Луиза Вильморен - Жюльетта
Когда к Ландрекуру вернулся серьезный вид, г-жа Фасибе, которая в немногих словах должна была рассказать о многом, увлекла его в библиотеку:
— Эктор приедет около пяти часов.
Опасаясь, как бы выражение ее лица не выдало удовольствия, которое она испытывала при мысли о столь скором осуществлении ее планов, она принялась листать лежавший на столе альбом с фотографиями.
— Кто эта колбаска? — спросила она, ткнув пальцем в портрет новорожденного в пеленках.
— Это я, — ответил Ландрекур, и они опять начали смеяться.
— Я все время попадаю впросак, а кстати о колбасках, который сейчас час?
Он ответил, что уже больше одиннадцати. Она сделала из этого вывод, что голодна, и вспомнила, что не завтракала.
— Мой Бог, как же я хочу есть! — сказала она. — Как вы думаете, не пообедать ли нам спокойно под деревьями? У нас еще осталось полкурицы, сыр, масло, кажется, это все, но этого будет вполне достаточно.
— Увы, — признался он, — ничего не осталось.
— Как ничего? Сова? Собака? Крысы? Весь этот прекрасный зверинец тоже любит курицу?
— Этого я не знаю, Рози, но, поскольку мы должны были уехать рано утром, я счел за лучшее съесть все остатки, которые иначе бы испортились.
— Что ж, прекрасно! Это мне лишний раз доказывает, что в этом доме можно ожидать всего, чего угодно, — прокомментировала Рози и вышла.
Рано или поздно даже самому большому терпению приходит конец. Ландрекур почувствовал, что со всем этим пора было кончать. У него было желание уйти, остаться одному, по-настоящему одному, уехать куда-нибудь действительно далеко без намерения вернуться обратно или же уехать в экспедицию со своими добрыми друзьями, живущими около Ботанического сада, жить среди медведей, тюленей и пингвинов в фантастической тишине полярных снегов, куда не ступала нога почтальона. Движимый искренностью, к которой располагает поранившая самолюбие неудача, а также сопровождающие ее гнев и несправедливое раздражение, он радовался при мысли о том, чтобы оставить дом на этих двух женщин, закрывающих ему будущее, оставить их самих разбираться между собой, разбираться в ситуации, возникшей по его собственной вине. «Ах! Лучше уж медведи, киты, морские львы, что угодно, но только не женщины! Я ненавижу их, — размышлял он. — Как красивые, так и безобразные, как злые, так и самые добрые — все они хищницы, и больше ничего. Они съедают у вас время горстями и ставят вам в упрек минуты, которые вы пытаетесь приберечь для себя, для какого-нибудь дорогого для вас воспоминания или просто вздоха. У женщины нет в голове ни единой нормальной мысли, все мысли у ней задние. Нельзя, например, воскликнуть: «Ах, эти мухи, просто ужас какой-то», не рискуя услышать в ответ: «О! Ну что вы! Я недавно видела несколько таких красивых у моего ювелира. Великолепные бриллиантовые мухи на капустном листике из изумруда. Есть же женщины, которым по-настоящему везет». А если во время прогулки, увидев случайно теленка, вы вдруг скажете: «Смотрите, какие огромные у него глаза», то можете тотчас услышать в ответ: «Вам, по-моему, не стоит продолжать скрывать вашу игру: вы без ума от глаз Сюзон. У этого теленка точно такие же». Северный полюс, да, одиночество, да, с добрым китом и эдельвейсом в моем стакане для зубной щетки. «Прощайте и выпутывайтесь сами, как знаете», — вот что я напишу этим двум женщинам. Одна — нетерпеливая и взбалмошная, другая — легкомысленная, неблагодарная и жестокая. Внезапно, словно эти три последние слова нарисовали перед ним портрет, от которого он хотел бы убежать, Ландрекур вышел из комнаты и хлопнул дверью. Султан, пребывающий в самом игривом настроении, встретился ему в прихожей, но он прогнал его таким пинком ноги, от которого тот, дрожа, убежал во двор.
Часто бывает, что какое-нибудь случайное событие, не связанное с причинами нашего гнева, так действует на нас, что гнев наш рассеивается, и мы оказываемся пристыженными. Ландрекур, которого жалобные стоны Султана вернули к действительности, забыл свои планы мести и, стыдясь своего поступка, подбежал к нему, чтобы извиниться перед ним. «Султан, славная псина, хорошая собачка, во всем виноваты эти дьяволицы женщины», — сказал он, похлопывая его по спине и вытряхивая из шерсти клубы пыли.
— Вот, вот, женщины, — услышал он голос, в тоне которого чувствовалось столько же жизненного опыта, сколько и покорности судьбе.
Ландрекур выпрямился и, увидев, что его садовник стоит в нескольких шагах от него и смотрит на него улыбаясь, улыбнулся ему в ответ:
— Я разговаривал с Султаном.
