Наталья Калинина - Ужин с соблазнителем
Потом я взяла правее. Сразу за лугом была проселочная дорога, которая петляла среди невысоких холмов и вела к монастырским воротам. Вернее, к тому, что осталось от них. Я размечталась, представляя, что происходило здесь сто или даже двести лет назад. Я видела запряженные сытыми лошадями кареты, за их плотными занавесками прятались заплаканные женские глаза и волнующие тайны роковых страстей.
Внезапно в поле моего зрения попала лошадь, скачущая во весь опор. Не могу сказать, откуда она появилась — я заметила ее, когда она была примерно в километре от монастырских ворот. Она словно материализовалась из моих фантазий. За спиной всадницы в черной амазонке развевался длинный ярко-красный шарф. Лошадь скакала через луг, направляясь к берегу. Женщина осадила ее возле кромки воды и спрыгнула на землю. Она была высокая и довольно худая. Я не видела ее лица под полями низко надвинутой на лоб соломенной шляпы — только большие ярко накрашенные губы.
Она нырнула в заросли прибрежных камышей, и через минуту я услыхала стрекот мотора. Маленький белоснежный катер летел к нашему берегу, едва касаясь поверхности воды. Красный шарф за спиной женщины реял наподобие подхваченного ветром стяга. Это было великолепное зрелище, и я откровенно любовалась им, пока не сообразила, что меня могут увидеть. В тот момент мне не хотелось быть участницей событий, и я нырнула в заросли лилий, решив остаться сторонним наблюдателем.
Катер с разбегу ткнулся носом в берег, и женщина легко спрыгнула на песок. Откуда-то появился Боб. А я-то была уверена, что он уединился в своей мастерской.
Я слышала их оживленные веселые голоса, но слов разобрать не могла. Судя по интонациям говоривших, поняла, что они знакомы близко и, по всей вероятности, давно.
Они прошли в двух шагах от меня, направляясь к дому. От женщины щедро благоухало «Пуазоном». Это был аромат моей юности. С ним было связано много будоражащих душу воспоминаний.
Вскоре меня обнаружили собаки и подняли гвалт. Пришлось идти на кухню и кормить их. Я мыла руки возле раковины, когда меня окликнул Боб:
— Чайка, поднимись ко мне в мастерскую. Я хочу познакомить тебя с моей родственницей.
У Боба был растерянный вид — я сразу это увидела. Он понял это.
— Я не рассказывал тебе о ней. У нас довольно сложные отношения. — Боб перешел на шепот. — Она думает, ты моя жена. Не будем ее разочаровывать, ладно?
— Я не похожа на француженку, — сказала я, инстинктивно топорща все свои жалкие перышки.
Боб поморщился, словно ему сделали больно.
— Они с Франсуазой ненавидят друг друга. Ты моя новая — любимая — жена. — Он наклонился и коснулся моих губ мимолетным поцелуем. — Прости меня, Чайка, — прошептал он, окинув меня взглядом виноватого соблазнителя.
— Но я…
— Я на самом деле хочу на тебе жениться.
Он взял меня за руку и подтолкнул в сторону лестницы.
Дама сидела в плетеном кресле возле окна. Шляпа и шарф лежали на диване. Без них она показалась мне не такой таинственной и совсем не величавой. Ей было за пятьдесят, но она была привлекательна, то есть ее красоту возраст не портил.
Она окинула меня более чем заинтригованным взглядом и, кажется, осталась довольна увиденным. Я непроизвольно улыбнулась. Ничего не поделаешь — обожаю производить впечатление.
Боб обнял меня за плечи, нежно привлек к себе.
— Нравится? — спросил он у дамы. — Я знал, что моя Чайка понравится даже тебе. И дело вовсе не в том, что у нас сейчас медовый месяц.
— Это та самая Лариса, которую ты знаешь с детства? — Дама встала и протянула мне руку. — А я Сусанна. Я видела, как вы бродили по лугу. У вас фигура настоящей лесной девы из преданий. Уверена, наши монахи надолго лишились покоя.
— Она очень своенравна и пользуется тем, что я ей все разрешаю. — Боб еще крепче стиснул мои плечи. — Сейчас я принесу джин и апельсиновый сок.
Мы остались с Сусанной с глазу на глаз. Она взяла меня за руку и увлекла на балкон. Эта женщина нравилась мне все больше и больше — я, можно сказать, влюбилась в нее. Дело в том, что меня притягивают сильные натуры. Но наряду с этим в ней было что-то жалкое, даже обреченное, и это тоже вызывало отклик в моей душе.
— Вы должны держать его в ежовых рукавицах, — вдруг сказала Сусанна, повернувшись ко мне, и взяла меня за обе руки. — Он замечательный парень, но слабохарактерный. Эта стерва пользуется его мягкостью и зависимостью от женской ласки. Вы даже представить не можете, как я ее ненавижу. Вы с ней знакомы?
