Мор Йокаи - Золотой человек
И наконец Тимар услышал тихий стук в перегородку: Евтим Трикалис звал его.
- Добрый господин, зайди ко мне!
Тимар второпях оделся и поспешил в соседнюю каюту.
Там помещались две койки и столик между ними. Одна койка была отгорожена занавеской, на другой лежал Евтим. На столике стояли ларец и два пузырька.
- Что прикажете, сударь? - осведомился Тимар.
- Я не приказываю - прошу.
- Что-нибудь стряслось?
- Сейчас все будет кончено. Я умираю - по своей воле, я принял яд. Не поднимай шума, сядь возле меня и выслушай, что я тебе скажу. Тимея не проснется, я напоил ее опием, чтобы крепче спала. В этот час ей нельзя бодрствовать. Молчи, не перебивай. Все, что ты скажешь мне, через час утратит для меня всяческий смысл, я же должен сказать тебе очень многое, а времени у меня мало, этот яд действует быстро. О нет, не пытайся меня спасти! Видишь - в руках у меня противоядие, пожалей я о содеянном, я мог бы поправить дело. Но я не хочу, и я прав. Итак, садись и внимай моим словам.
Зовут меня не Евтим Трикалис, а Али Чорбаджи, прежде я был правителем Кандии, затем казначеем в Стамбуле. Тебе известно, что сейчас происходит в Турции. Султан вводит новшества, а улемы, дере-беки и санджа-беки бунтуют. В таких условиях человеческая жизнь гроша ломаного не стоит. Одна сторона тысячами убивает тех, кто не согласен с нею, другая сторона тысячами поджигает дома власть имущих, и нет в стране лица столь высокого, какое бы не опасалось руки властителя или же руки раба своего. По приказу стамбульского наместника не так давно были задушены шестьсот знатных турецких господ, а его самого собственный раб прикончил в Софийской мечети. Даже на самого султана было совершено нападение на галацском мосту: дервиш Сачи угрожал ему смертью. Любое нововведение всегда оплачивается людской кровью: появление первого английского парохода в Босфоре было отмечено двумя сотнями отрезанных голов лодочников. Когда султан посетил Эдирне, было схвачено двадцать шесть знатных людей, из них двадцать человек обезглавлено, а шестеро подвергнуты пыткам, после чего дали чудовищные показания против виднейших людей страны. Затем эти несчастные были задушены, а те, против кого они дали показания, - улемы, военачальники, паши, министры - подвергнуты преследованию. Разумеется, не в открытую: попавшая под подозрение знать исчезла бесследно. Секретарь султана, эфенди Ваффат, был отослан в Сирию, а по дороге до смерти избит; Петрев-паша был приглашен на обед эдирнесским правителем Эмин-пашой, а когда в конце обеда был подан черный кофе, гостеприимный хозяин оповестил гостя, что, по желанию султана, он должен испить находящийся в чашечке яд. Петрев лишь испросил дозволения высыпать в кофе принесенный с собою яд, поскольку в смертельном действии его уверен; затем он воздал хвалу султану, совершил омовение и намаз -и умер. Ныне каждый знатный турок носит при себе в перстне яд, дабы быть наготове, когда настанет его черед.
Я загодя узнал, что мой черед подходит.
В заговоре я не состоял, но у меня были две основательные причины ждать смерти. Одна из них - деньги, другая - моя дочь.
Деньги мои требовались казне, дочь была нужна сералю.
Умереть не трудно, к смерти я готов; но дочь я в сераль не отдам, да и нищей сделать не позволю.
Решил я обхитрить своих недругов и сбежать - с дочерью и со всем состоянием.
Бежать морем не было возможности: на новых колесных судах нас сразу же догнали бы. Я держал припасенным паспорт в Венгрию; обрил свою густую, длинную бороду и под видом греческого купца потайными путями пробрался в Галац. Дальше бежать по суше было уже невозможно. Поэтому я нанял твое судно, почти на все свои деньги накупил пшеницы, таким образом и средства мои остались при мне, и украсть у меня вроде бы нечего. Когда ты назвал имя твоего судовладельца я страшно обрадовался, ведь Атанас Бразович доводится мне родственником: мать Тимеи - родом гречанка - из их семьи. Я не раз оказывал добрые услуги этому человеку и теперь прошу его отплатить мне тем же. Аллах велик и мудр, и от судьбы не уйдешь. Ты, вероятно, догадался, что я беглец, хотя и не знал, злоумышленник ли пред тобою или политический беженец; но ты как капитан судна выполнил свой долг по отношению к вверенному тебе путнику и помог мне спастись. Чудом удалось нам пробраться через скалы и водовороты Железных Ворот; дерзко ускользнули мы от преследовавшей нас канонерки; играючи миновали карантин и досмотр в Оршове, и когда все эти великие трудности оказались позади, я споткнулся о соломинку, и теперь мне одна дорога в могилу.
