Уильям Локк - Счастливец. Друг человечества
Потом вошла мисс Уинвуд, в которой он узнал загадочную, но милую сестру милосердия, не одетую в форменное платье.
— Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы меня, чужого, приняли так, — проговорил Поль.
Она улыбнулась.
— Вы должны благодарить случай, а не меня. Вы могли упасть по пути, вдали от людей. Случай привел вас сюда.
— Случай или судьба, — прошептал Поль, закрывая глаза. Как глупо было чувствовать себя таким слабым…
— Это философский вопрос, которого мы не станем сейчас исследовать, — засмеялась мисс Уинвуд. — Как бы то ни было, хорошо, что вам лучше.
Несколько времени спустя она опять подошла к нему.
— Я так беспокоилась за ваших родных — мы не могли никак известить их.
— Моих родных? — переспросил удивленно Поль.
— Да. Они, должно быть, волнуются, не зная, что сталось с вами.
— У меня нет родных, — сказал Поль.
— Нет родных? Что вы хотите сказать? — спросила она резко, забывая на минуту о том, что находится в комнате больного. У нее самой были сотни родственных связей. Ветви ее родословного древа переплелись с половиной родов Англии.
— У вас нет близких, братьев или сестер?
— Нет таких, которых бы я знал, — ответил Поль. — Я совсем одинок.
— Разве у вас нет друзей, которым я могла бы написать о вас?
Он покачал головой и его большие блестящие глаза, ставшие еще больше на похудевшем от болезни лице, улыбнулись ей.
— Нет. Есть два друга, но я потерял их из виду несколько лет тому назад. Нет, никого нет, кто интересовался бы мной. Прошу вас, не беспокойтесь. Я сам справлюсь.
Мисс Уинвуд положила свою прохладную руку на его лоб и наклонилась над ним.
— Вы так одиноки? Мой бедный мальчик!
Она отошла. Это было совсем невероятно. Это было трогательно. Слезы выступили на ее глазах. Она думала, что он любимчик матери и сестер, веселый центр дружбы и товарищества. А он был один на всей земле. Кто же он такой? Она опять повернулась к нему.
— Скажите мне ваше имя.
— Поль Савелли.
— Я так и думала. Оно написано на книгах в вашей котомке. Историческое итальянское имя.
— Да, — сказал Поль. — Благородное имя. Все умерли.
Он очень устал. Вдруг одна мысль пронзила его.
— Мое сердце цело? — прошептал он.
— Ваше сердце?
— На часовой цепочке!
— О да, цело!
— Могу я получить его?
— Конечно.
Поль удовлетворенно закрыл глаза. Раз его талисман при нем, все будет хорошо. Теперь ему ни о чем не надо было думать. Его присутствие в этой комнате объяснилось, и это положило конец нелепому состоянию полубреда. О плате за добровольное и самоотверженное попечение не могло быть и речи. Когда он выздоровеет и будет в состоянии продолжать свой путь, у него будет достаточно времени обдумать ближайшее будущее. Он слишком слаб, чтобы поднять голову, и что-то внутри причиняет ему жестокую боль, когда он двигается. Зачем же беспокоиться о далеких и незначительных вещах?
Долгие дни страданий и болезни медленно проходили. Мисс Уинвуд сидела у постели Поля и разговаривала с ним, но только когда он совсем поправился, стала расспрашивать о его прошлом.
Архиепископ уехал, прогостив неделю, и не имел случая побеседовать с Полем; полковник Уинвуд все еще был в Контрексвиле, откуда в скептическом тоне писал о редкой птице, пойманной Урсулой, и Урсула была одна в доме, если не считать одной ее подруги, никогда не заглядывавшей в комнату больного. Поэтому она могла посвящать Полю свой досуг. Скептицизм брата еще больше увеличивал веру Урсулы в Поля. Он был ее находкой. А теперь становится ее изобретением. Еще бы. Ведь это был молодой греческий бог — всякий, кто был знаком с античной скульптурой, сразу признал бы Поля за эллинского бога, а Урсула Уинвуд не настолько отличалась от остального культурного человечества, чтобы принять его за что-либо другое.
Это был юный Феб Аполлон, олимпиец, благодаря отсутствию земных связей свалившийся прямо с облаков. Он упал к ее ногам. Его красота поразила ее. Его исключительное одиночество тронуло ее сердце. Его ясный ум, все более выступавший по мере его выздоровления, приводил ее в восторг. У него была восприимчивая и благожелательная натура, чуткая к красоте — даже тех банальных вещей, которые находились в его комнате. Обороты его речи были изысканны и поэтичны.
