Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь
— Он неплохой человек, Холли. Из тех парней, которых в средней школе бьют и засовывают в мусорные баки, а в итоге он смеется последним, поскольку теперь этот Мэттью хирург.
— Лор, — уточняю я и тут же поясняю, поскольку Бен выглядит сбитым с толку: — Он обязан пройти обязательный год практики в общей хирургии, но со временем собирается стать хирургом ухо-горло-нос. Это абсолютно другая специализация. — Говоря это, я имею в виду, что Мэттью отличается — в лучшую сторону, конечно, — от среднестатистической массы хирургов. Или этот парень лучше, потому что он англичанин? Я не знаю.
— Ну, — отвечает мне Бен, — считай, что я поддерживаю его кандидатуру.
— Ты произнес это таким тоном, словно Мэттью — откровенный неудачник, — замечаю я.
— С тобой любой мужчина может считаться неудачником. Холли.
Перед амфитеатром мы заключили соглашение — не разговаривать до того, как начнется шоу. Бен нисколько не сомневался, что нас хотят провести. Брат утверждал, что в амфитеатре полно «жучков» и по этой причине аудитории приходится так долго ждать появления Джошуа Питера. Это делается затем, говорил он, чтобы съемочная группа прослушала разговоры и передала Джошуа Питеру информацию, которая поможет ему дурачить зрителей.
— Я тебе это докажу. Давай скажем, что мы потеряли… — Бен пощелкал пальцами, задумавшись. — Ну, например, тетю Велму. А потом посмотрим, упомянет ли он ее имя.
— Но у кого-то из аудитории может действительно оказаться тетя по имени Велма, которая уже умерла.
— Правда? Именно Велма? — недоверчиво произносит Бен, но я прижимаю палец к губам, давая ему знак, что пора бы уже замолчать. Мы как раз подошли к воротам амфитеатра, где пожилая женщина проверила наши временные пропуска. Дождь прекратился, оставив в воздухе лишь влажность, скрашивающую жаркий августовский день. Нервная энергия толпы каким-то непонятным образом снова пробудила во мне надежду. Как только я сказала об этом, Бен принялся рассуждать о том, что подобные скопища людей напоминают ему о надписи на основании статуи Свободы: «Отдайте мне ваших страдальцев, ваших голодных».
Когда мы наконец добрались до своих деревянных сидений, я начала молиться, чувствуя себя немного смешной. С тех пор как мама умерла, в своих молитвах я обращалась только к ней.
Встреть меня, мама. Приди ко мне сюда. Скажи что-нибудь. Это поможет мне понять.
Я имела в виду письмо, которое нашла в маминых вещах, когда разбирала их после похорон; письмо, написанное моей маме в 1983 году, — именно в том году она на семь месяцев уехала из дому, чтобы поступить в медицинскую школу в Гренаде. Она пробовала поступать в школы Соединенных Штатов, но не прошла конкурс. На тот момент нам с Беном было только восемь лет, до нашего девятого дня рождения оставалось шесть недель. Не самое лучшее время, наверное, для того, чтобы остаться без матери, даже если знать, что она обязательно вернется, — для меня, во всяком случае, это было тяжело. И несмотря на это, я всегда считала, что мамин отъезд был оправдан. У нее было призвание, которому необходимо следовать, невзирая на то, куда оно может тебя позвать. Вот только выяснилось, что в тот год мама увлеклась не одной лишь медициной. Она увлеклась еще и студентом-медиком по имени Саймон Берг.
«Свидетельствую для истории, что миссис Беллинджер поцеловала меня первая», — писал он в своем письме, очевидно не зная, что по мужу ее фамилия была Кэмпбелл.
Ты любила его, мама? Если да, то почему же ты вернулась? И неужели после своего возвращения ты пожалела об этом и хотела бы оказаться в другом месте?
Я добавила этот вопрос на тот случай, если мама все-таки станет отвечать мне через Джошуа Питера. При этом я надеялась, что она догадается ответить мне не прямо, а так, чтобы люди в аудитории не поняли, о чем идет речь. Я никогда не показывала это письмо Бену. В данный момент оно лежало в несгораемом сейфе, встроенном в стену моей квартиры. Я не хочу омрачать память о маме, но я не могу больше отмахиваться от всех этих вопросов.
— «Твиззлер»[3]? — предлагает мне сидящая рядом женщина. По виду ей шестьдесят с хвостиком, а ее чрезмерная полнота свидетельствует о сахарном диабете, так что ей не следовало бы увлекаться конфетами.
Промокнув повлажневшие глаза, я отказываюсь. Она откусывает от батончика и, жуя, говорит:
— Мы можем долго прождать. Я слышала, что перед каждым шоу он медитирует.
Бен, сидящий по другую сторону от меня, фыркает.
