Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
— Жаль, очень жаль…
Она проводила меня до самой коляски, ее лакей погрузил в мой экипаж целую кучу упакованных платьев, шляпных картонок, кружева… На глазах у синьоры Анджелы вдруг показались слезы, и, подавшись ко мне, она еще раз крепко меня обняла.
— Подумать только, дочь Джульетты… Точно моя дочь…
— А есть ли у вас дети? — спросила я, сама чрезвычайно растроганная этим проявлением чувств.
— Нет. У меня никого нет. Но теперь, когда я знаю ваше имя и адрес, я буду знать, кому завещать свое добро. Можно ли мне писать вам, детка?
— Да, конечно, но…
Прежде чем я успела запротестовать против такого ошеломляющего заявления о завещании, синьора Анджела уже отпустила меня и решительным жестом приказала кучеру трогать. Извозчик хлестнул лошадей, и коляска рванулась вперед.
— Прощайте, милочка! Счастливого вам медового месяца!
Когда я обернулась, чтобы помахать ей рукой, синьоры Анджелы у магазина уже не было.
8
— Как вы провели сегодня день? — спросил Александр, когда мы вечером встретились в гостинице за ужином.
— Да так… — тихо сказала я. — Заказала мессы за своих родных в церкви Санта-Мария Новелла. А еще… еще была у модистки, синьоры Раньери.
— Понравилось вам?
— Да, — сказала я уклончиво. — Я много чего узнала… много купила.
Мне было трудно говорить с мужем о том, где я была. Как можно объяснить эту встречу? Сказать разве что, что я была у подруги своей матери, бывшей куртизанки, дав понять таким образом Александру, что моя мать тоже была не чужда подобных занятий? Я не хотела, чтобы он это понимал. Он думал, что моя мать — просто здешняя красавица незнатного происхождения, в которую мимолетно влюбился мой отец. И все… Может, это и к лучшему. Только я одна буду знать правду. К тому же, какова бы ни была моя мать, я ни за кем не признавала права упрекать или осуждать ее.
— Вы печальны… Что вас заботит, cara?
Он как раз просматривал сегодняшнюю почту и, заметив мою задумчивость, внимательно поглядел на меня.
— Нет. Ничего особенного. Спасибо вам, что вы спрашиваете.
— Ну, тогда я сообщу вам нечто интересное. Видите вот это?
Он показал мне квадратный лист гербовой бумаги, на котором было что-то написано.
— Это приглашение во дворец герцога Тосканского. Наконец-то узнали, что мы во Флоренции. Что мы ответим, Сюзанна?
Я пришла в ужас.
— О, дорогой мой, только не это. Мне совсем не хочется повторения Неаполя… Пожалуйста, давайте никуда не пойдем!
— Значит, пошлем отказ?
— Да. Вы же согласны, правда?
Подумав, я задумчиво произнесла:
— Пожалуй, нам надо уехать из Флоренции.
— Вам не нравится здесь?
— Не то чтобы не нравится… но я хочу ехать дальше.
В сущности, я не могу этого объяснить, просто мне хочется, и все.
— А мы, — сказал он, улыбаясь, — сделаем все так, как вы хотите, не так ли? Так мы договаривались.
Отложив бумаги, Александр снова взглянул на меня, на этот раз чуть лукаво изогнув бровь:
— Итак, едем в Венецию?
— Да! — скомандовала я, повеселев. — В Венецию!
— И там будем скрываться от света?
— По возможности.
— Но у меня в Венеции есть друзья.
— Выберите одного из них, любовь моя. Пусть только он нам докучает. Встречаться со всеми друзьями будет слишком хлопотно.
— Похоже, — сказал он, лицемерно вздыхая, — вы привязываете меня к себе. Не слишком ли много воли, а, моя милая?
— Не слишком, — прошептала я, в восторге от его заявления. — Честное слово, я знаю, как сделать так, чтобы вы забыли обо всех, кроме меня.
— Да ну?
— А вы хотите проверить?
Моя нога под столом коснулась его ноги и, пользуясь тем, что зал гостиницы опустел, я дунула на свечу, наклонилась к мужу, нежно коснулась губами его полузакрытых глаз, лба, переносицы, висков, пальцами лаская его волосы и шею, и, наконец, прильнула к его рту, несколько раз прикоснулась к его языку и, словно в испуге, отскочила прочь. Это и мне показалось восхитительным, а его руки в этот миг так крепко обхватили мою талию, что это объятие граничило с болью.
— Cara, cara… — проговорил Александр, открывая глаза.
— Что? Доказала я вам?
— Я сдаюсь…
— А! Вот видите!
В зале появился официант, и мы, взглянув друг на друга, резонно решили, что лучше найти более уединенное место.
