Евдокия Нагродская - Аня и другие рассказы
Я остановился.
На этот раз ей удалось подняться, и она стояла, прислонясь к забору, и пристально смотрела на меня, не опуская револьвера.
Луна ярко освещала ее.
Я никогда не видел такого красивого лица, таких глаз, в которых в эту минуту горело отчаяние, бешенство.
Высокая, стройная и очень худенькая, она была одета в темное платье, слишком широкое и короткое для нее. Ноги ее были босы, а голова повязана красным платком концами назад, из-под которого на лоб падала прядь золотисто-белокурых волос.
— Позвольте мне вам помочь, вы ушиблись… Почему вы боитесь меня? — заговорил я ласково.
— Кто вы? И почему вы хотите помочь мне? — спросила она тихо.
Голос ее был низкий, но удивительно красивый.
— Моя фамилия Никонов — я чиновник особых поручений при губернаторе… Я хочу вам помочь, как, я думаю, всякий порядочный человек помог бы женщине в затруднительном положении.
— Что? — спросила она и с удивлением посмотрела на меня: вдруг лицо ее словно преобразилось, пропала резкая складка между бровей, сжатые губы полураскрылись, и это лицо, за минуту такое суровое и даже жесткое, озарилось чудесной улыбкой. Огромные светлые глаза глянули с такой мольбою.
— Да, да, помогите мне, — заговорила она умоляюще, торопливо пряча револьвер в карман, — спасите меня! Ах, я вижу, есть еще рыцари на свете. Только скорей, скорей, мне грозит опасность!
Она доверчиво протянула мне руки, и я помог ей выйти на дорогу.
Цепляясь за меня, она сделала несколько шагов, закусив губы от боли.
— Неужели нога вывихнута! — с отчаянием произнесла она. — Постойте… нет, нет! Ах, какое счастье! Я могу идти… только не скоро, а мне надо спешить, скорей, скорей, — заговорила она резко и глухо.
— Я понесу вас, — предложил я.
Она произнесла решительно: «Не надо».
И опять пристально, словно испытующе, посмотрела на меня.
В ее низком голосе прозвучала такая власть, что я сейчас же опустил руки, готовые подхватить ее.
Она оперлась на мою руку, и мы медленными шагами направились по дороге.
— Куда мне отвести вас? — спросил я после минуты молчания.
Вдруг она прижалась ко мне и, подняв на меня свои великолепные глаза, заговорила тихо и нежно:
— Хотите спасти меня? Спасти несчастную женщину от грозящей ей опасности — может быть, смерти… Если… если вы не поможете мне — я про… про… пропала!
— Конечно, я сделаю все, что вы хотите! Говорите, что я должен сделать? — сказал я пылко, взяв ее руку.
Ее рука сильно стиснула мою, и, еще теснее прижавшись ко мне, она заговорила дрожащим голосом:
— Мне негде спрятаться, а мне надо спрятаться… скорей… сейчас, иначе… Спрячьте, спрячьте меня где-нибудь! Где хотите! И чтобы никто не знал, никто не видел…
— Я вас спрячу у себя — идемте! — решительно проговорил я. — До моего дома недалеко.
Мы шли медленно.
Очевидно, каждый шаг причинял ей страшную боль и стоил больших усилий.
Она иногда останавливалась, закусив губы, слегка закинув голову, и ее рука судорожно, до боли сжимала мою руку.
Я… Я любовался этим страдальческим лицом и восхищался мужеством этой женщины.
Что если бы какая-нибудь из наших барышень или дам попала в такое положение?
С трудом мы добрались до калитки нашего сада.
Я протянул руку, чтобы позвонить.
— Ради Бога! — схватила она меня за руку, — не звоните! Меня увидят!
— Как же быть? Калитка заперта.
— Я спрячусь здесь в кустах. Тогда позвоните — вам отворят, вы войдете, отошлете прислугу и впустите меня.
Я повиновался.
Когда через пять минут я привел ее в столовую, она опять схватила меня за руку, когда я хотел зажечь лампу.
— Не надо, с улицы увидят!
— Здесь ставни — увидят только свет. Успокойтесь, отдохните — я хочу предложить вам чего-нибудь покушать.
— Да, да — дайте мне есть… я так хочу есть… и спать… Я так из… изму… измучена.
Она упала в кресло и закрыла голову руками.
Я зажег лампу.
Когда комната осветилась, она быстро встала и, хромая, подошла к зеркалу.
Долго стояла перед ним, пристально смотря на свое отражение. Поправила на голове платок, выправив кокетливо из-под него на лоб и на виски короткие завитки волос. Эти золотистые волосы, густые и вьющиеся, были у нее острижены и красивыми локончиками завивались из-под платка около ушей и на шее.
