Уильям Локк - Счастливец. Друг человечества
— А не можете ли вы вставить в вашу речь мою маленькую шутку о свиньях? — спросил Поль.
— Что такое? — Полковник отыскал нужное место в рукописи. — Я говорю тут, что опасность заболевания свиней бешенством, которую сулит предлагаемая статья закона, может распространиться на все фермы Англии.
— А я говорю, — возбужденно воскликнул Поль, указывая на свои заметки, — что если эта статья пройдет, свиное бешенство пройдет по всей стране, как бесовская одержимость. Десятки тысяч свиней Великобритании, одержимые бешенством, превратятся в тех евангельских свиней, которые утопились в озере. Вы можете даже изобразить, как они прыгают, вот так. — Он зажестикулировал. — Попробуйте это!
— Гм… — промычал полковник.
Почти против своего желания он попробовал и, к его удивлению, имел огромный успех. Палату общин легко позабавить. Гипербола придала его аргументам вес пушечного ядра. Правительство выбросило злосчастную статью из своего проекта — это была только незначительная частица широкого мероприятия. Полковник Уинвуд остался героем этого получаса и получил восторженные поздравления от лишенных чувства юмора коллег. Как будто он низвергнул правительство. В повседневной политической жизни ничто так не бросается в глаза, как отсутствие пропорций.
— Вот что наделали евангельские свиньи, — говорили коллеги.
— А это, — честно разъяснил полковник Уинвуд, — изобретение моего молодого секретаря.
С тех пор остроумие и свежее воображение Поля фонтаном забило в сухих речах полковника Уинвуда.
— Послушайте, молодой человек! — сказал он однажды, — мне это не нравится. Иногда я пользуюсь вашими указаниями потому, что они достигают цели, но теперь я создал себе репутацию политического комедианта, а этого я не хочу.
Поль сообразил, что для такого серьезного джентльмена, как полковник Уинвуд, не подходит способ вставок в его написанные на машинке речи. Поэтому он с хитростью итальянца, как говорила мисс Уинвуд, принудил своего патрона обсуждать речи перед тем, как они будут написаны. Полковник очень полюбил эти обсуждения, напоминающие стремительное умственное фехтование. Они магически действовали на него. После них Уинвуд садился и писал свои речи, совершенно не сознавая, что в них было его и что — Поля, а когда он произносил их, то гордился впечатлением, которое они производили на палату.
Так с течением времени Поль приобрел влияние не только в небольшом кругу Дрэнс-корта, но и во внешнем мире. Он стал молодым человеком с известным именем. Это имя часто появлялось в газетах, то в связи с благотворительной деятельностью Уинвудов, то в связи с политическими махинациями партии «юнионистов». Он был желанным гостем на лондонских обедах и на дачах. Он стал молодым человеком, который далеко пойдет. В довершение всего Поль научился ездить верхом, стрелять и не ошибаться в генеалогии и семейных отношениях знаменитых родов. Он путешествовал по Европе, иногда с Уинвудами, иногда один. Он был молодым человеком высокой культуры, всесторонне образованным.
В эту, пятую годовщину своей деятельности, он сидел, рассеянно глядя на осеннее небо, с письмом принцессы в руке и с мыслями о прошлом в голове. Он удивлялся тому, как верно сражалась за него судьба. Даже против возможности быть узнанным он был как бы заколдован. Однажды в доме на Портланд-плес он встретил художника, которому когда-то позировал. Художник внимательно всмотрелся в него.
— Неправда ли, мы где-то встречались?
— Да, мы встречались, — сказал Поль с подкупающей искренностью и достоинством. — Я вспоминаю об этом с благодарностью. Но если бы вам угодно было забыть это, я был бы вам еще более благодарен.
Художник пожал ему руку и улыбнулся:
— Уверяю вас, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите!
Что касается театрального мира, то те низшие его слои, в которых вращался Поль, не попадали в высокие сферы его политической деятельности. Театральное прошлое осталось позади, далекое и позабытое. Его положение было прочно. Порой какая-нибудь заботливая матушка взрослой дочери пыталась наводить справки о его прошлом, но Поль был достаточно ловок, чтобы не давать матерям слишком много поводов для беспокойства.
