Ален Боттон - Опыты любви
— Я знаю, но я попробую себе представить.
— Господи, мне лучше лечь. Это из-за путешествия, или от высоты, или еще от чего-то. Пожалуй, пойду в комнату. Оставайся здесь, со мной все будет в порядке.
4. Хлое не стало лучше. Она приняла аспирин и легла в постель, но заснуть ей так и не удалось. Не зная, насколько серьезно ее недомогание, и встревоженный из-за ее всегдашней склонности преуменьшать проблему, когда на самом деле все обстоит гораздо хуже, чем кажется, я решил позвать врача. Сосед с семьей как раз садился ужинать, когда я постучал к ним и спросил на ломаном испанском, где находится ближайший врач. Врач, как оказалось, жил в Виллар-дель-Арсобиспо — деревне, расположенной примерно в двадцати километрах от нашей.
5. Доктор Сааведра выглядел неожиданно представительным для деревенского врача. Он носил светлый льняной пиджак, когда-то в пятидесятые годы проучился семестр в Королевском колледже, был поклонником английского театра и, казалось, почел за удовольствие помочь девушке, только приехавшей в Испанию и сразу заболевшей. К тому времени, когда мы добрались до Арас-де-Альпуенте, состояние Хлои не стало лучше. Я оставил ее наедине с врачом и ждал, волнуясь, в соседней комнате. Доктор появился через десять минут.
— Нет никаких оснований для беспокойства.
— Она поправится?
— Да, мой друг, утром все будет хорошо.
— Что с ней было?
— Ничего особенного: немного живот, немного голова — очень-очень часто встречается у приезжих. Я дал ей таблетки. Всего только маленькая ангедония, а вы что думали?
6. Доктор Сааведра диагностировал случай так называемой ангедонии, заболевания, определяемого Британской медицинской ассоциацией как реакция, примечательно близкая к горной болезни, вызываемая внезапным страхом перед угрозой счастья. Такое состояние не редкость среди туристов, приезжающих в эту часть Испании. Внезапно осознав посреди идиллического ландшафта возможность земного рая, они становятся жертвой сильнейшей реакции организма, направленной на то, чтобы нейтрализовать саму такую возможность.
7. Проблема счастья состоит в его редкости, когда же оно настигает нас, тут же возникают необъяснимый ужас и беспокойство, сопряженные с его приятием. Так вот, мы с Хлоей (хотя я и не заболел), пусть не отдавая себе в этом отчета, всегда тяготели к тому, чтобы поместить гедонию или в воспоминания, или в ожидание. Поиски счастья могли сколько угодно провозглашаться основной целью существования, их все равно сопровождала уверенность, что подобный аристотелизм найдет свою реализацию лишь где-то в очень отдаленном будущем. Идиллия Арас-де-Альпуенте поставила эту уверенность под сомнение — так же как, пусть в меньшей степени, идиллия наших объятий.
8. Почему мы выбрали такой путь? Возможно, потому, что радоваться в настоящем означало бы вовлекать себя в несовершенную или опасно зыбкую реальность вместо того, чтобы прятаться за удобной верой в жизнь после жизни. Жизнь в законченном будущем[46] означала, что мы открыто противопоставляем идеальную жизнь действительности, она была призвана спасти нас от необходимости вручить себя настоящему моменту. Схожая модель встречается в тех религиях, где земная жизнь рассматривается как всего лишь прелюдия к вечной и намного более приятной жизни на небесах. В нашем отношении к праздникам, вечеринкам, работе и, наверное, к любви было что-то от бессмертия, как если бы мы жили на земле уже достаточно давно, чтобы не снисходить до мысли о том, что всему этому когда-то настанет конец, а поэтому нужно изо всех сил стараться извлечь из них удовольствие. Жизнь в законченном будущем имеет свои преимущества: нет потребности ощущать реальность происходящего, равно как и сознания, что мы должны любить друг друга или умереть.
9. Если Хлоя теперь заболела, не была ли вероятной причиной этого схватка, в которую настоящее вступило с ее неудовлетворенностью? На короткое мгновение не осталось ничего, чего недоставало бы ему по сравнению с тем, что могло сулить будущее. Но не был ли я настолько же виноват в этой болезни, как и сама Хлоя? Разве не случалось много раз, чтобы во имя безымянного будущего я грубо пренебрегал удовольствиями, которые сулило настоящее? Разве в своих любовных связях я — почти неуловимо — не удерживал себя от того, чтобы любить изо всех сил, находя утешение в бессмертной мысли, что будут другие романы, в которых я когда-нибудь попытаю счастья с беспечностью мужчин с журнальных обложек, — будущие любови, которые возместят мне отчаянные попытки найти общий язык с другим существом, кого судьба заставила попирать землю примерно в одно время со мной?