Заметив мой взгляд, она обернулась и заговорила смущенно:
— Вы удивляетесь, что женщина в моем положении еще может смотреться в зеркало? Я… я хотела видеть, как я выгляжу… после… после… этого ужасного случая…
— Но что случилось с вами?
— Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, — прошептала она, с мольбой складывая руки. — Будьте милосердны… будьте рыцарем до конца… Дайте мне опомниться, успокоиться… дайте мне… Я завтра, завтра все расскажу вам, а теперь… я… я…
Она закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, успокойтесь, — взволнованно сказал я, — здесь, у меня, вы в совершенной безопасности; поверьте, что я не позволю никому обидеть вас. Отдохните, вот закуска. Попробуйте покушать.
— Да, да, я буду есть. Я не… не… ела уже со вчерашнего дня… только вчера кусок хлеба… Ах, вино… дайте мне вина. Может быть, у вас есть… — она остановилась.
— Чего вы хотите?
— Нет, нет… ничего… может быть, у вас есть чай? Так стакан чаю.
Она ела быстро и жадно и иногда исподлобья посматривая на меня.
При свете лампы я рассматривал это лицо с нескрываемым восхищением. Это лицо было поразительно красиво. Гордое, энергичное лицо. Пожалуй, очертания подвижных ноздрей красивого носа были немного резки, резки линии подбородка, но глаза были прекрасны, а между красиво изогнутыми губами сверкали ослепительно белые зубы.
Надо вам сказать, что тогда в моду только что стал входить так называемый style moderne, и ее худенькая, стройная фигура, казалось, выпорхнула из современной виньетки.
Поношенное, темное платье, как видно, было с чужого плеча, но это неуклюжее платье, состоящее из суконной блузы и ветхой юбки, не могло все-таки обезобразить этой фигуры. Руки ее были немножко велики, но тонки и изящны.
Когда первый голод был удовлетворен, она залпом выпила стакан вина, со вздохом откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
Я продолжал смотреть на это странно-красивое лицо — и она, словно почувствовав на себе мой взгляд, быстро выпрямилась и посмотрела на меня пристально. В ее глазах блеснул как будто испуг, она схватилась за ручки кресла, словно готовясь вскочить.
— Что вы так на меня смотрите? — резко, почти грубо спросила она.
— Простите, — смутился я, — я… видите ли я… я невольно залюбовался вами, не сердитесь за эти слова.
Это лицо менялось мгновенно. В эту минуту прищурились ее глаза, губы улыбнулись не то ласково, не то насмешливо.
— Даже теперь? Даже в этих лохмотьях? — спросила она, опуская ресницы.
— Я восхищаюсь вами, — воскликнул я пылко, — я восхищаюсь вашим спокойствием, вашим присутствием духа! Другая на вашем месте падала бы в обморок, в истерику, плакала бы… а вы… Ведь, наверно, с вами случилось что-то ужасное…
— Да, да ужасное! Такое ужасное… и мне надо спрятаться и потом бежать. Поймите — бежать!
— Куда? Отчего?
— Я все, все расскажу вам, все… Только, если можно, завтра — а теперь позвольте мне заснуть, я так ус… устала. Можно мне лечь тут? — указала она на диван. — Сюда никто не войдет?
— Нет, нет, я могу устроить вас гораздо удобнее. Вы ляжете у меня в спальне, а я здесь.
Она на минуту задумалась.
— Хорошо. Дверь спальни закрывается на ключ?
— Вы не доверяете мне? — с упреком сказал я.
— О, нет, нет! Могу ли я не доверять вам. Вам! Моему спасителю, моему доброму гению! — заговорила она восторженно, протягивая обе руки. — Я боюсь, что меня найдут, увидят…
— Кто?
— Ах, завтра… Завтра я все расскажу! Прошу вас, если хотите меня спасти, достаньте мне завтра платье. Хорошее, но не слишком нарядное… Вот такое, что носят на прогулку… с жакетом что ли… юбку подлиннее… я дам мерку… не можете ли и немного денег? И еще парик. Парик с темными волосами… От этого все зависит… зависит моя жизнь, — она с мольбою смотрела на меня, сложив руки.
— Хорошо, хорошо — все будет исполнено, — бормотал я, смущенный этим взглядом лучистых глаз, — лягте, засните спокойно, никто не знает, что вы здесь, никто вас не потревожит.
— Да, вы правы, кому придет в голову искать меня у вас! — вдруг рассмеялась она. — Слушайте, можете вы мне дать приют на несколько дней… на неделю, может быть… пока заживет нога, и чтобы никто, ни одна душа не знала этого и не подозревала даже моего присутствия у вас?
— Конечно! — воскликнул я, и сердце мое радостно забилось, сам не знаю почему.
