Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга вторая
— Так, значит, — снова заговорил лейтенант, — вы отказываетесь предоставить ей охрану, о которой она так просит?
— И речи быть не может!
— В таком случае, так я ей и доложу…
— Вы ни о чем не будете ей докладывать! Я поступаю так, как считаю нужным. В моих руках вся власть, и господин де Туаси полностью меня поддерживает. Если она так уж боится, пусть покинет замок!
— Она никогда не покинет замка!
— А вот это мы еще увидим!.. Кстати, она что-нибудь говорила вам обо мне? Поручала что-нибудь передать?
— Нет, ничего.
— Даже привета?
— Даже привета…
Лапьерьер выругался сквозь зубы, крепко сжал кулаки.
— Медерик, клянусь вам, она и недели больше не задержится в этом замке! Я намерен его конфисковать! Я укреплю его, чтобы он мог оказывать поддержку войскам форта. Я велю оборудовать там роскошные апартаменты для господина де Туаси, и вот тогда мы увидим, одобрит он мои действия или нет!.. Что же до мадам де Сент-Андре, то может перебираться хоть на постоялый двор, если ей так угодно! Но пусть поостережется! Никому еще не удавалось так долго и безнаказанно издеваться надо мною!
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Возвращение Дюпарке
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Хлопоты Лефора
Свернув все паруса, «Сардуана» укрылась в небольшой бухте в нескольких кабельтовых от Пуэнт-де-Сабль. У Пьера Дюбюка, капитана судна, друга колониста Лафонтена, немало избороздившего моря вокруг Антильских островов, был там свой «пеленг» — две растущие рядом кокосовые пальмы и еще одна чуть поодаль; по ним он определял местоположение гавани и реки, где можно было пополнить запасы пресной воды.
Однако «Сардуана» все это время неизменно оставалась на якоре, и только одна-единственная шлюпка отошла от ее борта двумя днями раньше, дабы доставить на сушу отца Фовеля и сопровождавшего его добровольца-колониста по имени Легран.
С того самого момента, как монах покинул корабль, Лефор почти не появлялся на палубе, он поднимался туда лишь утром и вечером окинуть взором горизонт со стороны суши и посмотреть, нет ли каких сигналов, возвещающих о возвращении францисканца.
Куда меньше терпения проявлял Пьер Дюбюк. Это был юноша лет двадцати с небольшим, друг отца Лаба, повзрослевший в тропиках и скроенный не менее ладно, чем сама «Сардуана». Никакое дело не могло его испугать, сколь трудным ни казалось бы оно с первого взгляда. Впрочем, он уже успел перепробовать немало разных занятий. Был моряком, потом плантатором, однако благоразумно бросил колонистское дело, едва достопочтенный господин де Трезель добился от Островной компании привилегий по части выращивания сахарного тростника, вот тогда-то он и нанялся на одно английское судно, которое занималось работорговлей, перевозя живой товар с Гвинеи на Барбадос. Он успел немало пережить, много повидать, и чем-либо удивить его было достаточно сложно.
Тем не менее авантюра, в которую он оказался втянут по просьбе Лафонтена, не вызывала у него ни малейшего энтузиазма. Он был из тех, кто уверен, что генерала не освободишь иначе, кроме как с помощью пушечных ядер. Он отнюдь не был дипломатом и презирал тех, кто изображал из себя миролюбивых посредников. Сам любитель крепко выпить, он быстро заметил, что по части спиртного францисканец может дать ему сто очков вперед.
И это оказалось для Дюбюка еще одним основанием не слишком-то верить в успех лефоровского плана. Конечно, он не перечил открыто, однако, едва монах сел в шлюпку, которая должна была доставить его на сушу, саркастически ухмыльнулся и крикнул прямо в ухо Лефору:
— Одному Богу известно, суждено ли нам когда-нибудь снова увидеть этого благочестивейшего из монахов!
— Это почему же, позвольте вас спросить?
— Да потому, что мне слабо верится, будто эти люди в сутане могут добиться успеха где-нибудь еще, кроме как при французском дворе. Что же касается лично меня, то никогда в жизни не стал бы я слушать кардинала, а еще меньше какого-то жалкого монаха… Уж не воображаете ли вы, будто я способен поверить в успех человека, который отправляется на встречу с командором с огромной тыквенной флягой с ромом наперевес вместо наплечника!
Потом, слегка подумав, добавил:
— Впрочем, уверен, что командор де Пуэнси, который, думается, сделан из того же теста, что и ваш покорный слуга, ни за что не примет монаха! Пусть хоть тот посулит ему луну в кармане!