Да, он был повторением эллинских богов. Урсула открыла его, а женщины не каждый день делают открытия даже среди смертных. К тому же она была женщина сорока трех лет и не состарившаяся, а сияющая здоровьем и свежестью; она любила только раз в жизни. Романтизм касался ее своим золотым крылом, и самым нежным и непорочным образом она влюбилась в Поля.
— Почему вы повесили «Святую Варвару» Пальмы Веккио прямо против постели? — спросил Поль однажды. Он уже настолько поправился, что мог сидеть, опираясь на подушки.
— Она вам не нравится? — Мисс Уинвуд повернулась в кресле, стоявшем около его постели.
— Я преклоняюсь перед ней. Знаете ли вы, что она до странности похожа на вас? Когда мои мысли еще не совсем прояснились, я путал вас обеих. В ней есть какое-то великодушное и святое величие. Величие всеженщины.
Урсула вспыхнула от этой дани ее личности, но оставила ее без комментариев.
— Это неплохая репродукция. Но как прекрасен оригинал!
— Он в церкви Санта Мария Формоза в Венеции, — сказал Поль.
Он лишь недавно пережил период страстного увлечения итальянской живописью, часто посещал Национальную галерею и знал наизусть издание сэра Чарльза Истлэка единственной в своем роде книги Куглера[23].
— Вы видели ее? — спросила Урсула.
— Я никогда не бывал в Венеции, — ответил Поль со вздохом. — Это мечта моей жизни — побывать там.
Она удивленно выпрямилась в кресле.
— Откуда же вы знаете название церкви?
Поль улыбнулся, оглядел стены и задумался на мгновение.
— Да, — ответил он на мысленно себе самому заданный вопрос, — я, думается, могу сказать вам, где находятся все эти картины, хотя никогда не видел их, кроме одной. Эти два ангела Мелоццо да Форли находятся в соборе святого Петра в Риме; Андреа дель Сарто — в Лувре, это — единственная вещь, которую я видел. Этот маленький небесный младенец, играющий на лютне, написан на приделе алтаря Витторе Карпаччо в… нет, нет, не говорите, пожалуйста, — в Академии в Венеции, Верно ведь?
— Абсолютно верно, — подтвердила мисс Уинвуд.
Поль рассмеялся, страшно довольный. В двадцать три года мы еще, слава Богу, очень молоды. И жаждем признания нашего удивительного «я», скрытого за маской обыденности.
— А это, — продолжал он, — «Венчание Богородицы» кисти Ботичелли, в Уффицци во Флоренции. Уолтер Пэтер[24] говорит о ней, вы знаете, конечно, в своем «Возрождении»: «Высокие, холодные слова лишены для нее значения — непереносимая почесть…» Удивительно, неправда ли?
— Боюсь, что я не читала Пэтера, — сказала мисс Уинвуд.
— Тогда вы должны! — воскликнул Поль с пламенной верой юноши, только что открывшего апостола Истину. — Пэтер вводит нас во внутренний мир вещей, я говорю, разумеется, об искусстве. Он не ходит вокруг да около, как Рескин[25], хотя в сущности, если ваша умственная веялка хорошо работает, вы можете извлечь добрые семена и из Рескина. «Камни Венеции» и «Семь лампад» научили меня многому. Но все время приходится переспрашивать себя: что это, блестящая бессмыслица или нет? В то время как у Пэтера вовсе нет бессмыслицы. Вы прямо уноситесь по течению потока Красоты в море Истины.
И Урсула Уинвуд, к которой архиепископы относились с почтением, а министры обращались за советами, покорно обещала послать немедленно за «Возрождением» Пэтера и пополнить таким образом печальный пробел в своем образовании.
— Мой дядя, архиепископ, — сказала она спустя некоторое время, — напомнил мне, что Савелли был великий венецианский военачальник римского происхождения и, как это ни странно, его имя тоже было Павел. Быть может, и вам дали имя в его честь?
— Это может быть, — произнес Поль мечтательно. Он никогда не слыхал о великом вожде. Он где-то прочел имя Савелли, так же как и имя Торелли, и колебался, какое из двух выбрать. Думая, что в том нет большого греха, он облек в слова свою давно взлелеянную мечту: — Мои родители умерли, когда я был совсем маленьким ребенком, и тогда меня привезли в Англию. Таким образом, вы видите, — он улыбнулся своей подкупающей улыбкой, — я совсем англичанин.
— Но вы сохранили вашу итальянскую любовь к красоте.
— Да, наверное.
— Значит, вас привезли сюда опекуны? — спросила Урсула.
— Опекун, — ответил Поль, — стараясь сократить до минимума количество мифических лиц, связанных с его карьерой. — Но я редко видел его. Он жил главным образом в Париже. Теперь он умер.