9
День клонился к концу. Солнце гигантской хризантемой трепетало на фоне бархатного, как кротовая шкурка, неба, бросая на волны золотые и серебряные полосы. Там, где золотистый свет падал на воду, вода вспыхивала розовым пламенем. Море в этот вечер светилось особенно ярко, словно было соткано из огненных струй. Стоило провести рукой по воде, как на ней вспыхивала широкая золотисто-зеленая лента застывшего огня.
Фантастически сверкающие потоки светлячков устремлялись к горизонту, к самому солнцу, а с весла гондольера градом сыпались сияющие изумрудные капли.
Вся акватория святого Марка, от Санджорджо до острова Джудекки и церкви делла Салюте, была залита огнем угасающего дня, световые потоки — золотые, серебристые, нежно-розовые с перламутровым отблеском — создавали незабываемый спектакль на воде.
Венеция… Мол святого Марка… Жемчужина Адриатики…
Подобного по красоте и волшебству заката я, пожалуй, еще никогда не видела. У меня перехватило дыхание от волнения. Я не разговаривала, не слушала песен гондольера, не замечала легких покачиваний гондолы, я только смотрела, жадно впитывала все, что открывалось моему взору, наслаждалась этим чистым сиянием восхитительных красок и не понимала, почему ни один живописец, писавший виды Венеции, не передал и десятой доли ее подлинной красоты.
Особенно эти закаты… Эти блики… Эта игра золота на воде…
Мы плыли по лагуне и все ближе подплывали к молу святого Марка, где рядами выстроились легкие гондолы и парусники. Уже хорошо был виден окутанный пока еще прозрачными сумерками Дворец дожей, который благодаря своему орнаменту, зубцам и нишам казался хрупким и невесомым, как кружево. Там уже зажигались вечерние огни, выглядевшие отсюда, с акватории, расплывчатыми и загадочными. Я видела крытые своды Дворца, сплошную галерею со множеством мощных орнаментальных колонн белого, чередующегося с розовым, цвета, увенчанных роскошными мраморными капителями, арки, лоджии, большие окна — и мне вдруг пришло в голову, как похоже это великолепное здание на экзотический дворец какого-нибудь восточного владыки. Да и вообще вся Венеция, ее закаты, ее великолепие — все это слишком напоминало сказку. Недаром великий Гоцци писал здесь свои волшебные фьябы…
Повсюду в арках Дворца дожей уже горели светильники. Я повернулась еще раз лицом к угасающему солнцу — вся голубая лагуна была словно обрызгана гиацинтовым, золотисто-огненным цветом, ослепительно отражающимся на самых роскошных мозаиках собора святого Марка.
— Как прекрасно, — прошептала я, чувствуя себя совершенно беспомощной при виде всего этого. — Как замечательно…
Александр молча сжал мою руку. Гондольер уже поворачивал к набережной — это был наш обычный маршрут. Вот уже третий день мы именно так прогуливались, а я никак не могла привыкнуть, не могла до конца впитать в себя все увиденное. Пожалуй, закат был одним из самых сильных впечатлений. Но мы любили и город. Нам нравилось бродить по узким улочкам, ведущим прямо к воде, к живописным каналам, по прохладным набережным, по маленьким площадям — кампьелли, где сохранились парапеты старинных колодцев, прислушиваться к молчанию древних соборов, просто сидеть в уютных венецианских кафе, глядя, как мерцают за прозрачными занавесками уличные огни и как их отблески тускло ложатся на воду…
— Это восхитительный город, — произнес Александр. — Никогда не видел ничего прекраснее.
Венеция уже давно была исключена из списка государств, делающих историю, она вела уединенный образ жизни — жизни, которая сосредоточилась в театрах, на улицах и площадях. Возможно, поэтому Венеция казалась такой прекрасной. Ее великолепие было основано на спокойствии, безмятежности, на том, что каждый, попадающий сюда, забывал о политике, делах, творящихся в Европе, о войнах и распрях — обо всем том, что, в сущности, является неприятным, ненужным и обременительным, и вспоминал о себе, своих чувствах, своих радостях, своей любви, наконец. Где-то грохотали бури — сюда не доносился даже их отзвук… Счастливая Венеция, она остается в неведении насчет свободы, равенства, братства, остается в стороне от революции.
Медленно проплывали мимо нас роскошные дворцы венецианской знати — крытые галереи, большие окна, мраморная облицовка, барельефы и орнаменты… Гондола плыла по Большому каналу, и гондольер пел, полагая, видимо, что это его обязанность. Действительно, песни гондольеров уже стали здешней достопримечательностью, такой же, как, например, лев — символ города, или знаменитые четыре коня на фасаде собора святого Марка — символ венецианского могущества, давно ушедшего в прошлое. «И слава Богу», — подумала я…
