Генрих Шумахер - Последняя любовь лорда Нельсона
Кровь отхлынула от лица Марии-Каролины.
— Стало быть, вы ни во что не ставите Мака?
— Полководца, который не знает первооснов своего ремесла? Энергичного человека, которому для того чтобы передвигаться, нужны пять экипажей и двадцать лошадей?
— Вы очень суровы, милорд…
— Суров? Я не упрекаю его в физических недостатках. Я сам — калека. Но и ум его превратился в труху. Hic Rodus, hic salta![26]. Королевство не может опираться на ломкие подагрические ноги бахвала. Дай Бог, чтобы я ошибался. Но пророчествовать здесь легко. Через пятнадцать дней после того, как Мак перешел границу Рима, Шампионне стоит у Неаполя! Если мне позволено будет дать вам совет, ваше величество… Гоните вы этого человека ко всем чертям!
Она покачала головой, тяжело дыша:
— Невозможно! Император… мы зависим от него… он никогда не простил бы нам этого…
— Тогда откажитесь от похода!
— После того, как мы так далеко зашли? Слишком поздно, нам уже нет пути назад. И даже короля я уже не смогу удержать. Что я ему скажу? А эти патриоты… они бы назвали его трусом, стали бы еще более унижать королевское имя. — Взгляд ее блуждал по экипажам знати, по темным толпам народа, видневшимся вдали. — Я так и слышу, как они смеются… Смеются… Дайте мне другой совет, милорд!
Он пожал плечами:
— Другой? Подождать, пока Мак победит. Быть может…
— А если он будет разбит?
— Спасаться бегством…
На ней остановился его пытливый взгляд. Она гневно вскрикнула. Ее рука обхватила рукоять хлыста, переломив ее.
— Милорд!
Он опять склонился перед ней.
— Ваше величество взывало к моей чести и к истине!
Она опустила глаза, сжала зубы. Пришпорила своего коня. Так, что он сделал испуганный бросок вперед. Там она остановилась. Одна — на вершине холма. На виду у всех, выпрямившись в неподвижной позе, с каменным непроницаемым лицом. Королева…
* * *Приблизился экипаж Мака и остановился в некотором отдалении. Главнокомандующий, покинув его, поднялся на самую вершину холма и доложил их величествам об окончании маневров. На его побледневшем лице можно было прочесть с трудом скрываемое смущение.
Царила тишина. Только от далеких экипажей, от стоявших за ними темных толп доносились сдержанные смешки.
Глаза Марии-Каролины грозно вспыхнули. Потом по ее застывшим чертам вдруг расплылась благосклонная улыбка. Склонившись с седла, она протянула Маку свою руку.
— Благодарю вас, милый барон! — сказала она нарочито громко. — Вы представили нам удивительное доказательство своего полководческого искусства. А вы — довольны ли вы своими солдатами? Оправдали ли они ваши ожидания?
Повеселев, он прижал ее руку к губам и с энтузиазмом поцеловал кончики своих пальцев.
— Чрезвычайно, ваше величество! Чрезвычайно! Правда… Ее величеству, наверно, и самой было благоугодно заметить… у моста произошла небольшая ошибка! Расстановка там была… э-гм… несколько… против регламента. Но это только мелочь. В серьезном случае она бы… э-гм… точно соответствовала… предписаниям. Войска, как было сказано, — превосходнейшие в Европе. Они побьют любого врага, обратят его в бегство. Из Италии, через Альпы. Туда, куда только повелит ваше величество.
— И во Францию? И в Париж?
Это выкрикнул звонкий, сильный голос. Все повернулись в ту сторону, откуда этот голос прозвучал.
В одном из экипажей переднего ряда стояла стройная женщина. Держа в руках грифель и записную книжку, она смотрела на генерала своими огромными черными глазами. С деланной невинностью, за которой прятался заранее обдуманный спортивный интерес.
Эмма сразу же узнала ее. Элеонора Фонсека, из семьи Пиментелли, самая знаменитая поэтесса Неаполя. Когда-то поклонница Марии-Каролины, теперь, со времени казни студентов, подобно своему другу Чирилло, ее самая злая противница. Муза патриотов…
Мак тоже повернулся к ней.
— Что угодно? — спросил он, смущенно отыскивая свой лорнет, затерявшийся в жабо его широкого, болтающегося на нем мундира.
— Не совсем понял. Что угодно? Что угодно?..
Она немного приподняла свою книжку.