Он жил под обаянием Великой Игры. Когда он придет в свое королевство, то сможет выбирать, не ранее. Его судьба все ближе и ближе подвигала его к цели, медленно, но непреодолимо. Через немного лет он должен будет войти в парламент, получить власть, положение, возможность воскрешать и пробуждать от сна Англию, загипнотизированную злыми влияниями. Поль уже видел себя на кафедре теперь столь близкого ему дома с зелеными скамьями, громогласно провозглашающим спасение родины. И если при этом он больше думал о том, кто ее пробудит, чем о самом пробуждении, то только потому, что он был все тот же маленький Поль Кегуорти, которому агатовое сердечко принесло Блестящее Видение в прачечной блэдстонского дома. Талисман все еще лежал в его жилетном кармане, прикрепленный к концу часовой цепочки. А в руках Поль держал письмо настоящей принцессы.
Стук в дверь пробудил его от снов наяву. Вошла незаметная молодая женщина с карандашом и записной книжкой.
— Вы готовы, сэр?
— Не совсем. Присядьте на минуточку, мисс Смитерс. Или, если вас не затруднит, помогите мне вскрыть эти конверты.
Как видите, Поль был великим человеком, в распоряжении которого была стенографистка.
Из массы корреспонденции он отобрал и отложил в сторону немногие письма, требовавшие его собственноручного ответа; потом, взяв остальную пачку, он встал у камина лицом к огню, с папиросой в зубах, и стал диктовать незаметной женщине. Она записывала его слова с робкой почтительностью, потому что для нее он был бог, парящий на олимпийских высотах. Поль думал, что она смотрит на него, как на бога, из-за своей классовой принадлежности. А между тем она была дочерью настройщика роялей в Морбэри, отпрыск ряда незапятнанных поколений. Она никогда не знала голода и холода и настоящего бремени бедности. Сама мисс Уинвуд была гораздо лучше знакома с пьяной нищетой.
Поль представил себе, что немытый сорванец, оборванный, в штанишках, висящих на одной подтяжке, каким он был когда-то, заговорил бы с ней. И ясно увидел то выражение презрения, которое должно было появиться на лице стенографистки. При этом он громко рассмеялся посреди совершенно неюмористической сентенции, к величайшему удивлению мисс Смитерс.
Кончив диктовать, Поль отпустил ее и сел писать. Спустя некоторое время вошла мисс Уинвуд. Пять лет немного изменили ее. Поседевшие волосы надо лбом, от чего только выиграла прелесть ее цветущего вида, несколько лишних морщинок в углах глаз и губ — вот все, в чем выразилось прикосновение времени. Когда она вошла, Поль повернулся и направился к ней навстречу.
— О Поль, я двадцатого должна быть на заседании комитета помощи утратившим работоспособность морякам и солдатам, не так ли? Я ошиблась — я занята в этот день.
— Едва ли, драгоценнейшая леди, — сказал Поль.
— Занята!
— Тогда, значит, вы мне об этом ничего не сказали, — заявил непогрешимый Поль.
— Да, — подтвердила она покорно. — Это моя вина. Я ничего не сказала вам. Я позвала епископа Фромского к завтраку, а я ведь не смогу выпроводить его к четверти третьего, не так ли? Какое же число у нас свободно?
Вместе они подошли к книге записей, и после недолгого обсуждения новое число было назначено.
— Сегодня я придаю особенное значение числам, — произнес Поль, указывая на настольный календарь.
— Почему?
— Сегодня ровно пять лет, как я поступил на вашу драгоценную службу!
— Мы эксплуатировали вас, как галерного раба. Поэтому мне очень приятно слышать, что вы называете свою службу драгоценной, — ответила леди ласково.
Поль, полусидя на краю кромвелевского стола в оконной нише, рассмеялся.
— Я мог бы сказать много больше, если бы дал себе волю!
Она присела на подлокотник большого кожаного кресла. Их позы указывали на дружескую простоту отношений.
— Если вы довольны, мой мальчик… — сказала она.
— Доволен? Как вам не стыдно! — он протестующе поднял руки.
— Вы честолюбивы.
— Конечно, — признал он. — Что же хорошего было бы, если бы я не был честолюбив!
— Вскоре вы захотите покинуть наше гнездо и — что тогда сказать? — вознесетесь в высоком полете.
Поль, слишком искренний, чтобы отрицать справедливость этого пророчества, ответил:
— Да, наверное. Но я буду «rarissima avis» — редчайшей птицей, для которой гнездо всегда останется главным предметом почитания.
— Это хорошо, — сказала мисс Уинвуд.
— Это правда.
— Да, я уверена. К тому же если вы не покинете нашего гнезда и не создадите собственного имени, вы не сможете подвинуть наше дело. Мы с братом — старое поколение, а вы — молодое.
