Николай Новиков - Предвыборная страсть
Шум еще более усилился, когда он яростно принялся критиковать Агееву за коррупцию, потворство криминальным структурам, за неприкрытый разврат в ночных заведениях города. И вдруг за стенами ДК будто бомба разорвалась. Тысячи голосов, доселе неслышных, взревели одновременно:
— А-ге-е-ва! А-ге-е-ва!
Вашурин замолчал, чувствуя, как холодный пот струится по спине. Эти вопли казались предвестниками провала его избирательной кампании. Чего они разорались, что там случилось? А могучий рев не стихал, напротив, усиливался!
— А-ге-е-ва! А-ге-е-ва! — скандировали люди на площади. — Ле-ра! Ле-ра! Де-пу-тат!!!
Вашурин глазам своим не поверил, когда в конце прохода показалась Агеева. Она легко и решительно шагала к сцене. Почему?! Ведь Лебеда обещал… Где он, сволочь?! А она все ближе и ближе, ослепительно красивая, с задорной улыбкой на губах, уверенная, элегантная… Вот так больная!
Кто-то вскочил со своего места, за ним последовали другие. И вот уже весь зал стоя встречал ее аплодисментами. Вашурин в ярости стукнул кулаком по трибуне, попятился, забыв о трех ступеньках, и рухнул на сцену.
Стригунов толкнул локтем Лобанкина, хитро подмигнул:
— Да она мудрее меня оказалась, а, Юрий Иванович?
— Настоящая ваша воспитанница, Илья Олегович, — довольно улыбнулся председатель горсовета.
Лебеда заскрежетал зубами, прошипел:
— С-сука!..
Лицо Агеева помертвело, стало белым.
22
— Ты сегодня немыслимо красила, Валерия Петровна, — одобрительно кивнул Стригунов. — Как это теперь говорят… сексапильная! Надеюсь, Борис не обидится на меня? А глаза, глаза! С ума можно сойти! Конечно, после такого, не побоюсь сказать, триумфа можно быть счастливой. Но я заметил, ты еще до выступления была такой. Приятные известия получила?
Трое кандидатов и другие «отцы города» сидели за одним столом, вроде как в президиуме. Другие столы теснились поодаль. Банкет был в разгаре: уже сказаны главные тосты, опорожнены многие бутылки, тут же замененные расторопными официантами на полные. В соседнем помещении, в полумраке, наигрывал оркестр, приглашая желающих потанцевать. Но лучшие люди города не спешили туда, приглядываясь к возможным партнерам.
— Из плена освободилась, — улыбнулась Агеева. — Боря может подтвердить.
Агеев сидел рядом с нею и мрачно усмехался, чаще других наполняя свою рюмку. Он ждал скандала, разоблачения, а то и чего похуже, но жена и виду не подала. Более того, когда стали спрашивать, почему она задержалась, подтвердила его сообщение: плохо себя чувствовала. Конечно, глядя на цветущую женщину, в это никто не верил, но никто и не осуждал ее за «военную хитрость». Победителей не судят!
Что-то будет, когда они домой вернутся!
А завтра, когда неведомые шантажисты выполнят свою угрозу?
И Борис наливал себе по новой, пил, но почему-то не пьянел и не мог избавиться от страшных мыслей. Несколько раз ловил на себе ненавидящий взгляд Вашурина, даже подмывало брякнуть: «Володя, не я виноват, что ты свалился с трибуны!» Но потом раздумал. Пошли они все со своими предвыборными штучками-дрючками! С ума свихнулись.
Лера была настолько не похожа на себя, что допивала уже второй бокал шампанского. Обычно она позволяла себе лишь глоток-другой, когда невозможно было отказаться.
— А Сысоев-то с Осетровым, так сказать, с рапортами прибежали, — усмехнулся Стригунов. — Один теплотрассу починил, другой поведал народу про этот подвиг по ТВ. Боятся тебя, Лера, слушаются.
— Работали б сразу хорошо, так и бояться никого не надо было бы, — отпарировала. Могла бы и улыбнуться.
Улучив момент, Агеев спросил:
— Как тебе удалось выбраться?
— Молча, — ослепительно улыбнулась, глаза же остались холодными.
Ничего хорошего для себя он не увидел в этой улыбке. И больше не стал спрашивать. Молча так молча.
А музыка все настойчивее звала народ в темный зал — размяться, развлечься, пообщаться на ощупь, выяснить, что означали томные улыбки и лукавые взгляды? Обещание любовного приключения? Согласие на мелкие шалости или — ничего?
— Позволь пригласить тебя, Лера, — галантно поклонился Вашурин.
— Если муж не возражает, — усмехнулась она, намекая, что это должен был сказать кавалер.
— Конечно, конечно. Борис, ты, надеюсь, не против?
Агеев только рукой махнул.
