Тереза Гладден - Ти Эс, я тебя люблю!
– Мой отец был идеалист и мечтатель, каких было множество в шестидесятых-семидесятых годах. Он разделял все бредовые утопические мечты о всеобщем равенстве, ну и так далее... Ну, вот он и создал коммуну на купленной им земле в горах Западной Вирджинии. Син, мой отец, я его так звал, Син был очень сильный, бородатый человек с длинными светлыми волосами, словом, настоящий хиппи, в очках, таких же, как у Джона Леннона. Отец любил свободу, красоту окружающей природы. Часто он смеялся, вспоминая вещи, которые видел только он и никто больше. Моя мама, Саммер, выращивала все мыслимые виды цветов.
Логан продолжал, ободренный молчанием Ти Эс.
– Она стригла шерсть овец, которых мы выращивали, пряла и вязала одежду на всю нашу семью. Она была самой оригинальной матерью на земле и пытались заботиться о каждом, кто оказывался в орбите ее внимания.
Он помолчал.
– Ты мне напомнила ее тем, что заботишься обо всех и хочешь, чтобы все были счастливы.
Логан взглянул на Ти Эс и увидел, что женщина натянула на себя простыню, словно стала стесняться собственной наготы. Это простое бесхитростное движение вызвало у него безотчетную грусть. Ему хотелось дотронуться до нее, обнять ее, а взамен этого между ними возникал барьер из ткани. И тогда, сделав над собой усилие, он продолжил:
– Красивая история, правда?
– Да... красивая, – Ти Эс очень хорошо понимала, что где-то в его рассказе, в этой идиллистической картине жизни на «Ферме Свободы» есть подвох, только еще не знала, где и когда он обнаружится.
Брови у него нахмурились, будто ему было очень трудно вспомнить все, что последовало за этим.
– Я не знал, что отличаюсь от других до тех пор, пока не пошел в школу. Вот тогда мне дали понять, что я отличаюсь от других детей, страшно отличаюсь. Когда мы с тобой встретились на том автовокзале, мне казалось, что я самый злой человек на планете. Я был зол на всех и на все, потому что не хотел быть сыном хиппи, живущем в нормальном мире. Я злился, потому что меня высмеивали и ненавидели за то, что я чужой им всем, а я хотел быть таким же, как любой другой мальчишка. Я просто не мог больше оставаться тем, кем был раньше.
– Не понимаю, – Ти Эс покачала головой. Ее всепоглощающий гнев быстро сменился чувством болезненного сострадания.
Она вздохнула:
– Что ужасного в том, что ты таков, какой есть?
Он резко выдохнул, сглотнул комок в горле и отвернулся, глядя в окно, прислушиваясь к болезненным ощущениям в сердце.
– Ти Эс, ты помнишь свой первый день в школе? Я безумно хотел, чтобы меня приняли и полюбили. Когда родители привели меня в классовую комнату, весь класс затих. Стало так тихо, что я, казалось, слышал, как стучит мое сердце. Учитель посмотрел на нас с таким, знаешь ли, осуждающим и сердитым выражением лица. А дети уставились и глазели на наши странные домашнего изготовления одежды, на мои длинные волосы, на ожерелье, которое носил мой отец. А потом начались перешептывания и смешки.
Начиная с того дня, одноклассники превратили мою жизнь в ад. Они дразнили меня грязным хиппи, смеялись над тем, как я хожу, одеваюсь, говорю. Они говорили о телепрограммах, которые я никогда не видел, играх, в которые я никогда не играл. Я рассказывал им о марше мира на Вашингтон и, как попугай, повторял политические речи своих родителей, а дети в школе говорили о своих братьях и сестрах. И им не было дела до Радужной Женщины и Музыканта и других, кто жил в коммуне. Мы говорили на разных языках.
Он помолчал, чувствуя, как вновь возрождаются его детские огорчения и страдания, казалось давно уже запрятанные в надежные тайники души. Его поразило, причем неприятно поразило, что даже по прошествии стольких лет он все еще не мог говорить без боли и дрожи в голосе о своих детских обидах.
– Только много лет спустя я узнал, что сын нашей учительницы погиб во Вьетнаме, и взгляды моего отца, его отказ служить в армии ей казались чем-то грязным, неприемлемым. Ее ненависть распространилась и на меня, и она дала мне это понять самым утонченным способом.
– Как? – спросила Ти Эс, с ужасом ожидая услышать что-то невообразимо страшное.
Логан непроизвольно посмотрел на нее. В ее глазах блестели слезы, а за ними разгорелись гнев и обида, и он почувствовал, что это обида за него. Ему пришлось судорожно схватить самого себя за руку другой рукой, чтобы не потянуться и не попытаться прикоснуться к ней.
