Евдокия Ростопчина - Счастливая женщина
С началом января Марина так ослабела, что перестала даже наслаждаться и этою недвижною прогулкою. Она не выходила из своей комнаты, где, сидя у низкого окна одноэтажного дома, не могла видеть моря, но слышала только его шум и вечное, медленное, мерное плесканье волн, разбивавшихся у берега. Ее мысли и думы так же разбивались о невидимые скалы препятствий и неудач, испортивших ей все радости и надежды ее жизни.
С половины февраля весна началась для этой благополучной страны, где зелень никогда не сходит совсем с многоразличных пород деревьев, но только блекнет и меркнет на несколько недель, ожидая скорого и пышного возрождения. Как ни испортили жители своего города теснотою и бестолковостью лишних построек, однако в немногих уцелевших палисадниках все начало ощущать влияние весны. Новый лист пошел сильно по маслинам и тополям, жизнь кипела могущественно в обновленной природе. Появились фиалки, вскоре потом и белоснежный, душистый цвет миндальных дерев. В эту пору все медленные, изнурительные болезни испытывают неизбежный и решительный перелом; все больные находятся в переходном состоянии, которого развязку нельзя отвратить: кому жить, тот воскресает с каждым днем, осязательно оправляется и укрепляется; но зато тот, кому суждено противное, тоже не замедлит почувствовать силу разрушения. Оно совершается неумолимо скоро, как и обновление. То, что в свежих испарениях растительности, моря и воздуха служит к чудному исцелению одних, действует так же губительно, так же сильно на других; и если последние листы осенних дней уносят с собою многих больных, точно будто устилая им путь к могиле и украшая своим разноцветным ковром их последнее, торжественное шествие к покою, то не менее гробов открывают своим появлением первые почки новорожденной зелени. Из числа многих молодых женщин и девушек, тихо умирающих на берегах Средиземного моря, была тоже и Марина, ослабевающая с каждою новою зарею, с каждым быстро пролетающим часом. С приезда своего в Ниццу она не хотела советоваться с докторами, как будто чувствуя себя приговоренною. Теперь Вейссе насильно призвал доктора, приехавшего с княгинею: его слова не оставили никакой надежды.
Вейссе хотел послать нарочного к Борису, проведшему зиму в Венеции, — Марина не дозволила. Мадам Боваль, убитая горестью, и в испуге своем думая, как это часто случается у смертного одра любимых больных, что присутствие нового лица может принести спасение, мадам Боваль предложила послать за графинею Теклою Войновскою: но где ее отыскать, эту вечную скиталицу по безответным для нее путям вселенной?.. Однако Вейссе написал вдруг в три разные государства, надеясь, что где-нибудь да захватит графиню одно из его плачевных писем.
Опасность угрожала все более и более. Послали за русским священником в Турин.
Покуда его ожидали, больная захотела написать последнее прощанье к Борису. Вот ее письмо.
«Наконец, я точно умираю, умираю не только сердцем от страдания, но всем, что есть бренного и смертного в моем существе, умираю в полном смысле слова, и могу теперь тебе в том признаться, единственный друг и возлюбленный души моей!.. И я рада!.. Смерть моя будет мне избавлением! Так давно уже я страдаю и так долго бы еще пришлось мне страдать, если б Бог, прогневясь, бросил меня еще в добычу этой земной, столь трудной и враждебной жизни!.. Не слишком плачь обо мне, не слишком жалей, друг мой (я знаю, совсем не жалеть и не плакать ты не можешь и это не в твоей воле, да и не в твоей власти), подумай, что такое была жизнь моя и как я ее проводила!.. Жить так, как бы мне хотелось, так, как требовало алчное и слишком страстное сердце мое, жить где-нибудь наедине с тобою, друг для друга, без помехи и без разлуки, дышать для тебя и тобою, черпать счастье в твоем взоре и существование в своей любви, видеть тебя вседневно, досыта делить с тобою все помышления, все мои чувства, брать взамен половину твоих мыслей и чувств, и знать, что такое благополучие прочно, верно, не отнимется у меня, о мой Борис, ведь это невозможно?.. Ведь это было бы слишком великим, слишком полным счастьем для земли, где нет ничего великого и ничего полного, кроме милосердия Божия к его созданию?.. Ведь это мне нужное, мною желаемое счастье, оно сон, не правда ли, несбыточный, неправдоподобный, непродолжительный сон, только начатый здесь, в тревоге и смутах, но который здесь не кончился и должен возобновиться там, в лучшем мире, куда пойдут все плачущие, труждающиеся и обремененные, которых Господь испытал здесь, чтоб там наградить за все тяжкое и горькое, перенесенное ими терпеливо?.. Эта надежда, это уверение поддерживали меня всегда — и теперь, благодаря им, я умираю без всякого сожаления.
