Елена Катасонова - Переступая грань
- Не обман, а тактика, - стоял на своем директор.
- Не тактика, а обман...
Поспорили. Помолчали, друг на друга не глядя.
- Ладно, - промямлил наконец художник. - Напишу за ночь.
7
- Ну что ты... Что ты... - От возмущения Ира не могла подобрать слов. - Что ты ведешь себя как молодая вдова?
- Но я не хожу в черном, - пыталась отшутиться Лиза.
Ира шутки не приняла.
- Даже на танцы тебя не вытащишь, - гневно продолжала она, и Лиза сдалась, согнав с лица вымученную улыбку.
- Не хочется, - призналась она.
- А почему с Сережей не встретилась? - наступала Ира.
- Да я даже физиономии его не запомнила...
- Увидишь - вспомнишь!
- Зачем?
Лиза этого странного разговора просто не понимала.
Ира села с ней рядом, обняла подругу за плечи.
- Ну нет больше Жана, понимаешь, нет, - вразумительно, как старшая младшей, сказала она. - Уже скоро год, как уехал, и не пишет, и не пытается больше звонить: все равно ничего не слышно. Смирись, Лиза!
- А я смирилась, - тихо сказала Лиза. - Зачем ты ко мне пристаешь?
- Затем, что ты как неживая и ничего не хочешь! - рассердилась Ира.
- А это что такое? - Лиза кивком головы показала на стол. Там, в словарях и арабских книгах, лежала ее почти готовая курсовая. Нехотя встав, Лиза подошла к столу, взяла толстую пачку исписанных изящной арабской вязью листков. - Знаешь, сколько в арабском языке диалектов?
- Не знаю и знать не хочу, - проворчала Ира.
- Ну и напрасно, - не обиделась Лиза. - А знаешь, как интересно выяснять, откуда что взялось - это, это и это слово?
Голос ее зазвенел и разрумянились щеки. Перед Ирой на мгновение возникла прежняя Лиза.
- Никто, кроме Жана, мне даром не нужен, - теперь уже она убеждала Иру. - И с горя я занялась арабским. Кажется, это называется сублимацией.
- Не слыхала про такого зверя, - все так же ворчливо призналась Ира. А французский тебе зачем? - поймала подругу.
- Для общего развития, - с ходу придумала Лиза. - Почему бы не знать еще один язычок?
- Ты прямо как старая дева...
- Я, положим, уже не дева...
- Ну, тогда как синий чулок.
- А вот это верно, - охотно согласилась Лиза. - Ириш, ну правда же: зачем делать то, чего делать не хочется? А мне не хочется идти на свидание с Сережей, слушать излияния Саши...
- Но ведь ты женщина, - подумав, нерешительно напомнила Ира.
- Ну и что? - равнодушно пожала плечами Лиза. - Формально да.
- Что значит - формально?
- А то и значит, что ничего мне не хочется и не нужно.
- Странно...
- Я будто сплю, - продолжала Лиза задумчиво. - Будто это была не я или все это мне приснилось: руки Жана, его глаза, снег за окном...
Ира вздохнула, подошла к окну. Весна буйствовала на Ленгорах. Цвела в саду университетских ботаников черемуха, распускались бело-розовые цветы яблонь.
- Скоро лето, - сказала она. - Мы с Борькой женимся и едем в Ялту, в свадебное путешествие. А ты?
- А я не женюсь, - улыбнулась ей в ответ Лиза. - И еду к маме.
- А в Берегово?
- Это Сашка тебя попросил? - сразу догадалась Лиза. - Признавайся!
- Признаюсь, - засмеялась Ира. - За что ты его так ненавидишь, скажи?
- За то, что он... Нет, не надо, я сто раз тебе говорила!
- Но это несправедливо, Лиза!
- Знаю. В эмоциях, по-моему, нет справедливости. - Лиза помолчала, подумала. - И логики тоже нет, - с некоторым удивлением поняла она.
- И неужели тебе... - Ира поколебалась. - Неужели тебе в самом деле ничего не нужно? Ну, ты понимаешь, о чем я...
- Ничегошеньки, - все с тем же удивлением, вслушиваясь в себя, призналась Лиза. - В этом плане. А вообще нужно многое. Денно и нощно учу арабский, английский, французский, читаю, слушаю музыку. - Лиза ласково, как живому, кивнула проигрывателю. - И мне хорошо.
Жан все-таки оставил проигрыватель, и почти с каждой стипендии Лиза покупала пластинки. Их набралось уже много, и все - любимые. А самоваром она не пользовалась, но берегла как память о Жане. И стоял он на самом почетном месте, на верхней полке, рядом с любимыми книгами.
- Ненормальная, - поставила обидный диагноз Ира. - И Артем от тебя отстал, и Сергей ей не нужен... Смотри, упустишь время - будешь потом локти кусать. Нам ведь уже за два-дцать, пошел третий десяток...
Лиза звонко расхохоталась:
- Ну если считать десятками...
- Смейся, смейся, - ворчала Ира. - У тебя ведь даже прописки нет. Отправишься со своими тремя языками в Красноярск, посмотрим, что тогда запоешь!
