Шейн Уотсон - Единственная и неповторимая
— Вы не могли бы рассказать, что вы чувствуете этим утром?
Женщина моргает заплаканными глазами:
— Я все еще не могу оправиться от потрясения, вы понимаете… это было так неожиданно, и Эмбер была так… так полна жизни. Она, казалось, не старилась…
Камера переключается на идущего мимо мужчину в солнцезащитных очках, с черными волосами до плеч.
Голос за кадром:
— Саймон Бест, брат усопшей. Вы бы не могли сказать нам несколько слов?
Мужчина останавливается, он что-то жует, склонив набок голову. Голос репортера:
— В каком качестве вы выступаете на сегодняшней церемонии, к которой, как мне известно, тщательно готовились в течение нескольких…
Мужчина жестом останавливает репортера и отворачивается, резко повернувшись. Камера следит за тем, как он проходит через толпу, засунув руки в карманы настолько глубоко, что полы его пальто загибаются и видна золотистая подкладка.
Экран медленно гаснет.
— О Боже! Это же твидовый костюм от Прады! Она решила надеть этот костюм. Ах, Девина, как хорошо, как скромно! Такая очень британская поминальная атмосфера. И он, конечно же, кремовый. Она не может не выделяться — словно невеста на… похоронах.
Аманда засуетилась, тыкая своим пальчиком с французским маникюром сквозь тонированные стекла лимузина в толпящихся рядом с церковью участников церемонии. Аманда, Джеки и Лидия сидели так уже с полчаса, оставив свои машины напротив храма. Они наблюдали, как подъезжают первые участники церемонии, и при этом постоянно поправляли макияж, сокрушаясь по поводу своих нарядов. Они тихонько плакали, пожимали друг другу руки и утирали слезы дешевыми бумажными салфетками. Никто из них еще не созрел для того, чтобы выйти из машины и попасть под объектив телекамеры.
— Смотрите! Ее уже снимают… О нет! Вы только посмотрите — она хочет, чтобы ее сумочка попала в кадр! — Аманда рупором сложила ладони у рта: — Милочка, твои фотографии не появятся в модном журнале, это же поминальная церемония! ПО-МИ-НАЛЬ-НА-Я!
— Аманда, я думаю, не стоит этого делать. — Джеки легонько похлопала ее по колену.
— И что? Про усопшую, похоже, все забыли… О нет! Она идет сюда.
Девина приближалась к автомобилю, ступая по тротуару, как лошадь по минному полю. Рыжие волосы сверкали на солнце, меховой палантин подпрыгивал на плечах при каждом шаге, глаза она, как всегда, прятала за темными очками с большими стеклами. Аманде вспомнилась сцена из «Ребенка Розмари», когда Миа Фэрроу идет на крик младенца из соседней квартиры, заглядывает в обшитую черным крепом кроватку с перевернутым крестом и вскрикивает: «Его глаза! Что вы сделали с его глазами?!» Девина знала, что они в лимузине. От нее не скрыться.
— Черт! Быстро!
На пол машины полетели салфетки, ополовиненная бутылка водки, бумажные стаканчики и пачки сигарет. Аманда нацепила солнцезащитные очки, натянула пониже вуаль и нажала на кнопку спуска стекла, которое открылось ровно на шесть дюймов. Еще на дюйм ниже, и Девина увидела бы в салоне машины пакеты из магазина «Гэп» и твидовый костюм от Прады на вешалке (запасной вариант).
— Аманда! — Девина всегда произносила «Аманда» с каким-то недоверием в голосе, как будто сомневалась, что ее действительно так зовут. Как будто знала, что для Вив и Джима, родителей Аманды, проживавших в Бэзилдоне, она была Мэнди, а для всех остальных (до ее приезда в Лондон) — просто Мэнни.
— Девина, здравствуй… добро пожаловать.
Это «добро пожаловать» она, конечно, зря добавила. Аманда пыталась установить новую поминальную иерархию, в которой Девина, впервые за все время их знакомства, стояла бы далеко за ней и где-то в тени. А вместо этого дала Девине повод для насмешки над своим происхождением. Она почувствовала, как все сжалось внутри при мысли, что Девина, сидя за своим столом из стекла и дерева в огромном офисе издательства «Бонди Сакс» в Нью-Йорке, разыгрывает эту сцену на потеху работающим в издательстве девицам в обтягивающих топах: «Послушайте-ка ее! «Добро пожаловать! Милости просим! Я в вашем распоряжении сегодня. Присаживайтесь, пожалуйста…» Наверное, она все время так себя вела». Аманда представляла, как они хихикают, обнажая белоснежные зубки.
— Мне так жаль, Аманда. Я знаю, как вы дружили с Эмбер. Ты, должно быть, вне себя от горя.
