Маргрит Моор - Серое, белое, голубое
9
Он привык к ее отсутствию. На второй год привык жить один в доме и спать в постели, зная, что она может вернуться в любое время, но пока что не возвращается. На него напала апатия, граничащая со слабоумием. По субботам он проходился с пылесосом по всем комнатам, затем шел в магазин за продуктами на неделю, привычно, хотя и безо всякого интереса, покупал цветы. Ежедневно вычесывал, кормил и выводил на прогулку всех трех собак. К чему огорчаться при виде ее платьев и туфель в шкафу? Ведь она не умерла.
Нет, не умерла. Осенью 1981 года в институт, для которого она выполняла переводы, принесли письмо. Она написала своим красивым, изящным почерком, мол, сожалеет о том, что не завершила последней работы, извиняется и шлет всем сердечный привет, на письме стоял штемпель Парижа.
— Ты поедешь туда? — спросила его сестра Элен.
— Нет, и не подумаю, — ответил он и снисходительно улыбнулся в ответ на ее удивление.
Эрик и Нелли его тоже не понимали. «Но почему, почему?» Он поставил локти на стол, закрыл глаза и в эту минуту услышал голос Эрика: «Если хочешь, я поеду с тобой».
Как мне им объяснить? — думал он про себя, взвешивая несколько возможностей. Во-первых, я убежден, что Магды нет либо уже нет в Париже. Как было бы глупо, согласитесь сами, Эрик и Нелли, мчаться туда сломя голову и там бродить по бульварам… нет, не потому, что мне не нравится город, сейчас осень, туристы понемногу разъезжаются, на деревьях еще повсюду густые кроны, завсегдатаи знаменитых кафе, как встарь, ведут свои нескончаемые споры, но, взгляните правде в глаза, можно ли это себе представить всерьез? Магда сидит за столиком в углу, перед ней недопитый бокал вина или чашка кофе со сливками, она поднимает глаза и при виде нас вся лучится от радости…
Роберт решительно встал. Может быть, взять и так прямо и сказать им, в чем дело? Я породнился с этой щемящей неизвестностью. Может быть, в этом для меня и заключается покой. В этом глубоко личном деле я утратил потребность что-либо предпринимать. Я часто прогуливаюсь по пляжу. Часто слушаю по ночам шум дождя. Если при этом мне вспоминается жена, то чаще всего на ум приходят наши субботние завтраки, стол, покрытый белой скатертью, аромат кофе и свежего хлеба и теплые, разморенные сном собаки, которые всей тяжестью приваливаются к нашим ногам.
— Ты очень милая, Нелли, милая и красивая, и спасибо за чай.
Ступенька за ступенькой он спускается по дюне, погружается в туман, в сгущающиеся сумерки, сейчас, должно быть, часов пять. В конце тропинки ветер подхватывает и треплет полы его плаща. В сине-фиолетовом свете уличных фонарей есть в его облике что-то от старого частного детектива, с упорством помешанного идущего по ложному следу.
Дни становятся длиннее. Когда по утрам он заходит в свой директорский кабинет, за окнами уже начинает светать. И если в поселке он иногда кажется помятым и неопрятным, то на заводе всегда подтянут, безупречно одет, на нем сорочка с манжетами, закрывающими кисть до половины. Сотрудникам не в новинку его профессиональная хватка. Ему необходимо видеть цифры, рост оборота, помесячное состояние бюджета: тот самый человек, который прежде с помощью холста и красок стремился передать безмерность материи, теперь хочет досконально знать, что происходит на производственных площадках. Впрочем, увольнений уже давно не случалось.
Оба предприятия, как основное, так и дочернее, «Алком», идут вперед твердым курсом. На территории завода «Ноорт» выросли новые здания. Благодаря производственным операциям, проведенным на «Алкоме», Роберту Ноорту удалось сделать успешный шаг в сторону автомобильной промышленности. Теперь проходная ежедневно пропускает на завод и обратно более восьмидесяти рабочих-металлистов.
На «Алкоме» заволновались. Есть опасность, что главный козырь, который мог бы привлечь заказчиков матриц, — короткий срок поставки — будет упущен: те самые незаменимые оси в Европе не продаются. Инженер Зейдерфелт едет к своему бывшему работодателю в Пенсильванию, подписывает контракт, выгодный для обеих сторон, и, вернувшись, кладет Роберту на стол маленькую металлическую штучку из необычайно твердого сплава. Заложив руки за спину, они вдвоем изучают, склонившись над столом, его замысловатую форму и блеск темно-синей стали. Роберт сказал: «Менеер Зейдерфелт, такие вещи мы будем производить сами». И действительно удается договориться с американскими производителями. Побочная производственная линия на «Алкоме» вскоре достигла невиданного расцвета.