– Она не замечала, что дети ставили мне подножки, когда я выходил к доске, и молчаливо одобряла их жестокие шутки и насмешки. Всякий раз, когда я ошибался, она демонстративно говорила: «Ну, что же, дети, не забывайте: Муи Мэн отличается от нас. Ему не довелось расти в нормальной, приличной христианской семье. Он и не может лучше ответить. Мы все должны научить его правильно поступать, не так ли?»
– О Боже, какой ужас! – голос Ти Эс наполнился состраданием. Она совсем забыла о своих собственных обидах на него.
Логан нетерпеливо пожал плечами. Ему не нужна была ее жалость. Он хотел, чтобы она просто поняла его.
– Конечно, после этого разрыв между мной и остальным миром становился все больше и больше. Однажды в то лето, когда занятия в школе уже закончились, мой отец взял меня с собой, чтобы встретить одного парня, который уклонялся от службы, и проводить его в безопасное место. Помню, как мы втроем зашли в какой-то ресторан. В нем было пусто, только за столиком рядом с нами сидело несколько стариков. Я услышал, как один из них сказал: «Посмотрите-ка на этих патлатых извращенцев. Бьюсь об заклад, они украли эту девчушку!»
Ти Эс видела, что Логан уже не мог себя сдерживать. Спокойствие давалось ему все труднее, его лицо побелело, в глаза, наполненные отчаянием, было больно смотреть. Она видела, как он борется с самим собой, с охватившим его волнением, стараясь не поддаваться болезненным воспоминаниям и ничем не выдать ей своей слабости.
– А я тогда впервые увидел телевизор, – спокойно продолжал он. – Я видел, как выглядели достойные семьи, которые показывали в тех старых шоу, вроде «Донна Риид». Тех отцов никогда не упрятывали в кутузку за гражданское неповиновение или за неуважительность к американскому флагу. Матери в тех шоу носили жемчуга и белые перчатки и решали в полчаса все проблемы своих детей. В те семьи никогда не заявлялся шериф, чтобы лично удостовериться, не выращивается ли между петуниями и горошком какая-нибудь марихуана или что-нибудь этакое.
Наступило короткое молчание. Логан обессиленно вытер лицо ладонью.
– Я хотел быть таким же, как все. Я смотрел на собственных родителей и их образ жизни глазами других людей и был огорчен и подавлен тем, что они совсем не похожи на те почтенные телевизионные семьи. Так я решил стать таким человеком, каким мне хотелось быть. Джек помог мне. Он изменил дату в моем свидетельстве о рождении, прибавив мне пару лет. Подделал мое имя, заменив его на девичью фамилию моей матери, и выбрал мне новую фамилию «Хантер», вместо прежней – «Чейз», потому что ему это показалось забавным [1].
Взгляд Логана метну лея к Ти Эс.
– Понимаешь, странствовать и охотиться – почти одно и тоже. У Джека тоже было своеобразное чувство юмора. С новым свидетельством я получил диплом, поступил в военно-морской флот и... Ты знаешь остальное.
Он смотрел ей в лицо, надеясь увидеть там поддержку, сочувствие, хотя бы что-нибудь, чтобы убедиться, что она не осуждает его. Но все, что ему удалось заметить, – это выражение глубокой задумчивости. Ему показалось, что она в сомнении. Чувства, до той минуты сдерживаемые внутри, вырвались у него на волю, смешиваясь с разочарованием и протестом. Он обхватил свои ноги. Он сделал это просто потому, что чувствовал потребность ухватиться за что-нибудь, хоть как-то ослабить боль, нарастающую внутри, желая хоть как-то удержать от гибели тот мир, который он сам создал и который сейчас грозил раздавить его своими обломками. Он закрыл глаза, ожидая. Неужели он так обидел ее, что она не сможет понять и простить?
Глава 10
Опустив голову, Ти Эс нервно теребила простыню, закрывавшую ее грудь, пытаясь глубже осмыслить только что услышанное от Логана. Ей доводилось слышать самые невообразимые истории от детей, убежавших в поисках лучшей жизни. Они приводили самые разнообразные причины того, что заставило их покинуть родительский дом. От самых простых историй, типа: «Мои родители ругали меня все время», до таких, выслушав которые, она просто не могла удержаться от слез. Но еще никогда до сих пор ей не приходилось сталкиваться с таким ребенком, каким был в далеком прошлом Логан. У нее все замирало внутри при мысли о том, что он сотворил с собой и какой вред своим чувствам и психике нанес в итоге.
Мысли растерянными птицами метались в ее голове. Когда они встретились детьми, она была слишком поглощена своей бедой, чтобы интересоваться его проблемами. И все же Ти Эс помнила, что была поражена той печалью, которая появлялась в его глазах, когда он думал, что на него никто не смотрит. Сейчас она знала, что заставило того мальчишку изменить свое прошлое, по сути дела, самого себя как личность с такой же легкостью, с какой другие меняют старые джинсы на новые.
