Майкл Корда - Роковая женщина
Она была потрясена.
— Но это неправда!
— Правда — это не довод. Важно то, что можно доказать. Позвольте мне говорить прямо. Судья займет крайне скептическую позицию в отношении умственного состояния мужчины на шестьдесят пятом году, который женится на молодой девушке и в последнюю минуту черкает ненатаризированное завещание, решительно меняющее судьбу огромного состояния. Нам нужно доказать, что он был в здравом уме и твердой памяти — короче, что он действовал сознательно. Он упоминает другое письмо, которое собирается написать и, предположительно, положить для вас в сейф. По вашему мнению, он написал это письмо?
На миг она задумалась.
— Не знаю… Должно быть, у него не было времени… — Она ощутила внезапную ошеломляющую печаль.
— Разумеется. — Стерн сочувственно кивнул.
Она вцепилась в письмо Артура, не желая расставаться с ним.
— Мне нужно забрать письмо, — сказал Стерн.
Алекса искоса посмотрела на него.
— А что, если я порву его? И завещание?
— Не думаю, что это следует делать. И не думаю, что вы это сделаете. Вы можете отстраниться от всего, и я верю, что вам этого хочется. О да, дорогая, вы убедили меня, а я не тот человек, кого легко убедить. Я понимаю ваши чувства. Это тяжкая ноша, без всякой перспективы и с малой отдачей, и вы ничего не выиграете, кроме огромной кучи денег, которых вы в действительности не хотите — гораздо больше денег, чем кому-либо нужно или может доставить радость. Но он хотел, чтоб вы их приняли. Это была, не побоюсь быть велеречивым, его последняя воля, насколько мы можем определить. Если он не страдал умственным расстройством — а вы уверяете, что нет — не думайте, что можете это игнорировать. Вы не можете просто притвориться, что он никогда не писал письма, которое вы держите, ни завещания. А раз так, то рано или поздно, вы горько пожалеете. В любом случае, даже если мы все сожжем, вам все равно предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.
Он откинулся в кресле и прикрыл глаза.
— «Закон об имуществе, денежном обеспечении и трастах, 5–1, 1. При отсутствии предварительного соглашения между супругами, тот из супругов, кто здравствует, наследует из состояния усопшего, если это не оговорено завещанием, ту минимальную часть, которая оговорена законом». — Он перевел дыхание. — Это в современной терминологии то, что ранее в гражданском праве называлось «вдовья доля». Если отбросить юридическую шелуху, то, по законам штата Нью-Йорк, когда у усопшего имеются здравствующие дети — как в данном случае, — то здравствующая супруга наследует половину чистого состояния. Поэтому, даже если вы решите порвать завещание, чего я вам, как представитель закона, не позволю, потому что это уголовное преступление, вам все равно полагается половина чистого состояния, и вы можете быть чертовски уверены, что Баннермэны станут жестоко за него сражаться.
Она протянула ему письмо.
— У меня нет выбора. Я дала слово Артуру.
— Вот именно. Видите ли, завещание не имеет значения. Да, они его опротестуют. Я бы опротестовал, если бы представлял другую сторону. Они постараются доказать, что это подделка, или он был не в здравом уме, что в итоге все равно. Но важно, действительно важно свидетельство о браке. Это единственный здесь документ, имеющий цену. Это пропуск к половине состояния, если вы не хотите получить все. Если они будут что-то опровергать, так это брак. Потому что, если он не законен, вам не причитается ничего.
— Он совершенно законен. Мы поженились перед судьей.
— Да, согласен, это отрицать будет трудно. Остается, конечно, вопрос добровольности. Старик, молодая женщина, он, возможно, слегка в маразме, она воспользовалась ситуацией и заставила его жениться, хотя он вовсе не хотел — он, вероятно, не сознавал, что делает…
— Ничего такого не было!
— Я просто смотрю с противоположной точки зрения. Это чертовски удачная тактика, есть полно прецедентов, но я думаю, что им понадобится много времени, чтобы это доказать. Они, однако, попытаются — бьюсь об заклад. Может, де Витт и тупица, но Букер — нет. Нам лучше найти свидетелей, которые подтвердят ясность рассудка Баннермэна, его привязанность к вам, и так далее.
— Брак — это была его идея. Не уверена, что я этого хотела.
— Прекрасно! Вот так и следует говорить. Он был вдовцом, верно? Здесь нет проблем. Вы раньше были замужем?
— Нет, конечно, нет!