— Зря волнуетесь! — возразил ему бывший пират. — Для церковников нет ничего невозможного, коль скоро дело пахнет парой-тройкой экю или какими-нибудь заманчивыми почестями… А этот отправился в путь в надежде не просто сколотить себе небольшое состояньице, что для него значит не слишком-то много, ибо, думается, этот самый монах ни за какие блага на свете не впадет в грех зависти, но, главное, получить митру, а мне не приходилось встречать ни одного священника, который не продал бы за митру отца с матерью, да еще и братьев в придачу!
Лежа на неудобной койке, с еще тлевшей трубкой под рукой, Ив Лефор не торопясь потягивал ром, когда в его тесной каюте вдруг появился Пьер Дюбюк.
На замкнутом лице Дюбюка застыло выражение глубокого раздражения.
— Сударь, — заявил он, — то, чем вы вынуждаете меня заниматься, не имеет никакого отношения к ремеслу моряка, ибо я чувствую себя во сто крат лучше в своей крошечной бухточке на Мартинике, там я, по крайней мере, могу предаваться радостям рыбной ловли. Ясно как Божий день, что ваш монах уже никогда не вернется назад. Ром, что он увез с собою на плече, был, конечно же, без всякого промедления перелит в брюхо, а в таком состоянии он легко мог допустить какую-нибудь неслыханную дерзость в отношении командора! По правде говоря, я нисколько не сомневаюсь, что вместо митры отец Фовель нашел себе в Бас-Тере уютную сырую темницу… И скорее всего, в это самое мгновение он преспокойно гниет себе там в обществе нашего бедного друга Леграна!
— Если бы отцу Фовелю и вправду угрожала хоть малейшая опасность, можете мне поверить, мы бы уже давно об этом услышали. Уж мне ли не знать этого францисканца… Ни на одном из островов не сыскать ему равного в том, чтобы без промедления выхватывать из-за пояса пистолеты, или в том, чтобы немедля жаловаться Святой инквизиции, если ему не удается одержать верх в каком-нибудь деле. Известно ли вам, что он одинаково способен благословлять пули, которые вылетают из его пистолетов, и огорчать Пресвятую Деву самыми гнусными богохульствами, которые только могут слететь с уст самого последнего испанского простолюдина, пока не добьется того, чего хочет?
— Все это вовсе не исключает, — возразил Дюбюк, ничуть не убежденный доводами, — что он, как и любой простой смертный, не мог нарваться на какого-нибудь полоумного часового, который, не говоря худого слова, начинит вам голову свинцовыми шариками, или наступить на змею, которая прокусит вас до самых костей! Впрочем, не в этом дело… Поможет ли Господь Бог отцу Фовелю или бросит его на произвол судьбы — меня в этом деле интересует лишь одно: как долго, по вашему мнению, нам еще придется его здесь поджидать?
Ив с невозмутимым видом взял свою кружку и поднес ее к губам. Потом поставил на место и, освободив руку, принялся считать по пальцам:
— Значит, так, среда, четверг, пятница, суббота… Сегодня у нас суббота. Подождем святого отца до понедельника! Как условились. Все складывается даже ко всеобщему удовольствию, ведь воскресенье на то и создано, чтобы отдыхать от трудов. А с чего это, спрашивается, нам трудиться больше, чем любому другому слуге Божьему?.. Так что нам осталось подождать еще всего сорок восемь часов…
— Сорок восемь тысяч чертей!.. — словно эхо выругался Дюбюк. — Еще сорок восемь часов чувствовать под пятками якорь и слушать, как якорная цепь трется о стенки клюза! Целых сорок восемь часов! Ладно, но имейте в виду, ни минутой больше, а потом вы можете делать все, что вам заблагорассудится, но если мы тотчас же не поднимем паруса, то, клянусь честью, лучше уж я сразу брошусь в море!
Ив с нахальной миной отвернулся и сделал вид, будто задремал.
Воскресенье прошло, не принеся никаких новостей об эмиссарах, посланных на переговоры с командором де Пуэнси. Это был тоскливый день, не отмеченный ни малейшими происшествиями и даже не скрашенный звуками голоса Дюбюка, молчаливо согласившегося подождать до понедельника.
Однако ровно в полдень в понедельник, даже не потрудившись поставить в известность Лефора, он отдал приказ сниматься с якоря.
Дул легкий бриз. В мгновение ока «Сардуана» распустила паруса и, мягко покачнувшись, подняла якорь.
Ярость, охватившая Ива, была подобна оружейному залпу. Лицо его побагровело. Он отбросил трубку, пнул сапогом кружку с ромом, отыскал свой кожаный берет и резким ударом кулака нахлобучил его себе на голову.
