Любовь Шапиро - Дневник романтической дурочки
— Вежливо. Ну если у тебя все в порядке, я поеду. Свою миссию я выполнила.
Я уже жалела, что приехала. Да и выхода с цыганочкой не получилось. Как всегда, в присутствии Мити все умные и остроумные слова куда-то исчезли. Я очень злилась на себя.
— Ты очень похорошела, — смилостивился Митя. — У тебя, оказывается, вкус есть. Очень мило выглядишь.
— А ты нет. Что с тобой? Тебе плохо?
— А Руфа не успела поделиться с тобой, рассказать о белой вороне в семье Шабельских? Это я. Теперь я изгой.
— Почему?
— Я неудачник, Лерка. Теплая Италия меня не приняла. Но, между прочим, Магомаев тоже в свое время вылетел со стажировки из Милана и ничего. Бабушка считает, что я не спел свой «Бухенвальдский набат» и прощения мне нет.
— А прекрасная синьора тоже не поняла твою тонкую художественную натуру?
— Ты знаешь, что такое солнечное затмение? Вот у меня тоже оно произошло, затмение. Художественную натуру занесло и вот вынесло сюда без денег и связей и, как я теперь понимаю, без семьи.
— Хватит, — остановила я его. — Поехали к Руфе. Тебе плохо, ей плохо.
— А тебе тоже плохо? Или ты, как всегда, в минуты невзгод на посту? Что ты хочешь, малышка?
— Откуда в тебе это, Митя? Ты добрый. Зачем хамишь и обижаешь меня? Я не виновата в твоих неприятностях.
Митя посмотрел на меня долгам взглядом, подошел и поцеловал.
— Спасибо тебе, ты чудная.
Я не поняла, на каком слоге он сделал ударение. Да и не важно. Главное — он меня «увидел». Но я решила сделать вид, что ничего не произошло.
— Что ты делаешь у Ларика в доме?
— Ты же сама видишь, что на нашей даче находиться невозможно. Я считаю, что Руфе не стоит докладывать о разрушениях. Ей хватает проблем.
— Она все равно узнает. Митя, что там у тебя? — спросила я, заметив что он, отведя руку за спину, тихонечко сбросил на пол какой-то предмет.
— Я… Какое твое дело? Думаю, что тебе лучше уехать.
— А я думаю, что ты врешь. Ты что-то знаешь и про погром на даче, и что за мной следят. Может, ты здесь прячешься от кого-то?
— Кто-то, что-то. Сама не знаешь, чего хочешь. Уезжай.
— Нет. Я обещала Руфе тебя привезти, ты сейчас соберешься и поедешь со мной.
— А если я не соглашусь, ты меня свяжешь? — засмеялся младший Шабельский.
— Я кричать начну. Прибегут люди, и тебе придется смываться все равно.
Я обалдела от своей смелости, но я так боялась, что ему грозит серьезная опасность, что все остальное не имело значения.
Мы молча дошли до станции. Мне не просто далось это молчание. Все время хотелось сказать: «А помнишь?» Но замкнутое выражение лица моего спутника убивало это желание.
Что тогда происходило, понятно стало только сейчас. Аура беды окружила со всех сторон. Я это чувствовала, но, к сожалению, не сделала никаких выводов. Меня несло на всех парусах, если не навстречу, то уж точно вдогонку моей любви. Мне тогда казалось, что у меня появился реальный шанс и Митя поймет — лучше, вернее, надежней меня нет. Кстати, он действительно сделал определенные выводы, правда, не совсем те, на которые я деялась. Но я считала, что так все равно лучше, я же могу быть рядом с ним. Наивная. И вот результат. Вместо сладкого, пьянящего запаха любимого человека, кислый запах гнилых листьев и полное одиночество. Но может, еще не все потеряно…
В очередной раз прислушавшись и, слава богу, не услышав ничего тревожного, я успокоилась и поплыла на волнах своей памяти.
Нам открыла Маша и несколько опешила. Видимо, не ждала нас вместе.
— Нашелся. Ну теперь все будет в порядке, — пробурчала бывшая молочница.
— Милый, ласковый прием, — с иронией сказал Митя. — Недаром я не хотел возвращаться.
— Чтобы вернуться, надо было уйти. А тебя выгнали, — ледяным тоном охладила пыл младшего внука бабушка.
— Везет Даньке. Он человека убил, и ему все прощают. А я итальянцам не понравился, и меня сейчас казнят.
— Ты мне не нравишься.
Родственники метали друг в друга такие взгляды, что, если бы не встряла Маша со своим чаем, начали бы метать предметы.
— Лера, на даче все в порядке? — спросила Руфина Константиновна.
«Вот чутье», — удивилась я.
