Ион Друцэ - Недолгий век зеленого листа
«Бадя Георге, а почему вы не бросите курить?»
«Брошу, когда женюсь».
«И это когда будет?»
«Когда созреют гроздья винограда».
«Разве у вас в саду, или в поле, или еще где водятся кусты винограда?»
«Сладкие гроздья — дело невесты, а не дело жениха…»
И она спрячет лицо у него на груди — ох и хитер же!
— Цып-цып-цып!
Курочка выбежала из-за хаты, кончиком крыла вычерчивая кривую линию по серой пыли.
— Пришла наконец! Проголодалась? Не говорила я тебе?
Русанда стала крошить хлеб, а курочка подбирала крошки и все кружилась на месте: боялась, как бы не подскочила на помощь какая-нибудь из ее подружек.
Вернулась из села тетушка Катинка с чесалкой под мышкой.
— Ты, дочка, в своем уме?
— А что?
— Зачем ты ее кормишь, не видишь — курица Васыле?
Вдруг крошки перестали падать на землю, и удивленная курочка посмотрела вверх, чтобы узнать, в чем дело. Но вскоре они посыпались снова.
— Ну и что с того, если Васыле?
— Как что! Не должна же я кормить кур со всего села?
— Со всего села! Боже, как вы иногда говорите, мама, не подумавши. Позавчера удивлялись, отчего это тучи собрались, а дождя не было ни капли. Потому и не пошел — уж очень злые люди стали.
Тетушка Катинка пошла в дом, бормоча что-то и стороной обходя Русанду, чтоб не напугать курочку.
Давно зашло солнце, давно зажглись огни в окнах и уже начали гаснуть, давно парни с девушками прошли в клуб, давно молчит калитка, ожидая, когда зашепчется тополь, но и тополь молчит. Изредка показывается какой-нибудь прохожий, но не замедляет шагов у их калитки, торопливо проходит мимо. И снова тишина. У бади Васыле во дворе на летней печке готовят ужин. В квадрате света появляется то лицо, то рука. Бадя Васыле сидит где-то рядом и рассказывает:
— Мы трогаемся на заре. С документами, как положено…
Теперь недели две будет рассказывать, как они ездили за дровами. Для тихой сельской жизни пятидневные поездки — это эпопея.
В клубе играет гармошка. До клуба такая короткая дорога, и так скоро они бы дошли. Но он не приходит. Был далеко и приехал, а теперь близко — и не приходит. Пять дней она его ждала, а теперь осталось несколько минут, и она не может больше ждать. Вот не может, и все. То выйдет во двор, то вернется обратно в дом, то снова выйдет.
— Ты куда нарядилась? Может, в клуб?
— Хочу пойти.
— Так иди, чего стоишь?
Хотелось бы ей, чтобы на ее месте был бадя Георге, — посмотрела бы, как он выкрутится.
— Еще не поздно…
И снова вышла. Конечно, до клуба она может дойти и одна — и не страшно ей, и клуб недалеко, но внизу, у моста, ходят парочки, и она должна будет уступать дорогу. А раньше другие уступали дорогу им.
Но было уже поздно, и она пошла.
Едва дошла до моста, услышала громкий смех — молодежь высыпала из клуба на улицу, стала расходиться. Погас свет в окнах, кто-то, гремя ключами, закричал:
— Петря, подожди!
Идут.
Русанда постояла несколько секунд на узкой тропинке. Стояла одна в ночной темноте, потом побежала назад, вошла во двор, прислонилась к калитке. Если он был в клубе, то обязательно пройдет мимо.
Смех, крик. Все ближе, ближе. Может, лучше войти в дом? Все увидят, что она одна, что нет возле нее Георге… По селу уже ходят слухи, что у них все кончено, — что ж, если он хочет разорвать ее сердце…
Впереди идет Иляна, девушка с нижней магалы. Взглянула на Русанду, ничего не сказала, прошла мимо.
— Ой, Русанда, спасай! — еще издали закричала Домника.
— А что?
— Да вот Скридон…
Скридон обиделся:
— Ты, может, еще маме своей пожалуешься?
