего другого не требовала.
Я пыталась немного преобразить ее, заказала ей несколько красивых платьев, но она так дичилась и не проявляла никакого интереса к этому, что я оставила свои попытки. В конце концов, не все созданы для того, чтобы пленять, блистать и очаровывать.