Он проницательно посмотрел на нее — этот профессиональный взгляд, предназначенный для допроса свидетелей, сочетающий хитрость и недоверчивость, заставил ее понять, что она произнесла «нет» слишком быстро, слишком громко, что она пробудила присущее адвокату качество не верить никому, даже клиенту — особенно клиенту.
— Если вам есть что скрывать, то я должен это знать. Я не хочу заниматься делом, если, ступив на минное поле и сделав один шаг, я могу вызвать взрыв в суде. В вашем прошлом нет ничего, что я должен знать?
— Ничего существенного.
— Ненавижу уклончивые ответы, дорогая леди. И хочу, чтоб вы об этом подумали. Крепко. Между нами не должно быть секретов. Поэтому врачи и юристы клянутся сохранять тайны. — Он встал и проводил ее к двери. — И вот еще какая… хм… загвоздка. Они будут чернить вашу репутацию, как только смогут. Ставка — полмиллиарда долларов, и все зависит от законности вашего брака. И все может рухнуть из-за того, что в вашей личной жизни может быть не все гладко, так что будьте осмотрительны! — Он сделал паузу. — Итак, вы готовы? Хотите драться? Без перчаток? Без правил?
— У меня нет выбора.
— Чепуха! Конечно, у вас есть выбор. Выбор есть всегда. Вы можете заключить сделку. Я позвоню де Витту и скажу: «Дайте нам несколько миллионов, и мы отступимся». Это делается каждый день. Всего несколько минут назад вовсе не казалось, что вы уверены, будто хотите пройти через это.
— Я и сейчас не уверена. Я боюсь. Но вы правы. Я обязана сделать это ради Артура. Он доверял мне. Во многих отношениях.
— Хороший ответ. Самый лучший. И, позвольте добавить, совершенно в духе Баннермэнов. Знаете, он должно быть, разглядел это в вас. И значит, он искал нечто большее, чем просто хорошенькую девушку. Пожалуйста, поддерживайте со мной связь. — Он церемонно открыл перед ней дверь. Когда они на прощание пожимали друг другу руки, мисс Барбара, необычайно привлекательная, бросила печатать и бросила на Алексу взгляд, дымящийся ревностью. Алекса не удивилась бы, если мисс Барбара, как и Пенелопа Мориц, посвятила всю свою жизнь ублаготворению Авраама Линкольна Стерна.
— Не забывайте, — сказал он. — Мне нужно знать все, включая ваше прошлое. Никогда не таитесь от своего адвоката.
Она выпустила его руку, почти ожидая, что мисс Барбара вонзит ей в спину нож для бумаг.
— В моем прошлом нет ничего интересного.
Стерн доверительно улыбнулся.
— Уверен, что вы скромничаете, — сказал он, улыбаясь, но взгляд его был жестким, точно требовал правды.
Алекса направилась к лифту.
— Миссис Баннермэн! — услышала она чей-то оклик.
Сначала она не поняла, что обращаются к ней, Инстинктивно оглянулась, нет ли в кабине лифта еще кого-нибудь, но она была пуста. Потом Алекса увидела, что дверь придерживает мисс Барбара, ее лицо все еще было обиженным, но в нем появилось некое благоговение.
— Мистер Стерн попросил меня дать вам его личный номер, — сказала она, протягивая карточку. — Он сказал, что если у вас возникнут проблемы, вы можете звонить ему в любое время дня и ночи.
— Спасибо. — Алекса взяла карточку.
— Вам всегда будут рады, миссис Баннермэн. — Голос мисс Барбары был полон уважения к имени, символизирующему деньги, превышающие самые буйные ее мечты. Алекса понимала — это не уважение к ней, или к ее недавнему вдовству — это уважение к богатству как таковому. Мисс Барбара даже улыбнулась, и в улыбке был определенный оттенок зависти. Дверь захлопнулась, и Алекса осталась одна.
И только тогда до нее дошло, что ее впервые назвали «миссис Баннермэн». Она залилась слезами и никак не могла остановиться.
До дома Саймона она шла пешком, все еще плача, сознавая, что люди таращатся на нее, но ее это уже не волновало.
Артур Баннермэн никогда не спрашивал ее о прошлом, не выказывал даже интереса к нему, вероятно, потому, что был уже достаточно стар и достаточно умен, чтобы догадаться — это последнее, что ему нужно знать. И — если уж быть честной с собой — по крайней мере, одной из причин, по которым она согласилась выйти за него, против собственного здравого смысла, было желание начать жизнь заново, с чистого листа, чтобы прошлое навсегда исчезло в блеске настоящего.
Теперь листа уже не очистишь, сказала она себе. Она становится достоянием общества так же, как политик во время избирательной кампании — и возможно, уже стала.