Лиза задумалась. Так далеко она не заглядывала. Ира поднесла к глазам крошечные золотые часики.
- Ой, пока! Борька у проходной!
Она чмокнула Лизу в щеку и побежала к выходу, где уже полчаса вдыхал пьянящий запах черемухи ее верный Борька.
Допоздна сидела Лиза над словарем диалектов. Мирно светила зеленая лампа, выхватывая из темноты строгий письменный стол. Вместе с легким ветерком в окно влетал едва уловимый запах цветущих садов. Какие-то закономерности в сложнейших диалектах многочисленных арабских племен и народов, разбросанных по всему Ближнему Востоку, начинали уже выстраиваться.
Надо поговорить с Хани, симпатичным сирийцем - он здорово сечет в этих делах, - надо порасспрашивать красавца и гордеца Монсефа, светлокожего второкурсника из Ливана. Сопоставить одни и те же понятия у того и другого. И пусть возьмут с собой кого-нибудь из египтян, новеньких: с ними Лиза не успела еще познакомиться.
Она отложила в сторону ручку, сладко потянулась, закинув руки. На сегодня, пожалуй, хватит. Встала, взглянула на самовар, улыбнулась.
- Ну, - сказала она ему, - совсем о тебе забыли, да? Ты не сердишься? Иди-ка сюда.
Все-таки Ира ее растревожила, заставила вспомнить. Да она и не забывала.
Лиза сняла самовар с полки, сходила на кухню, налила в его пузатое чрево воды, включила самовар в сеть. Скоро он загудел, заворчал и запел, как кот на печке. Лиза вытащила из серванта хлеб, масло, сгущенку. Снова отправилась на кухню - извлекла из холодильника кусок колбасы, - вернулась, сделала бутерброды. Подумав, включила музыку - конечно, французов. Начинается вечер воспоминаний или, скорее, ночь - это уж ясно. Ах, Ирка, Ирка... Все Лизины старания теперь насмарку. Ведь удалось же ей задушить ту острую тоску первых месяцев, когда схватила она за горло и так держала, то ослабляя железную хватку - самую малость, чуть-чуть, - то снова стискивая его с такой жестокой силой, что перехватывало дыхание. Кто-то сказал Лизе или она где-то вычитала, - что целый год в таких случаях должны отстрадать люди. Потом станет легче: потеря произошла, с ней нужно смириться. Но разве у кого-нибудь было что-то подобное? Невозможно в это поверить! Не другая женщина, не мать, не друзья с их советами, а государство, какие-то чужие люди, чиновники сокрушили их счастье, не пустили Жана в Москву.
А все равно никуда он не делся. Вот же они, вот, она их чувствует его прохладные ладони, суховатая шелковистая кожа, запах осеннего пала от черных, в тугих завитках волос. И он входит в нее, и берет ее, и оба они дышат как одно существо...
Скорей бы осень! Она поедет за город, где дачники сгребают и сжигают листья, и будет идти сквозь дым маленьких костерков, как сквозь сон. Идти и чувствовать Жана. "А ты? Ты думаешь обо мне? Родной мой, любимый, ты вспоминаешь? Говорят, французы все легкомысленны..." С тихим шипением закрутилась пластинка. Лиза включила проигрыватель.
Как я люблю в вечерний час
Кольцо Больших бульваров
Обойти хотя бы раз...
Монтан пел беспечно, пел, как насвистывал. Вот кто, наверное, счастлив! И у него есть Симона... Она, конечно, значительнее, умнее - такое у нее лицо и такие роли. Зато он - легче и веселее.
Кто-то стукнул в дверь.
- Можно к тебе?
- О, Монсеф, - обрадовалась Лиза. - Я как раз хотела тебя спросить...
- А я - тебя...
Монсеф, светлокожий ливанец удивительной красоты, прибыл в Москву недавно, учил русский всего лишь год, но уже ходил на общие лекции биофака, и ему было здорово трудно.
- Что там за спор был у вас? - начал он прямо с порога. - О генетике... Не понимаю. И при чем здесь власти? Не научные, а эти, верховные власти. Они ж в генетике не понимают! И не обязаны понимать. Но зачем... Как это сказать? Да, зачем они влезли?
Лиза подавила вздох. Обычный вопрос иностранца. Ну не могут они понять, почему советская власть постоянно лезла во все, что попадалось ей под неизменно горячую руку: в музыку, живопись, науку... Стала объяснять, как всегда в таких случаях чувствуя себя едва ли не виноватой, во всяком случае в ответе за невежду Лысенко, стертых в лагерную пыль генетиков, чудовищную вакханалию агрессивной посредственности. Монсеф слушал внимательно, сочувственно, с детским недоумением моргая ресницами, хотя понимал далеко не все.
- Спасибо, - сказал уважительно. - Как ты все знаешь! Теперь спрашивай ты. Только сначала схожу за печеньем - я забыл про вашу русскую манеру всегда пить чай.
- Валяй!
Бутерброды были уже проглочены.