Человек, который вчера вслед за нами появился на острове, - шпион турецкого правительства. Я его знаю, да и он наверняка меня узнал. Никому не удалось напасть на мой след, а эта ищейка вынюхала. Теперь можно не сомневаться, что уже у Панчева меня поджидают... Не перебивай, я знаю, что ты хочешь сказать. Там, мол, уже венгерская территория, и ни одно правительство не выдаст другому политического беженца. Да только меня будут преследовать не как политического беженца, а как жулика. Конечно, это неправда. Я взял с собой лишь то, что мне принадлежало, и если у государства есть ко мне какие претензии, - я оставил в Галицу двадцать семь домов, пусть пользуются. Но ведь меня все равно обвинят в том, что я - вор, похитил деньги из казны. А беглых воров даже Австрия обычно выдает Турции, если турецким ищейкам удается их выследить. Этот человек меня опознал, и теперь мне конец.
На пожелтелом лбу турка выступили крупные капли пота. Лицо сделалось восковое.
- Дай промочить горло, трудно говорить. Мне еще многое нужно тебе сказать.
Самому мне не спастись, но своей смертью я спасу дочь и ее имущество. Так было угодно Аллаху, а кто дерзнет ускользнуть из-под сени его?
Поклянись своей верой и честью, что выполнишь то, о чем я тебя попрошу.
Прежде всего, когда я умру, не хорони меня нигде на берегу. Да и негоже мусульманину желать, чтобы его хоронили по-христиански. Схорони меня по флотскому обычаю: вели зашить в парусину и привязать к голове и ногам камни потяжелее, а в самом глубоком месте Дуная опустить в воду. Поступи со мною так, сын мой.
А затем так же бережно доведи судно до Комарома и как следует позаботься о Тимее.
Здесь, в ларце, мои наличные деньги - всего тысяча золотых. Остальное богатство мое - в мешках, вложено в пшеницу. На столе я оставил записку, ты спрячь ее у себя; в ней я подтверждаю, во-первых, что переел арбузов, подцепил дизентерию и по этой причине умираю, а во-вторых, что вся моя наличность - тысяча золотых! Не хочу, чтобы тебя обвинили, будто ты довел меня до смерти либо богатством моим поживился.
Тебе я ничего не дарю. Ты поступаешь по доброте сердца, и за то вознаградит тебя твой бог. Лучшего должника тебе и не сыскать.
А затем доставь Тимею к Атанасу Бразовичу и попроси взять ее в дочери. Одна дочь у него уже есть, пуская Тимея станет ей сестрою. Вручи ему деньги, дабы обратил он их во благо моему детищу. А также передай ему судовой груз да попроси, пусть самолично проследит за тем, как мешки станут опорожнять: я засыпал их чистым зерном и не хочу, чтобы его подменили. Понятно тебе?
Умирающий вперил в глаза Тимара горящий взор, стараясь побороть подступавшую слабость.
- Это очень важно...
Он опять умолк.
- Что, бишь, я сказал?.. Мне надо сказать тебе что-то важное, но в голове мутится.. Ночь-то какая красная! И месяц на небе красный. Ах да, "Красный полумесяц"...
Тут внимание умирающего привлек глухой стон, донесшийся с той стороны, где на ложе своем покоилась Тимея, и придал его мыслям иное направление. Испуганно приподнявшись на постели, он принялся дорожащими руками шарить под подушкой, а широко раскрытые глаза его остекленели.
- О, чуть было не забыл! Ведь я же дал Тимее сонного зелья, и если ее не разбудить вовремя, она уснет вечным сном. В этом пузырьке - противодействующее средство. Когда я умру, ты натри ей лоб, виски и под ложечкой... только как следует, с силой втирай, покуда она не проснется. Вот беда, ведь я, сам того не желая, чуть было не увлек ее за собою. А ей надо жить! Клянешься верой совей и честью, что не дашь уснуть ей навеки, разбудить ее, вернешь к жизни?
Умирающий судорожно прижал к груди руку Тимара; смертельная агония исказила черты его лица.
- О чем это я говорил?.. Что же я хотел тебе сказать? На чем остановился? Ах да, "красный полумесяц"!
В раскрытое окно заглядывал рожок убывающей луны, окутанный красноватым туманом.
Эта ли картина отпечаталась в угасающем мозгу умирающего или же она навела его на какую-то мысль?
- Да: "красный полумесяц"! - прошептал он еще раз, судорожно привлекая к себе Тимара; затем агония навеки сковала его уста. После недолгих мучений старик скончался.
Живой алебастр.
Тимар остался один на один с покойником, с девушкой, спящей мертвым сном, и с тайной, погребенной в ночной тиши.
А ночные тени словно нашептывали ему:
