Пьер Лоти - Горький мед любви
Тщетно стараешься найти, уловить, выразить это нечто — оно ускользает, остается непонятым. Я написал о Таити много страниц, полных мельчайших подробностей. Прочтите эти страницы как можно внимательнее… и что вы поймете? Ровно ничего!
А слышали ли вы ночью на взморье Полинезии доносящиеся из глубины лесов жалобные звуки vivo[2]?.. Или далекие звуки трубящих раковин?..
XXXVI
Гастрономия
Человеческое мясо имеет вкус зрелого банана. Это я узнал от старого начальника маори, Гоатоару, с острова Рутума, компетентность которого в этом отношении не подлежит сомнению.
XXXVII
Рарагю, в припадке негодования, назвала меня однажды длинной ящерицей без лап, и я сначала не понял, что это значит. Змея — животное совершенно неизвестное в Полинезии, и метиска, воспитывавшая Рарагю, чтобы объяснить ей, в каком обличье дьявол искусил первую жену, прибегла к этому образу. Рарагю, в силу этого, привыкла считать «длинную ящерицу без лап» самым злым и опасным из всех земных существ, почему и кинула мне это оскорбление. Бедная, маленькая Рарагю все еще ревновала; она страдала, что Лоти не хотел принадлежать исключительно ей.
Эти вечера в Папеэте, эти развлечения молодых женщин, участвовать в которых запрещали ей старые родители, будили ее детское воображение. Особенно смущал ее, благодаря красочным описаниям Тетуары, чай, который нередко пили Териа, Фаимана и другие легкомысленные девушки из свиты королевы. Лоти присутствовал, даже подчас заправлял там, и это сбивало с толку Рарагю, которая ничего не могла понять.
Отругав меня, она заплакала, что было несомненно лучшим аргументом…
С этого дня меня перестали видеть на вечерах в Папеэте. Я оставался допоздна в лесах Апире и делил иногда плод хлебного дерева со старым Тагапаиру. Сумерки в этой глуши были печальны, но это была сладостная печаль, и голос Рарагю звучал еще милее по вечерам, под высокими и темными деревьями. Я оставался до часа молитвы, произносимой медленно и важно на странном, диком языке, но знакомой мне с детства: «Отче наш, иже еси на небесех…», вечной, возвышенной молитвы Христа, звучавшей здесь, в этом антимире, среди мрака лесов и молчания ночи, странно и таинственно из уст полуживого старика.
XXXVIII
Рарагю уже чувствовала и должна была чувствовать еще острее впоследствии нечто, не поддающееся точному определению, — нечто, невыразимое словами ее первобытного языка. Она смутно ощущала, что ее и Лоти разделяет целая бездна, целые миры неведомых ей идей и знаний. И уже видела радикальное различие наших рас, наших понятий и чувств: это различие чувствовалось даже в понимании самых элементарных вещей. Лоти, одевавшийся по-таитянски и говоривший на ее языке, оставался для нее раира — то есть человеком, пришедшим из-за морей, выходцем из неведомой страны, одним из тех людей, которые вот уже несколько лет вносили в тихую полинезийскую жизнь много перемен.
Еще она знала, что Лоти скоро уедет навсегда, вернется на свою родину. Рарагю не имела никакого понятия об этом громадном расстоянии, а Тагапаиру сравнивал его с расстоянием от Фатауа до Луны или звезд…
Она — этот пятнадцатилетний ребенок — думала, что представляет для Лоти забаву, игрушку. Однако она ошибалась. Лоти начинал питать к ней серьезное чувство. Он уже начинал ее любить.
Он помнил своего брата Жоржа — того, которого таитяне называли Руери и на которого эта страна произвела неизгладимое впечатление. Лоти чувствовал, что с ним будет так же. Ему казалось очень возможным, что их отношения, завязавшиеся случайно, с легкой руки Тетуары, оставят глубокий и неизгладимый след.
Лоти приобщился к светской жизни еще очень молодым. Он рано заглянул за кулисы света, попав в шестнадцать лет на сцену парижской и лондонской жизни, и узнал, что такое страдание, еще в те годы, когда другие только учатся мыслить.