У Девины был своеобразный американский акцент: две трети предложения она, как девушка из высшего общества, произносила быстро и четко, а оставшиеся слова растягивала, подобно Кэтрин Хепберн: «от го-о-оря». Она наклонилась над приоткрытым окном, и меховой палантин съехал с ее изящных ключиц, на которых так красиво возлежали ожерелья. Девина была известна тем, что сказала однажды: «Это все выступающие ключицы. Без них можно быть привлекательной, но шикарно выглядеть не получится. Если у вас есть только изящные ключицы, шикарный вид обеспечен». У Девины были выступающие ключицы. Она все время сидела на диете с низким содержанием белка, а по ночам ела крапиву, чтобы, как злословили, перебить мясной дух.
— Очень, очень дружили, — сама от себя не ожидая, произнесла Аманда, — дружили по-особому.
Ей показалось, что от Лидии и Джеки исходит такое напряжение, что кожаный салон лимузина завибрировал.
— Ты ведь знаешь, что Ральф ее фотографировал перед смертью. — У Девины задрожали губы.
— Правда? — Аманда раскрыла глаза пошире, чтобы было незаметно, как у нее отвалилась челюсть. Ральф был фотографом с большой буквы и работал только на американский «Ла мод». Когда-то он сделал черно-белый снимок босой Аманды на природе — в белой рубашке и потертых джинсах. Эмбер он сфотографировал играющей с двумя белокурыми голенькими детишками и собачкой.
— Нам так повезло, что мы видели ее последнюю фото-се-е-е-ес-си-и-ю. Полагаю, ты тоже?
— О да. Даже очень хорошо видела. — Аманда почувствовала, как румянец разливается по ее щекам. У Девины щеки были молочно-белыми, скулы — точеными.
— Увидимся в церкви. — Девина помахала рукой в перчатке. — Кстати, чудесные зубы. Я слышала, что теперь из-за тебя никто не может попасть на прием к доктору Магде. Умница!
Аманда подняла стекло и откинулась на сиденье, простонав:
— Черт! Черт! Черт!
— Что из этого было самым ужасным? — спросила Джеки, поднимая бутылку.
— Ральф! Фотографировал! Эмбер! — Аманда вырвала бутылку с водкой из рук Джеки и отпила из горлышка. — Ты понимаешь, что это означает? Она знала, что скоро умрет, и что, как ты думаешь, она делает? Она звонит Девине! Девине!!! Этой чертовке, моей основной сопернице и заклятому врагу, и предлагает ей самую желанную фотосессию года, если не десятилетия. Эмбер думает: «Я могла бы позвонить Аманде, моей дорогой старой подруге, с которой я столько проработала, благодаря которой вообще-то и началась моя карьера модели. Или… Я знаю, что я сделаю! Я помогу женщине, из-за которой Аманде с тысяча девятьсот девяносто шестого года пришлось принимать антидепрессанты, и она так никогда и не бросила, женщине, которая пять лет назад перехватила работу у несчастной Аманды. Это же великолепная идея! Я выберу Девину и, таким образом, добавлю пару-тройку нулей к доходам американского журнала «Ла мод», считая доходы от переизданий!»
Аманда, икая, потянулась за бумажными салфетками.
— Ну… — Лидия широко раскрыла глаза, и уголки ее рта стали медленно опускаться вниз. На лице появилось то невинное выражение, которое обычно предшествовало одному из самых едких из ее высказываний. — Почему это тебя так удивляет? Я хочу сказать, что мы считались с Эмбер лучшими друзьями, а на самом деле и не подозревали, что происходило в ее жизни, совсем не подозревали. — Аманда и Джеки молчали, так что Лидии ничего не оставалось, как продолжить: — Сначала она никому не говорит, что умирает. Затем мы узнаем, что Николас был с ней в ночь ее смерти. — Лидия прищурившись посмотрела на Джеки. — А жену его в это время обходят стороной, — и она взглянула на Аманду, — ради ее заклятого врага, ни слова при этом не говоря. — Лидия полюбовалась своим маникюром. — Ведь хорошие друзья себя так не ведут, не так ли?
У Аманды появилось то странное чувство, когда одновременно говоришь и слышишь себя со стороны.
— Да я знала… Естественно, я знала, где мой муж. Он поехал в Хедланд, чтобы помочь Дэйву решить какие-то юридические проблемы. Гонорар за музыку или что-то в этом роде… — Она почувствовала, что у нее задрожал подбородок. — И, если хорошо подумать, сделку с Девиной тоже можно понять.
У Лидии на лице появилось выражение, казалось, говорившее: «Она бредит?»
— Все просто. Ты хочешь сделать фотографии для семьи на память о себе. Ты хочешь, чтобы фотографом был Ральф, у которого контракт с американским издательством «Ла мод». Понятно, что без Девины Ральфа не получишь.