10. Но устремленность в будущее, которое никогда не наступает, лишь другая сторона устремленности во время, которое всегда оказывается прошедшим. Не является ли часто прошлое лучшим просто потому, что оно прошлое? Я помнил, что в детстве каникулы казались чудесными, только когда подходили к концу, поскольку только тогда чувство тревоги за настоящий момент можно было свести к нескольким достойным запоминания эпизодам. То, что происходило на самом деле, было даже не столь важно, как то, что это все должно было произойти в самое ближайшее время, после чего мне оставалось бы залечивать рану или переигрывать все заново. Когда я был маленьким, то весь год с нетерпением дожидался зимних каникул. В это время вся семья выезжала из Цюриха, чтобы провести две недели, катаясь на лыжах в Энгадине. И вот когда в конце концов я стоял на вершине склона и смотрел на уходящую вниз девственно белую, нетронутую лыжню, я всякий раз ощущал беспокойство, которому было суждено улетучиться из воспоминаний об этом событии — воспоминаний, составленных исключительно из объективных деталей (вершина горы, ослепительный день) и поэтому свободных от всего, что превращало сам момент в сущий ад. Здесь являло себя нечто большее, чем тот конкретный факт, что у меня текло из носа, или я хотел пить, или забыл шарф, и это лишало настоящее его привлекательности — здесь было неприятие того, что я наконец собрался в реальной жизни осуществить ту возможность, которая в течение года так удобно помещалась мною в лоно будущего. Само катание на лыжах, засунутое между пускающим слюнки ожиданием и радужными воспоминаниями, не теряя времени, неслось по склону настоящего. Лишь я достигал подножия горы, я оглядывался назад и говорил себе, что это был поистине мастерский и великолепный спуск. И так проходили каникулы в горах (а также в основном и вся моя жизнь): предвкушение утром, беспокойство в момент осуществления и приятные воспоминания вечером.
11. Долгое время что-то от этого временного парадокса содержалось и в моих отношениях с Хлоей: я мог провести целый день, думая о предстоящем ужине с ней, мог после уйти домой полным самых лучших впечатлений, но при этом оказаться лицом к лицу с реальностью, неизменно уступавшей предвкушению и воспоминаниям о ней. Так случилось однажды вечером, накануне отъезда в Испанию: проводя время с Хлоей и другими друзьями в плавучем доме, где жил Уилл Нотт, я, именно потому, что все было так чудесно, впервые признался себе в своем давнишнем недоверии по отношению к настоящему. Настоящее по большей части пребывает слишком несовершенным, чтобы напоминать нам о том, что болезнь жизни в настоящем незаконченном[47] скрыта внутри нас и никак не связана с внешним миром. Однако в тот вечер в Челси не было буквально ничего, что я мог бы поставить в вину текущему моменту, а потому был вынужден осознать, что проблема заключена внутри меня: еда была на высоте, со мной были друзья, Хлоя прекрасно выглядела, сидела рядом и держала меня за руку. И все же меня не оставляло знакомое чувство, что что-то не так, и я ждал и не мог дождаться, пока это событие уйдет в прошлое.
12. Судя по всему, неспособность жить в настоящем вызывается страхом перед осознанием, что то, к чему стремился всю жизнь, наконец осуществилось, — страхом покинуть сравнительно безопасную позицию предвкушения и воспоминаний, — означавшем бы молчаливое признание факта, что (оставив в стороне вмешательство сверхъестественных сил) мы все проживаем свою одну-единственную жизнь. Если мы представим свое возможное участие в происходящем в виде какого-то количества яиц, то препоручение себя действительности равнозначно риску положить все яйца в одну корзину, вместо того чтобы разложить их по двум корзинам — настоящего и будущего. Если же это перенести на любовь, получается, что, признав окончательно и бесповоротно, что я счастлив с Хлоей, я таким образом признал бы и то, что, несмотря на опасность, все мои яйца лежат в ее корзине.
13. Не знаю, что это были за таблетки, которые ей дал наш чудесный врач, но утром Хлоя выглядела уже вполне здоровой. Мы взяли с собой еду и снова отправились к озеру, где провели день, купаясь и читая у воды. За эти десять дней в Испании, я думаю (насколько здесь можно полагаться на память), мы оба впервые отважились жить в режиме настоящего времени. Такая жизнь не всегда означала блаженство; беспокойство, источником которого было даруемое любовью непостоянное счастье, с извечным постоянством находило выход в ссоре. Мне вспоминается ужасный скандал в деревне с названием Фуэнтелеспино-де-Мойя, где мы остановились позавтракать. Он начался с шутки насчет моей бывшей подружки, из-за чего в сознании Хлои явилось подозрение, что я до сих пор люблю ее. Никакое другое предположение не могло отстоять от реальности дальше, но я тем не менее увидел здесь признак того, что собственные чувства Хлои ко мне близки к угасанию, в чем тут же и стал ее обвинять. Когда споры, обиды и примирения подошли к концу, день был в разгаре и нам оставалось удивляться, к чему был весь этот крик и слезы. Подобное случалось не раз. Помню, как однажды поблизости от деревеньки Лоса-дель-Обиспо мы спорили о том, надоели мы друг другу или нет, или другой случай, у Сот-де-Хера, когда я сказал Хлое, что она не умеет читать карту, а она в ответ выдвинула против меня обвинение в картографическом фашизме.