Лоти вышел из этих ранних потрясений совершенно пресыщенным и разочарованным. Разочарование действительно нашло себе место в его душе, так как прежде, чем стать юношей, он был чистым, мечтательным ребенком, воспитанным в мирной, спокойной обстановке; а еще был маленьким дикарем, в сердце которого жило много светлых и лучезарных образов. Прежде чем отправиться блуждать в лесах Океании, он еще ребенком блуждал в лесах Йоркшира…
У Лоти и Рарагю, рожденных на противоположных концах света, было множество тайных точек соприкосновения. Оба привыкли к уединению и созерцательности, оба любили лес и дикую природу; оба проводили долгие часы в одиночестве, лежа на траве или мхе; оба страстно любили мечты и музыку, красивые цветы и прохладную воду…
XXXIX
На нашем горизонте сейчас нет ни одного облачка… Еще пять долгих месяцев предстоит провести вместе… Бесполезно мучить себя мыслями о будущем…
XL
Рарагю прекрасно пела. Когда она пела одна, в голосе ее звучали такие свежие, ясные ноты, которые бывают лишь у птиц и у маленьких детей. Когда же она пела в хоре, то вышивала по общему фону голосов причудливые вариации на самых высоких нотах, и всегда удивительно точно…
В Апире, как и в других округах Таити, существовал хор под управлением известного лица, называемый «hymene», участвовавший на всех местных празднествах. Рарагю в нем солировала и перекрывала его своим звонким голосом. Хор подпевал ей глухо и мрачно, особенно мужчины — они издавали низкие, металлические звуки, своего рода рев, казавшийся скорее звуками какого-то инструмента, чем человеческим голосом. Ансамбль поразил бы своим стройным пением хористов консерватории, а вечером, в лесу, производил невероятное впечатление.
XLI
Был час заката. Я сидел один на берегу моря, у округа Апире. В этом уединенном месте я ждал Таимагу, испытывая странное волнение. Таимага — как сказали мне — со вчерашнего дня была на Таити. Одна старуха, знавшая Таимагу еще в те времена, когда здесь жил Руери, обещала привести ее сюда.
Появилась женщина и, увидев меня под кокосовыми пальмами, направилась в мою сторону. Была уже ночь. Когда она подошла ближе, я увидел ее отвратительное смеющееся лицо.
— Ты Таимага? — спросил я.
— Таимага? Нет, меня зовут Теваруе, из округа Папетоои. Я приходила собирать раковины и кораллы. Хочешь купить их у меня?
Я прождал до полуночи и на другой день узнал, что настоящая Таимага уехала на заре на свой остров. Я не выполнил задуманное. Она уехала, не зная, что на берегу ее долго ждал брат Руери…
XLII
Лоти — Джону на «Rendeer»
Таравао, 1872 год
«Дорогой брат Джон!
Посланному, который принесет тебе письмо, поручено передать тебе еще и множество подарков. Во-первых, посылаю тебе перья из хвоста красного фаэтона — весьма ценный подарок, сделанный мне начальником Тегациое; затем — ожерелье из трех сортов белых раковин, подарок начальницы; и, наконец, — два пучка рева-рева, которыми вчера украсила мою голову для праздника Таравао некая знатная женщина из округа Папеурири.
Я пробуду здесь еще несколько дней у начальника, бывшего другом моего брата, пользуясь разрешением адмирала. Недостает только твоего присутствия, чтобы мое пребывание в Таравао было совсем приятным. Окрестности Папеэте не могут дать ни малейшего представления о том, что такое полуостров Таравао. Это мирный, тенистый, восхитительный уголок, поросший гигантскими померанцевыми деревьями, плоды и цветы которых усеивают землю, покрытую мягкой травой и мхом.
Под деревьями разбросаны хижины из лимонного дерева, где по-прежнему живут маори. Они, как всегда, гостеприимны — угощение в тени деревьев, жалобные звуки флейты, hymene, песни и пляски.
Я живу один в хижине, стоящей на сваях в море. Свесив голову с кровати, я вижу, как живет и волнуется подо мною этот особый мир, мир кораллового рифа. Среди белых и розовых причудливо переплетенных ветвей плавают тысячи маленьких рыбок, ярких, как драгоценные камни или колибри, — красных, зеленых, голубых — и еще много других радужных существ, совершенно непохожих на рыб. Днем, в часы сиесты, в минуты размышлений, я невольно любуюсь этим подводным мирком, неизвестным даже натуралистам.
По ночам мое сердце сжимается от тоски. Свистит ветер, море зловеще ревет, и я чувствую, как я одинок в этом затерянном уголке дальнего острова, среди необозримого океана, тянущегося до таинственных берегов полярных стран.
В одну из моих экскурсий с начальником Тегациое, я увидел озеро Ваириа, внушающее туземцам суеверный страх. Мы провели ночь на его берегу. Глазам представилось страшное зрелище. Немногим доводилось видеть подобное. Любопытство редко приводит сюда европейцев — дорога длинна и тяжела, а берега неприступны. Представь себе в тысячах футов над уровнем моря среди скал мертвое озеро; и кругом — голые вершины, острые силуэты которых вырисовываются в светлом вечернем небе. Воды его холодны, глубоки и неподвижны. Ни порыва ветра, ни звука, ни единого живого существа…
