Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах-II
— Изящная машина. Таких конструкторов, как Минк, в мире сейчас можно пересчитать по пальцам, еще и лишние останутся. — Блейфил осторожно, словно дорогую саксонскую статуэтку, поставил модель на место. — У русских есть одно неоспоримое преимущество, — вздохнул он, — на пять тысяч бездельников обязательно найдется один парень, который вставит клизму целой армии наших очень квалифицированных и добросовестных служак.
Блейфил скосил желтоватые глаза в сторону собеседника. Густая рыжая шерсть, покрывавшая его руки, буйно выбивавшаяся из распахнутого ворота рубахи, почему-то не добралась до головы. Поэтому голова казалась чистым блестящим куполом над могучим волосатым телом.
— Я прикинул, эта процедура обойдется нашей фирме по меньшей мере в пару миллиардов долларов, — раздраженно заметил его собеседник. — Но и это сущий пустяк по сравнению с моральным уроном, который нас ждет в случае успешной демонстрации машины Минка.
— Вы слишком мрачно смотрите на вещи. Русские вертолеты на авиасалоне — это все-таки не первый спутник и не полет Гагарина. Да и нынешний их вождь — не Хрущев.
— Как сказать. От этого обвешанного орденами манекена вообще не знаешь, чего ожидать. Русским, с их газетным миролюбием и неисчерпаемыми трудовыми ресурсами ничего не стоит отдать эти машины по демпинговым ценам каким-нибудь взбесившимся черномазым. И тогда из любой заварухи в третьем мире легче будет раздувать пожар «мировой революции». А для вас, Сэм, настанет час получить хорошую клизму.
Блейфил вежливо приподнял зачаточные брови.
— Вы становитесь паникером, Манфред? Или вас грызет реваншистская подагра?
Манфред Зингрубер, конечно, здорово постарел за минувшие годы. Но хищный арийский профиль, холодный цепкий взгляд остались прежними. В этом человеке могло умереть все, кроме нордического фанатизма.
— Не притворяйтесь, Сэм, что вас это мало волнует, — с неприятной усмешкой парировал он. — Хотя, быть может, вы купились на сказочки русской пропаганды, будто они выпускают исключительно голубков мира.
Комната, скорее зал, где беседовали эти двое, походила не столько на кабинет в офисе, сколько на павильон для съемки фантастической ленты о далеком будущем. Необычная мебель из кожи и тусклого, напоминающего платину металла, обилие стекла, громадные «аквариумные» окна и множество причудливых разноцветных кубов на полу и на дубовых панелях стен, по которым расползлись толстые лоснящиеся лианы.
— Боюсь, Сэм, ваше благодушие может быть неверно истолковано в Вашингтоне, — холодно продолжал Зингрубер. — Вы ведь не хуже моего понимаете, каким мощным боевым потенциалом обладает машина Минка.
— Дорогой Манфред, в конце концов Вашингтон оплачивает и вашу деятельность в этой лавочке. Так что вам, как говорят русские, и карты в руки, — Блейфил слегка дотронулся твердокаменным ногтем до легкой, будто бабочкино крылышко, лопасти. — А что, у вас уже появилась мыслишка, как испортить этим русским обедню?
— Мыслишкой тут не обойтись, — хмуро ответил Зингрубер. Понадобятся пресса, телевидение, возможно, услуги специалистов. Одним словом немалые деньги, Сэм. И не следует скупиться — триумф этой машины встанет нам всем дороже.
— Вы говорите, не следует скупиться? — рыжая щеточка над верхней губой Блейфила дернулась вслед за ртом, скривившимся в усмешке. — Истинно немецкая расчетливость. Вы хотите за счет спецслужбы застраховать интересы своей фирмы? Неплохо придумано.
— Я хочу застраховать всех нас от крупных неприятностей. При этом разработку мероприятия полностью беру на себя.
Блейфил задумался.
— А что думает об этом ваш компаньон? — после паузы спросил он. — Кстати, он уже прилетел в Париж?
— Ах, Сэм, когда вам перевалит за шестой десяток, вы поймете, что даже прогулка в Париж уже не так соблазнительна. Особенно, если приходится разлучаться с любимым пледом и старым пыльным псом, который уютно храпит под кроватью.
— Господин Лосберг так любит собак?
— Он не любит людей, — неожиданно соткровенничал Манфред.
Блейфил встал. Он был громадного роста и потому двигался медленно, не на шутку опасаясь что-нибудь задеть и повредить.
— Ладно, старина. Насчет долларов я вам пока ничего не скажу — пускай в Вашингтоне сперва прикинут расходы на своих электронных костяшках. Но кое-что у меня для вас все же есть.
Из ящика исполинского стола он достал черную пластиковую папку и протянул ее Манфреду.