— Опоздал! — огорчился Стригунов Ну, ничего, все кандидаты должны потанцевать друг с другом, это как трубку мира выкурить. Потом я приглашу Леру.
— А потом вас пригласит Володя, — хихикнула Екатерина.
К ней уже спешил подполковник Чупров, давно поджидавший, когда ее супруг отлучится.
В зале было не только темно, но еще и тесно. Подвыпившие люди уже не обращали внимания на соседей, не говорили комплиментов непосредственным начальникам и подчиненным, не раскланивались, встречаясь взглядами. Каждый был занят своим делом и не обращал внимания на окружающих, словно все разом захотели напомнить миру, что лучшие люди — тоже люди.
Может быть, от того, что липкие ладони Вашурина крепко приклеились к ее спине, прекрасное настроение Леры вмиг испарилось. Жесткие, даже по-мужски грубые мысли вспыхивали в голове при виде разомлевших пар. Засиделись мужики, разогревая водкой кровь, долго поглядывали на других женщин, кажущихся все более и более соблазнительными, — своя-то, рядом сидящая, никуда не денется, вернутся домой, разденется и ляжет; а вон ту, что за соседним столиком и мило так улыбается, как замечательно пригласить на танец, да в темноте руку пониже талии опустить как бы ненароком. Там же столько всего!.. Именно так многие и думали, а женщины кокетничали и поощряли эти мысли.
Не все, конечно. Кто-то хотел с чужим мужем интересную беседу продолжить, со своим почему-то не получаются такие увлекательные разговоры; кто-то — потискать, поцеловать в темноте собственную супругу, были и такие. Но мало.
Эта грандиозная массовая пьянка как бы подразумевала не то чтобы прямую супружескую измену, а некоторое отвлечение от близких, понятных, может быть, и надежных, но порядком поднадоевших людей; некое прикосновение к чему-то новому, таинственному и потому волнующему душу, о чем долго можно будет вспоминать потом.
Всего лишь прикосновение. И мало кто хотел упустить эту возможность.
Наверное, от двух бокалов шампанского кружилась голова. Со всех сторон толкали коленками, локтями, задами, наступали на ноги, извинялись или не обращали внимания. Громко звучала музыка. Но Лера не слушала ее, не отвечала расслабляющим волю и обостряющим чувства звукам. Она выискивала в гомоне зала родной, любимый голос, потому что знала, он должен быть здесь. Нашла и медленно, сантиметр за сантиметром, стала приближаться к нему, неназойливо, почти незаметно — то качнется от толчка, то уклонится от соприкосновения с уверенной в своей невидимости парой.
— А когда наш самолет летел над океаном… — бубнил над ухом Вашурин, но, почувствовав уверенные движения партнерши, усмехнулся. — А у тебя жесткий характер, Лера. Впрочем, я никогда не сомневался в этом.
Все время, что он бубнил над ухом, она периодически опускала ресницы, что можно было расценить как угодно, а точнее, как выгодно говорившему.
Поглядывая по сторонам, заметила свою секретаршу, танцующую с Осетровым. Когда это Марина вышла в лучшие люди города? А голос, к которому стремилась Лера, звучал уже неподалеку, в каких-то двух шагах, и отвечал ему чересчур веселый, чересчур возбужденный, уверенный в своих чарах голосок. Всего в нем было чересчур, и это еще больше раздражало Леру.
Она узнала его — голосок Маши Лобанкиной. Ну как же, он ведь сам признался, что его дочь без ума от Андрея, даже предположил, что скоро станет тестем… Что она, вообще, здесь делает?! Безобразие! Среди сотни лучших людей города — половина никчемные супруги, а еще и любовницы, и детки… Завтра же необходимо разобраться с этим!
Подумала так и усмехнулась. А сама? Отдала Андрею свой пригласительный. Выходит, и она такая же, как все? Протащила любовника на банкет? Господи, какое пошлое слово — любовник! Да не любовник он, а любимый, единственный!
— Ну, ты представляешь, они все-таки решили переименовать улицу Шверника! Делать им больше нечего! — говорила Маша. — А правда, хорошо, что мы здесь встретились? Вот уж не думала, что увижу тебя! Прямо как снег на голову.
— Не замерзла?
— Ой, да что ты! С тобой мне всегда жарко. И везде, даже на Северном полюсе.
— Надо же…
— Ты так и не сказал, что делаешь здесь?
— Служебные обязанности выполняю.
— Как это? Весь официоз без тебя снимали, сам Осетров руководил группой и текст говорил. Ой, а когда Вашурин грохнулся с трибуны, он так перепугался, велел немедленно вырезать этот эпизод; и когда Агеиху приветствовали, тоже велел вырезать. Опасался, как бы его не обвинили в предвзятом отношении к кандидатам. Не понимаю, при чем тут твои служебные обязанности?