— Собаки — это большие дети, — заметил садовник, — что, увы, не означает, что большие дети — это маленькие собачки, этакая красивая мечта! Не так ли?
— Какая красивая мечта, — повторил Ландрекур, и они засмеялись. Было видно, что они давние друзья, привыкшие вместе веселиться и поддразнивать друг друга.
— Увидев машину, я понял, что вы здесь, но поскольку это вы впервые приезжаете, не предупредив, то я подумал: «Интересно, в этом есть что-то странное, за чем, может быть, кроется нечто забавное».
Ландрекур объяснил ему, что он приехал неожиданно накануне вечером, что теперь он собирается снова отправиться в Париж, но что в доме останется жить одна девушка, которой нужно будет приносить овощи и продукты с фермы. «Как для меня», — заключил он.
— Родственница? Больная, может быть, как у нее со здоровьем? — спросил садовник.
— Дальняя родственница, кузина, больная, да, не без этого, Артюр. Хорошенько ухаживайте за ней, — и тут же добавил: — Я хочу сказать, не дайте ей умереть с голоду.
— Можете на меня положиться. Жена займется ею. В болезнях она понимает больше, чем кто-либо на свете: она придумает любую на выбор даже тому, у кого их нет и в помине.
Они обменялись еще несколькими фразами, после чего Ландрекур вернулся в дом, завернул в библиотеку, взял книгу, сел в кресло, но единственное, что он сумел сделать, так это закрыть глаза. Жюльетта на чердаке предавалась размышлениям. Рози в своей комнате задержалась за своим туалетом, и было уже час с лишним, когда она, готовая наконец во всеоружии, спустилась к нему вниз.
— А! Тем лучше, вы, я вижу, поспали. Я боялась, что вы меня заждались, но особенно боялась, что вы будете на меня сердиться. Едем. Куда же мы отправимся? В наш маленький ресторанчик? Я люблю те места, где меня знают.
— Тогда не будем медлить, — ответил он, и они уехали.
Жюльетта предавалась размышлениям. Она думала о поцелуе, которым одарил ее князь д’Альпен, и приходила к выводу, что подарок, освещая особым светом личность того, кто его делает, может нас отдалять или приближать к нему и что чем в большей степени этот подарок является плодом искреннего выбора, тем больше дарящий выдает себя. Князь явился Жюльетте в виде подарочного пакета.
— О! Какой красивый пакет!
— Да, я князь пакетов.
— Если это так, то вы, должно быть, содержите в себе сокровище.
— Я весь ваш. Развяжите меня.
— Я и хочу это сделать. Да, да, хочу. Вы мне нравитесь, князь пакетов, вы прямо искушаете меня.
— Тогда не медлите. Я предлагаю себя вам. Я легко раскрываюсь.
— О! Какое это удовольствие, развязывать ваши тесемочки! О! Какой приятный звук.
— Это мои обещания, обожаемая Жюльетта.
— Ваши обещания! Ваши обещания украшены сияющими коронами? А на этих коронах цветы полной уверенности?
— Цветы полной уверенности? Разве я не князь?
— Я приближаюсь, приближаюсь, я вся горю от нетерпения.
— Это прекрасная жизнь, моя прекрасная Жюльетта, это моя близость.
— О небо! Я не хочу этого подарка. Нет, нет, я его не хочу. Прощайте, князь пакетов. Посмотрите, как быстро я убегаю.
— Капризная невеста, жестокое юное создание! Как? Вы убегаете и оставляете меня развязанным?
«Да, развязанным, именно так», — пронеслось в голове у Жюльетты. Она осмотрелась вокруг, затем задумалась о последствиях этого поцелуя, который она не боялась принять от князя. «Это поцелуй Эктора, этот подарок близости был, без всякого сомнения, тем взрывчатым веществом, которое разнесло в щепы корабль нашего обручения. Но не из всяких обломков возникает Робинзон. Увлекаемая течением, вынесшим меня к берегам неизвестного, я пыталась организовать свою жизнь, как вдруг нагрянули пришельцы: мужчина и женщина прямо среди ночи. Ну как можно было их ожидать? Справедливость, ответь мне, встань на мою сторону. Я думала, что это путешественники или жертвы кораблекрушения, или мятущиеся, как сейчас все вокруг, люди. Я совсем забыла об убийцах и соблазнителях и бросилась им навстречу. Но прежде чем женщина успела меня увидеть, мужчина, опасаясь, очевидно, с ее стороны приступа ревности, схватил меня в охапку, как мешок, и бросил на чердак. Виновата ли я в том, что он сделал из меня свою Робинзону? Свою Робинзону Крузо? Разве я имею к этому какое-либо отношение? И что же дальше? А дальше, вынужденная так или иначе устраиваться, я поняла, что бедные располагают только теми средствами, которые предоставляет им судьба. Чтобы отомстить, я располагала только этими средствами, так как несправедливость — это вопрос, который требует ответа: чтобы позабавиться, поскольку жить нужно весело, и чтобы творить свою жизнь, поскольку меня обязывает к этому мой разум».