— Что это?
— Материалец, за который с вас ящик шампанского и ужин в «Мулен Руж», — личные дела членов советской команды!
Телефон звонил в полуосвещенном кабинете, обставленном с мрачной помпезностью старинной дубовой мебелью. Серебряным письменным прибором, наверное, без особого труда можно было уложить взвод «зеленых беретов». Старческая рука рассеянно погладила голову громадного черного, как гималайский медведь, ньюфаундленда с благородной проседью в вислых ушах и подняла трубку.
— А, это ты! Здравствуй, старый бандит. Надеюсь, ты уже отхватил для нашей фирмы самые лакомые куски?
Рихард Лосберг уютно устроился в глубоком кресле. Похоже, оно стало теперь самым надежным его прибежищем.
— Мне в Париж?! Нет, Фреди, об этом не может быть речи. И какого черта мне там делать? — Благодушная улыбка сползла с аскетического худого лица. — Я уже не гожусь в герои детективных романов… Кстати, ты почти равноправный совладелец фирмы, действуй на свое усмотрение.
Зингрубер с трубкой в руке сидел на широченной, как королевское ложе, кровати в своем гостиничном апартаменте. На коленях у него лежала черная пластиковая папка от Блейфила.
— Слушай, Рихард, тут не до шуток… Да-да, все наши опасения насчет их машины подтвердились. И даже более чем! Она всех нас посадит в лужу… Что — тем более? Ну, перестань… Перестань играть в умирающего лебедя!.. Понимаешь, дружище, у нас появился один довольно оригинальный шанс, его нельзя упустить… Есть обстоятельство, хотя как его использовать я еще толком не представляю. Оно связано с русской командой… Больше ничего пока сказать не могу… Вылетай… Номер я тебе заказал…
Лосберг вздохнул и положил трубку. Говоря о старике, Зингрубер был прав — в шестьдесят уже ничто не соблазняет, кроме покоя.
— Марта! — громко позвал Лосберг.
Послышались легкие шаги, и из-за колыхнувшейся портьеры нежный голос спросил на чистом латышском:
— Как ты узнал, что я сейчас тут проходила?
— Услышал твои шаги, — ответил он тоже по-латышски.
— Неправда, я шла по ковру, — портьера чуть шевельнулась уже у двери.
— Ты злоупотребляешь «Шанелью», дорогая, а у Альфреда тонкий нюх.
— Я напихаю ему в нос толченого табака. И вообще это все отговорки, — продолжалось кокетство из-за портьеры. — Ты мне когда-нибудь откроешь секрет — почему мне не удается прошмыгнуть незамеченной мимо твоего кабинета?
Наконец из-за портьеры выскользнуло очаровательное юное создание и грациозно вспорхнуло на подлокотник отцовского кресла.
— Но сегодня, я думаю, ты не пожалеешь о том, что попалась.
— А что такое? — живо поинтересовалась Марта. — Ты решил подарить мне новый «мустанг» или передать руководство фирмой и уйти на покой?
— Что ты, гораздо более приятное. Две недели красивой жизни в Париже. Там сейчас Всемирная ярмарка, авиасалон. Думаю, тебе это понравится.
— С тобой в Париж? — задумчиво протянула Марта и неожиданно спросила: — А что ты будешь делать, если я вдруг выйду замуж?
— Что значит — вдруг? — Лосберг с беспокойством взглянул на дочь, зная ее неуправляемый характер.
— Это я так, гипотетически, — поспешила отказаться она. — Я вообще замуж не пойду. Кто такое «золото» еще вытерпит, кроме тебя? Ах да, Париж, — спохватилась она. — Я попробую поговорить с Арвидасом. Правда, у нас сейчас прорва работы.
— Арвидасом, — хмуро проворчал Лосберг. — Что у тебя может быть общего с этим сентиментальным писакой, торгующим своей ностальгией?
— Ничего, если не считать того, что он мой шеф, — пожала плечами Марта, — и такой же латыш, проживающий в Мюнхене, как мы с тобой.
Лосберга передернуло.
— Нет уж, избавь меня от подобных сравнений. Я свою ностальгию в бизнес не превращаю.
Праздник подхватил, закружил с того самого момента, как вертолеты коснулись гладких бетонных плит Ле-Бурже и заняли свои места рядом с «Антеем», ИЛ-18 и ИЛ-62. Цветы, улыбки, вспышки фотоаппаратов, напор журналистов — все это поначалу ошеломило летчиков, не привыкших к подобной суете и шумихе.
Даже разбитной красавец Костя Завалишин, и тот стушевался, даже сгорбился. Зато мигом освоился маленький Габелия. Он пребывал на верху блаженства, успевая дарить каждому фотоаппарату солнечную, как сама Грузия, белозубую улыбку.