Женщина интересуется, откуда мы приехали и от кого надеемся получить сообщение.
— Из Питтсбурга. И мы не ждем здесь чего-нибудь конкретного, — отвечаю я, позабыв упомянуть тетю Велму. — Мы здесь только из любопытства.
Похоже, женщину ничуть не озадачивает тот факт, что мы два с половиной часа ехали под дождем из чистого любопытства. Ей просто нужен повод, чтобы рассказать нам о своем брате Чарли, известном бегуне, который погиб сорок лет назад прямо на беговой дорожке — в него попала молния. Она открывает сумочку, в которой среди множества батончиков «Твиззлер» и «Милки Вэй» носит медали Чарли и даже небольшой золотой кубок.
Бен издает звук, больше всего похожий на мычание чего-то крупного и рогатого. Я предусмотрительно наступаю ему на ногу.
Проходит чуть больше часа, прежде чем появляется Джошуа Питер. Все встают, чтобы поприветствовать его аплодисментами. Все, кроме Бена, который продолжает сидеть и строить гримасы. Для медиума Джошуа Питер выглядит чересчур обычно — фланелевая рубашка навыпуск, джинсы, каштановые волосы… Жестом, которым обычно пользуются проповедники в церкви, он разрешает нам сесть, потом закрывает глаза и заявляет, что готов начинать.
— Я вижу женщину, женщину, которая уже ушла от нас. Она держит… брелок для ключей в виде Микки-Мауса.
Кто-то громко вздыхает. Съемочная бригада подносит микрофоны к женщине, чей умерший племянник однажды нарядился, как Гуффи на Хэллоуин. В результате мы вынуждены слушать историю о мире Диснея и Космической горе, пока кто-то из присутствующих не заявляет о своем родственнике, который носил брелок для ключей в виде Эйфелевой башни.
Постепенно я начинаю понимать эту систему. Джошуа Питеру достаточно произнести несколько ключевых фраз, которые аудитория тут же принимается интерпретировать, повествуя свои истории. Далее все идет по тому же сценарию, пока не удается достичь необходимого вывода: «Ваш близкий рядом с вами». Это наталкивает меня на мысль, что я, вероятно, зря рисковала жизнью на автостраде и напрасно попросила Мери Ворсингтон об услуге.
Весь следующий час продолжается игра в свободные ассоциации. В тот момент, когда я уже начинаю дремать, Джошуа Питер произносит: «Я вижу нечто, связанное с глазами. Человека, который сильно связан с глазами…»
— Скажи что-нибудь, — тихо говорит Бен, толкая меня локтем.
— Нет, — шепчу я в ответ.
Наша мама была глазным врачом. Но вряд ли речь сейчас идет о ней. В этом амфитеатре пятнадцать сотен человек, и наверняка мама не единственный известный им офтальмолог.
— У моей тети была опухоль мозга. Это отразилось на ее зрении, — сообщает какой-то доброволец из первых рядов.
— У моего отца была катаракта, — говорит еще кто-то.
— Нет… Мне кажется… Я чувствую, что видение связано вот с этой секцией. — Джошуа Питер протягивает руку в нашу сторону. Я ощущаю себя так, словно мы играем в теннис и по направлению к нам только что полетел мячик. «Не поддавайся на его уловки», — приказала я себе.
— У моего брата был стеклянный глаз, — подняв руку, произносит женщина, сидящая рядом со мной. — Он был знаменитым бегуном, — неизвестно зачем добавляет она.
— Дело не в стеклянном глазе. Здесь нечто большее… — Джошуа Питер делает паузу, закрывает глаза и подносит руку ко лбу, словно усиленно концентрируясь на чем-то. — Я вижу руку на глазах. Она целитель. Похоже, оптик…
— Офтальмолог, — выпаливает Бен, на миг заглушая шум публики. Благослови его Боже, он просто пытался исправить ошибку медиума. Дети глазных врачей всегда знают разницу между оптиком и офтальмологом.
Теперь микрофоны нацеливаются на нас.
— Наша мать была офтальмологом, — повторяет Бен. — Глазным хирургом.
— Так почему же вы сразу не сказали? — говорит Джошуа Питер, вызывая своим вопросом смех аудитории. Но это теплый смех, и я немного расслабляюсь, несмотря на прикованное к нам внимание.
— Мне было видение, буква «V». — Медиум показывает мне пальцами знак «виктория». — Ее звали Вики? Велма?
Мы качаем головами. Теперь ясно, что нас подслушивали.
Джошуа Питер потер висок, делая вид, что прислушивается к голосам духов.
— Она долгое время болела?
— Нет, — отвечаю я в микрофон и умолкаю. Нашу маму звали Сильвия Беллинджер-Кэмпбелл, и она погибла в автокатастрофе четыре месяца назад. Но я ему этого не скажу.