— Нет, там все разбросано и перевернуто…
— Понятно, — кивнула Руфа. — Я так и думала. Митя, ты что-нибудь понимаешь? Что происходит? Что они ищут?
Я опять почувствовала себя лишней, ничего не понимающей.
— Может, позже поговорим? Мне надо привести себя в порядок! — капризно воскликнул внук.
— У меня от Леры секретов нет. Ей тоже угрожает опасность. Так что твой туалет подождет.
— Я когда прилетел, то… около дома ко мне подошел мужчина и спросил, где марки Иллариона Валентиновича.
— Что? Боже! Прошло столько лет. Почему вдруг возник этот вопрос?
— Думаю, там были очень редкие экземпляры. С годами их цена увеличилась. Одна появилась внезапно среди филателистов, и кто-то решил, что где-то хранятся остальные. Мы идеальные кандидатуры для подозрений в том, что знаем, где они.
— Ты сам дошел до этих выводов или тебе объяснили?
— И то и другое. Руфочка, ты меня прости, — вдруг «сдулся» Митя, — помоги мне. Мамины истерики и папин печальный взгляд — вот и вся поддержка.
— Митя, певец, актер не может срывать выступлений. И пить не может. Ты не продержишься и недели.
— Сорваться может каждый. Я же потерял все контакты за два года…
— Я уже кое-кому позвонила. Но это последний раз. Иди, мойся.
— Бабуль, а письма от Дани есть?
— Я уж думала, что ты никогда не спросишь. Он и тебе пишет.
— Я сейчас, быстро. Лера, ты меня подожди, я тебя провожу. Маша, очень есть хочется.
Я смотрела во все глаза. У мальчика Кая вынули осколок, и он вернулся к себе… Я так и знала.
Пока я, мечтательно застыв, сидела в столовой, Руфа принесла чистое полотенце и, передавая его внуку, величественно сказала:
— Дмитрий, я на тебя очень рассчитываю.
— Ну конечно, Руфина Константиновна, — склонился в шутовском поклоне внук.
— Ты не понял. Ты должен стать знаменитым. Ты — Шабельский. Ты моя последняя надежда, — не приняла она шутку. — Ты должен прославиться и вытащить Даню из беды. Запомни — он ни в чем не виноват. Оставь свои дурацкие сомнения. Он, между прочим, не воровал марки у Ларика.
Желваки у Мити ходили ходуном, он с остервенением скручивал полотенце, глаза налились — нет, не ненавистью — слезами.
— Руфа, ты думаешь только о своем драгоценном Дане. А я? Я что, средство для достижения твоих и его целей? Я сам не личность? Я не кукла в твоих руках. И кто тебе сказал эту глупость насчет кражи марок?
Было видно, что он не столько возмущен черствостью бабушки, сколь напуган. Мне стало безмерно жаль моего принца, хотелось накричать на злую старуху.
Жалость — страшное чувство. Оно абсолютно застит глаза. Настоящего, реального ты не видишь. Не увидела я его и тогда. Я не могла простить Руфине несправедливое распределение ролей между внуками. И решила, что стану защищать Митю в любой ситуации. Ему нестерпимо трудно с истеричной матерью, слабым отцом и жестокой бабушкой.
Приняв тогда это жизненно важное решение, я осуществляла его все эти годы. Сейчас мне, честно говоря, жаль только себя. Я даже не способна злиться на тех, кто меня обманул, предал. Сама виновата. Намеков было предостаточно. Моя же размякшая, нетренированная душа и разжиженные первой любовью мозги были плохими советчиками.
В одном фильме я услышала фразу: «Нельзя выкинуть страницы из жизни, но можно выкинуть всю жизнь». Именно это и происходит сейчас со мной.
— Она наверняка здесь, — услышала я.
— Тогда пошли.
— Куда? И что я скажу?
— То, что должен.
— Нет. Не сейчас. Я пойду к себе. Зачем мы здесь? Смотри, темно.
Шаги стали удаляться.
По шороху шагов я поняла, что говорившие уходят.
— Я пойду, Руфочка, — тихонечко пискнула я и, словно боясь кого-то спугнуть или разбудить, прошелестела к выходу.
— Ты мне скоро понадобишься, — услышала я голос Мити. — Не теряйся.
— Подожди, — остановила меня хозяйка, — мы же не договорили, и, кроме того, мы собирались обедать.
— Но я же вижу, что вам нужно поговорить.
— Что? Ты думаешь, мы не можем ссориться при тебе? — удивилась Руфа.
— Нет, я лучше пойду, я уже два дня дома не была. Мама… — начала канючить я.
— Ну, как хочешь, — резко вздернув голову и обиженно выпятив губу, произнесла бывшая опереточная примадонна. — Опять бежишь! Ну-ну.
Я торопливо прошмыгнула мимо кухни и поймала понимающий взгляд Маши.