— Вы о Франсуазе? Как-то видела у приятельницы. Это было давно.
— Я сказала Бобу, что если он разведется с этой стервой, я обеспечу ему безбедное будущее. Я по-настоящему богата, поверьте.
Я пробормотала что-то среднее между «верю» и «спасибо» и почувствовала, что краснею — у Сусанны был тяжелый взгляд.
— Не бойся, я не буду ревновать тебя к Бобу, потому что ты…
Она замолчала — на пороге стоял Боб.
Мы пили джин с апельсиновым соком за столиком на круглом балконе с видом на Волгу и окрестности. Не припомню, о чем мы разговаривали — джин быстро отключил мое сознание. Помню только, что Боб то и дело целовал меня, потом усадил к себе на колени. Мне было покойно и уютно.
Мы вдвоем проводили Сусанну к ее катеру и еще какое-то время постояли на берегу, глядя ей вслед. Меня завораживал струящийся полет ее легкого длинного шарфа. Она обернулась, когда катер был на середине Волги. Кажется, она послала нам воздушный поцелуй.
— Ты очаровала ее, Чайка. Я не мог представить себе, что она может растаять от существа своего пола. Мне казалось, что Сусанна в каждой женщине видит соперницу. — Он наклонился и поцеловал меня в макушку. — А что, если нам на самом деле пожениться и поселиться в этом доме? Что скажешь, Чайка?
Перед моим мысленным взором пронеслись картинки из моего предполагаемого будущего с Бобом. Они были потрясающе идилличны. Хотя я уже определенно знала, что не смогу полюбить Боба. Но я к тому времени поняла и то, что страстная любовь и брак, то есть совместное существование под одной крышей, вещи несовместимые.
— Сама не знаю, — пробормотала я.
— А я знаю, что из нас получилась бы замечательная пара. Ты импульсивная. И очень ранимая. Как и я. Я бы смог полностью довериться тебе.
Мы пили что-то еще, устроившись на диване в мастерской Боба. На том самом, где минувшей ночью случилось мое первое боевое крещение. До того дня я не задумывалась, что подразумевается под понятием «сексуальная революция», — я консервативна по натуре, и со словом «революция» у меня всегда ассоциируется слово «хаос». Помню, Боб расписывал в самых радужных красках наше будущее супружество, и мне почудилось на мгновение, что нам удастся построить прочный семейный очаг на обломках моих представлений о нравственности. Я довольно ухмылялась, пока не заснула прямо со стаканом в руке. Я запомнила отчетливо последний миг бодрствования и слова Боба:
— Она все перепишет на тебя.
… Я проснулась в кромешной тьме. Рядом кто-то посапывал. Я спустила ноги и громко вскрикнула. Потому что мои пятки коснулись чего-то мягкого, теплого и липкого.
В следующее мгновение вспыхнул свет. Я подняла голову. Наши взгляды встретились. Михаил был пьян и едва держался на ногах.
— Все в порядке, барышня. Лишь бы все были живы.
Он медленно повернулся и вышел.
Я опустила глаза и увидела Боба. Он был в чем мама родила и крепко спал, широко раскинув ноги. Его живот был залит чем-то голубым.
— О Боже! — вырвалось у меня.
— Вы меня звали? — Михаил опять стоял на пороге. — А что делает здесь этот монах?
Он смотрел куда-то мимо меня. Я повернула голову. Василий тоже был голый, и его тело тоже лоснилось чем-то голубым.
Я заорала как недорезанный поросенок и вдруг обнаружила, что и на мне ничего нет. Михаил кинул в меня какой-то тряпкой. От нее воняло бензином, но я с благодарностью обмоталась ею.
Потом я скатилась по лестнице и выскочила во двор. И очутилась в чьих-то крепких сильных объятиях. Меня била дрожь, я не могла вымолвить ни слова. Да и какими словами можно было передать мое отвращение к себе?
— Успокойся, успокойся, — шептал чей-то голос. — Все пройдет, все простится. Я знал, что в этом доме поселился дьявол.
— Что я наделала… Ты представить себе не можешь. Ты такой чистый, такой…
И захлебнулась собственными слезами и уткнулась в бессилии в плечо Глеба.
Он увлек меня к Волге и велел искупаться. Сам стоял на берегу и следил, как я плаваю в темной тяжелой воде. Потом Глеб снял с себя хламиду и заботливо укутал меня. Сам остался в стареньких джинсах и майке.
Мы сидели рядышком на песке, и я тихо скулила, уперевшись лбом в его жесткие колени. Он шептал надо мной какую-то молитву, но я не могла разобрать ни слова. Мне не нужны были слова — мне нужно было его участие.