День ото дня Роберт становится все более нелюдимым. Все свое свободное время он проводит дома. Вместо того чтобы вызывать в памяти лицо Магды, он предпочитает смотреть телевизор. Иногда, когда на улице бушует шквальный ветер, он берет с собой старую собаку и совершает прогулку вдоль пляжа к устью Рейна, в сторону Катвейка, и обратно. По вечерам он покидает дом, только если возникает производственная необходимость. Впрочем, однажды он снова принимает приглашение Зейдерфелта, он и сам не знает, почему было хотел поблагодарить и отказаться, а вместо того довольно охотно согласился.
И вот в «шевроле» суперсовременной модели с перламутрово-голубыми крыльями его друг везет его вдоль дюн по направлению к Вассенару, где на укрывшейся между деревьями вилле выступает оркестр из двенадцати саксофонов: Зейдерфелт — член местного клуба. Роберт с большим воодушевлением пьет, говорит взахлеб со всеми и каждым, а в голове его тем временем вертится вопрос, откуда он знает эту музыку, оркестр исполнил обработки партитур девятнадцатого века.
Друзья прощаются поздней ночью. Они оба растроганы, стоят посреди Старой Морской улицы, все восемь цилиндров тихонько жужжат, обе дверцы машины распахнуты, они пожимают друг другу руки, хлопают друг друга по плечу.
— Держись молодцом, старик.
— Не волнуйся, все будет как надо, ты тоже смотри в оба.
Когда Роберт наконец доплелся до дома, единственным его желанием было удержать эту обволакивающе тягучую сонливость.
Всему рано или поздно приходит конец. Разрыв с Агнес произошел совершенно естественно. С некоторых пор рыжеволосая продавщица обуви стала ему совсем безразлична, однако, если от него подолгу нет звонков, она сама звонит ему на работу, секретарша узнает ее голос и соединяет с ним, Роберт обещает приехать. Какой ей-то во всем этом прок? В ее сумрачной гостиной он осматривается по сторонам — диван, подушки, устрашающих размеров телеящик.
— Как ты был влюблен в меня в юности! — как-то раз сказала она. — И сколько же должно было пройти лет, прежде чем я сумела получить от этого хоть какое-то удовольствие.
До Роберта доносится назойливый запах ее духов. Она сидит за столом как колода, военное укрепление, выставив плечи и руки, распустив густые волосы. Он ничего не отвечает, а про себя думает: что ж, может, и вправду был; только я уже ничего про это не помню. Как и те мелочи, что пожелал дать тебе взамен. Твой монотонный голос и морщинки вокруг глаз мне больше ничего, ну просто совсем ничего больше не говорят. Она посмотрела на него и спросила, о чем он сейчас думает.
— О Магде, — говорит он и начинает рассказ, который чем дальше, тем обстоятельнее и доверительнее.
— Если ты сейчас не уйдешь, то так напьешься, что даже руль не сможешь держать.
Она провожает его до галереи, дружески треплет по плечу и говорит ему вслед «счастливо».
Старые друзья. Близость и разобщенность с самого начала. От них у него приглашение, нет, требование явиться в воскресенье на обед. Хозяйка дома всегда была к тебе неравнодушна. Хозяин дома тоже. Роберт взбирается по лестнице, вручает Нелли несколько веточек дрока из своего сада и берет из рук Эрика стакан виски. В первой комнате их сын Габи сидит и читает, не отрываясь и не глядя по сторонам. Роберт ощущает внутри себя опустошенность и скуку, но, когда Эрик после двух рюмок стал неотрывно на него смотреть, с воодушевлением включился в светскую беседу. Обсуждается жаркая погода в мае, переезд клиники, музыка Баха, эстетика сновидений, учение каббалы, по которому вначале были буквы, а потом слова, о поэтическом сборнике «Лицо глаза» и о разуме дельфинов. Эрик где-то читал о том, что объем мозга одной из пород дельфинов в относительном выражении больше, чем у человека.
— Они, несомненно, умнее нас, — сказал Роберт.
— Не знаю, не знаю, — отозвался Эрик. — Как у них с наукой? Есть ли у них своя Мона Лиза?
Роберт сделал умное лицо, изображая, что ему интересно, и высказал следующую мысль: «Высокоразвитая культура дельфинов не поддается нашему наблюдению по той причине, что логика их сознания совсем другого рода, чем наша. Мы можем единственно утверждать, что, в отличие от человеческой, культура дельфинов не направлена на созидание. Если принять взгляд Поля Валери, согласно которому произведение искусства есть остановка в творческом процессе, можно прийти к выводу, что для дельфинов такие остановки не являются необходимостью».