Не обижайся моими словами! Кто знает, что нас обоих ожидало?.. Кто может сказать нам, что после всех борений и испытаний, перенесенных нами друг для друга, не настали бы еще худшие времена, еще труднейшие минуты?.. Мало ли что еще могло протесниться между тобою и мною и разлучить нас навсегда?.. а я… как бы я перенесла эту разлуку, эти новые отношения, могущие нас разрознить?.. ах! от одной мысли о них и теперь, на смертном одре моем, я содрогаюсь всем телом и всей душой и спешу благодарить Провидение, не давшее мне дожить до таких мук, превышающих мои силы и мою решимость!.. Борис, сказать ли тебе всю сокровеннейшую глубину моего сердца, которой ты еще не знал и которой я сама в себе не подозревала?.. О! не ужасайся, бесценный друг мой! не отворачивайся с негодованием от этого признания, лишенного всякого самохранительного себялюбия: оно должно доказать тебе, как высоко ты стоишь в моем мнении, что я даже не боюсь поверить тебе все дурное и слабое моей натуры, в чем надлежало бы мне таиться и краснеть! Выслушай меня! Я не так кротка и не так возвышенна, как ты полагал, мой милый, слишком снисходительный друг: последние события в Гейдельберге открыли мне, что и у меня есть способности, которые меня привели в ужас. Борис, поверишь ли ты? я могу ненавидеть!.. Да! я злопамятна, мстительна, могу тоже проклинать, если недостает мне возможности вредить… В то время, когда миновало и рушилось мое счастье, когда тебя оторвали от меня, и ты решился меня оставить, я почувствовала против иных, мне неблагоприятствующих лиц, такое горькое негодование, что оно походило на вражду… Скажу более того: против тебя самого, тебя, столь искренно и долго меня любившего, против тебя, моего светлого солнца на земле, где много было мрачного в мою короткую жизнь, против тебя, мой Борис, я начинала чувствовать досаду и гнев, и что-то горькое, похожее на желание отплатить тебе горем за мое безумное, но столь истинное горе!.. Если бы я осталась жива и здорова, а ты бы не вернулся ко мне, боюсь подумать, до каких крайностей женского самолюбия, до каких ничтожных и низких рассеянностей могли меня довести всесильное желание забыть, оглушиться и не менее сильное желание заставить тебя сожалеть о твоем пренебрежении. Мятежная гроза многих дурных влечений и побуждений подымалась и кипела во мне: ее угомонила только смертельная болезнь моя. Пусть это послужит тебе главным утешением! Я умираю, чиста душою и сердцем, не виновата ни в одном помышлении, достойна тебя: как поручиться, чтоб я осталась такою, если б продолжала жить?..
О мой друг! оставим эти потрясающие размышления и признания о том, что могло бы случиться и, слава Богу, теперь не будет!.. Смерть примиряет и умиряет: она пролила свое благотворное спокойствие в мое слишком страстное и немощное сердце. Я простила всем, кто меня огорчали, всем, кто преследовали, клеветали, унижали, оскорбляли меня, где и чем бы то ни было. Я простила тебя, пожертвовавшего мною другим привязанностям! Прости и ты меня, Борис, прости в том, что любя слишком пламенно и нежно, я обременяла тебя взыскательностью и исключительностью любви моей! Прости мне все недостатки и несовершенства мои за то, что я умела любить и много тебя любила.
Однако мне хочется дать тебе совет, который, клянусь, имеет в виду одно лишь твое благо: я не занята никакою примесью эгоизма, невозможного и не нужного умирающей. Ради Бога, Борис, ради тебя и меня, не давай никому моего места в твоем сердце, моей доли в твоей любви! Это слишком много или слишком мало для женщины, для неразумной, неопытной, молодой, взыскательной женщины, которая принесет тебе всю любовь свою и получит только участок в твоей привязанности, рассыпанной и раздробленной на прочие твои семейные отношения. Поверь мне, не пытайся возобновить цепь, которая теперь рушится со мною: она тяжка для той, которая примет ее в сердечном неведении твоего характера и всех этих семейных подробностей, играющих такую важную роль в твоей жизни и твоем сердце. Не всякая поймет их и тебя, как понимала я!.. Не всякая может так упорно и вместе так терпеливо бороться, как я борюсь! Не люби другую, как ты меня любишь, нет, лучше женись!.. Да! когда ты перестанешь носить по мне траур в душе твоей (иначе носить его ты не можешь!), когда ты выплачешь над моей смертью все слезы свои, когда сожаление обо мне будет не жгучею раною сердца твоего, но тихою тенью, навещающею твою душу и пребывающею в ней безмолвным, недокучливым жильцом, когда ты почувствуешь в себе пустоту, предвестницу утешения, — тогда, Борис, тогда женись, скрепи союз неразрушимый; он один только может принести тебе спокойствие и безопасное счастье. Законная жена займет почетное место в твоем семействе: под защитою твоего имени ее примут и возлюбят, хотя бы она и не так тебя любила и понимала, как я! Она станет непременным членом вашего семейства; на нее обратится часть родовой гордости, столь сильной для подкрепления уз родства между вами всеми; от нее станут ожидать нового блеска для вашего имени… И вместо того, чтоб чернить ее в глазах твоих, выставлять перед тобою недостатки или необдуманности ее, о! поверь, за нее все заступятся! ей будешь ты слышать непрестанные похвалы! ее будут превозносить и прославлять, чтоб еще более привязать тебя к ней, как сочлена семьи и дома!.. Около тебя составится заговор для твоего счастья, потому что та, которая должна быть его оружием, жена твоя, она будет им своя!.. И ради этого ей простится даже и то, что ты уделил ей часть твоей любви, за которую тебя ко мне так ревновали. Но довольно об этом!.. Говоря о будущности твоей, невольно должна я искать сравнений в прошедшем, которое было наше… Такие воспоминания теперь для меня вредны: они могут раздражить душу, которую я стараюсь умиротворить. Я хочу оставить свет и жить в ладу со всеми, и не отягчить никаким чувством неудовольствия стремление духа моего, порывающегося выше!.. Прочь, прочь все, что могло бы возмутить последние минуты моего земного существования!..