— Я — писательница, ваше превосходительство. Я собираюсь написать поэму о чужеземных героях на итальянской земле. Этот славный день не должен быть в нем упущен[27]. Но решающим будет суждение вашего превосходительства. Поэтому я не могла преодолеть искушения спросить, будет ли его превосходительство в состоянии повести неаполитанских воинов на Францию, на Париж.
Он засмеялся. Беззлобно, весело, польщенный.
— Почему бы нет? Если тому быть суждено, если тому быть суждено.
Она кивнула. С мнимой серьезностью.
— И если позволит французская полиция. Не правда ли? Так как без разрешения французской полиции… а она, говорят, очень строга и не любит видеть в Париже чужеземцев. Может быть, его превосходительство попросит заранее пропуск у Шампионне…
Только теперь до него дошло, что это — насмешка. Темная краска залила всю его голову, он вскочил, хотел что-то ответить, но общий громкий хохот заглушил его голос. Смеялась знать в своих экипажах, смеялись темные толпы народа. Весь Неаполь, казалось, присоединился к этой взорвавшейся языками пламени насмешке над украшенным орденами главнокомандующим и его прогулкой в Рим. Над оставшейся без защиты королевой. Над солдатами, отправлявшимися в кровопролитные сражения. А ведь под пестрыми марионеточными мундирами бились сердца их земляков. А они смеялись, как перед балаганами Пальясси…
Мария-Каролина подъехала к Нельсону, ее дикий взгляд впился в его бледное от гнева лицо:
— Видите эту орду лжецов, воров, безбожников? Разве она не достойна того, чтобы ее смели с лица земли? Помогите мне, милорд, покарать их. Отплатить им за все зло, что они мне причинили. Вы обещаете мне это, милорд? Обещаете мне это? Поклянитесь честью мужчины!
Она протянула ему руку. Смущенный ее резкостью, он не сразу протянул ей свою.
— Ваше величество…
Она презрительно поджала губы.
— Друзья в несчастье. Ну да… ну да… — тихий, болезненный стон вырвался из ее груди. — Мои дети… мои дети…
Он пожал ей руку. Все ей пообещал.
Глава двадцать вторая
Поход на Рим…
24 ноября армия в составе пяти корпусов пересекла границу, после того как Нельсон с шестым корпусом, который возглавил Назелли, взял курс под парусами на Ливорно. Очевидно, парижский агент Марии-Каролины снабдил ее верной информацией. Шампионне, не отважившись ни на единый выстрел, отступил, оставив в замке Святого Ангела всего лишь 500 человек. Двадцать девятого Фердинанд торжественно вступил в Рим.
При нем были его любимцы с псарни, а также задушевные друзья: князь Бельмонте-Пиньятелли, министр; герцог Асколи, обершталмейстер; высшие сановники его двора.
Неаполь был иллюминирован. Возносил благодарственные молитвы. Приступил к строительству триумфальной арки в честь покорителя Рима.
Европа была изумлена.
«Народам Верхней Италии.
Впервые, благодаря неаполитанской армии под предводительством героя Мака, раздался в Европе похоронный звон по врагам тронов и народов! Со стен Капитолия он возвестил правителям Европы: нас пробуждения пробил!
Порабощенные народы Верхней Италии! Следуйте примеру Неаполя, поднимайтесь! Сбросьте свои цепи, разорвите их! Очистите от безбожников святую землю отечества!
От имени Его величества короля обеих Сицилий
князь Бельмонте-Пиньятелли.»
Рим, палаццо Фарнезе,
29 ноября 1798.
«Ваше Святейшество!
Божьей милостью и с чудодейственной помощью святого Януария[28] сего дня вступили Мы победителем в святой город. Довольно оскверняли его безбожники. Теперь настиг их Святой крест и Наш меч. Объятые ужасом, они искали спасения в бегстве. Ваше Святейшество может вновь, без всяких опасений, принять верховную власть, отеческое попечение над Вашими землями и народами. Наш благочестивый меч и впредь всегда сумеет защитить священную особу Вашего Святейшества и Ваши права.
А потому откажитесь, Ваше Святейшество, от Вашего излишне скромного убежища в Картезианском монастыре! Придите, как некогда наша Лоретская Божья Матерь, под крылья серафимов и возродите Вашим святым присутствием чистоту Ватикана!
Дать Вашему Святейшеству возможность вновь отслужить мессу в соборе Св. Петра в день Рождества нашего Спасителя сочтет высочайшей честью и радостью.
Вашего Святейшества верный слуга и преданный сын Фердинанд IV Бурбон, король обеих Сицилий и Иерусалима, инфант Испанский, герцог Пармы, Пьяченцы и Кастро, великий герцог Тосканский.»