И всё пары, пары…
— Ты что одна стоишь?..
Кто-то удивился:
— Какой красивый сад у бади Михалаке!
— Черешни быстро растут.
И нет среди них высокого парня, парня, который всегда ходит быстро, чуть вразвалку, словно, куда бы ни шел, всюду его ждут важные дела…
Прошли.
Русанда уже хотела уйти, но заметила тень на перекрестке. Несколько мгновений стояла не двигаясь, следя за тенью. Потом улыбнулась, тихонько приоткрыла калитку и вышла на дорогу.
Он шел, глядя себе под ноги. Поднял голову, увидел девушку у калитки. На секунду тропинка заглушила шаги. Дойдя до калитки, глухо сказал:
— Добрый вечер, Русанда.
— Добрый…
Еще один шаг, и еще, и вот уже три шага… Русанда облокотилась на калитку.
Слезы застилали тень парня, она быстро вытерла их, но появились другие, и вот он уже исчезает за поворотом…
Кончено все… Господи, а какая была любовь, какая любовь!
О благословенное южное солнце, властвующее над нашим духом, о эти краткие, молниеносные, испепеляющие увлечения, о эти святые мгновения, когда из ничего, из благозвучия ничего не значащего слова, из задумчивого взгляда, из загадочной усмешки занимается вдруг великое пожарище любви, готовое испепелить все вокруг, когда неуемное влюбленное сердце жаждет подвигов, самопожертвования, готовое встрепенуться в любой миг, когда соперники мерещатся на каждом шагу, и черная молния ревности полоснет по сердцу так, что рука в минуту какого-то безумия выдергивает с корнем все, чем сердце жило, и, стало быть, все, конец всему, конец навеки, но вот сделан шаг, и еще шаг, вздох, и еще вздох, и судьба нам снова улыбается и ведет нас от невыносимой боли разрыва к неизъяснимо сладостному мигу примирения…
26
С самого заката открыты ворота, с самого заката сочится вода из большого ведра, принесенного для пойки лошадей; с самого заката котенок, почуяв вкусный запах, забрался под табурет, сидит не шелохнувшись, ждет и никак не возьмет в толк, отчего это хозяева не садятся за стол.
У ворот стоит тетушка Фрэсына, пристально глядит на дорогу и, когда уже не гремит по пыльной дороге ни одна телега, вздыхает:
— Матерь божья… А где же мой Георге?
Припомнила, что вчера вечером свалилась усталая, не помолившись за Георге, — боже, будь милостив! — и стала торопливо молиться. Уже прочла «Отче наш», начала «Царю небесный», а Георге все нет и нет…
Засветились окна соседнего дома, где-то внизу поскрипывал колодезный журавель, и тетушка Илинка вышла в сад сторожить свои абрикосы. Кричит без толку в темноту:
— А ну, кто там? Э-эй вы, бессовестные!
Правда, если подумать, что может случиться с Георге? Кобылки у них смирные, неогороженных колодцев в той стороне нет…
Тихий, сбивчивый звон телеги, тень жеребенка скользит по заборам…
«Едет! Слава богу…»
— Почему так поздно, Георгицэ!
— Надо было закончить там…
Тетушка тщательно закрыла ворота, пошла за подводой, повторяя про себя молитву, обращенную к святому Георге, который, хотя и был занят борьбой с драконами, успевал заботиться о людях, носивших его имя.
Георге распряг лошадей и долго еще возился во дворе. В третий раз тетушка подогрела обед, и он снова остыл, потухли уже и угли в очаге.
— Георгицэ, почему не идешь к столу, сынок?
— Иду, сейчас иду.
Сейчас придет. Мысленно продолжала молитву, но, увидев, что он, даже не присев, отщипывает хлеб, с трудом жует его, запнулась на «и отпусти нам грехи наши».
— Да ты не болен?
— Нет, ничего.
Она вышла во двор почистить ему костюм — сегодня суббота, и дети, у которых есть отцы, давно гуляют. Хорошо еще, что завтра воскресенье отдохнет.
Но что это, чем он собирается кормить лошадей?
Она вошла в дом и спросила так, будто сама была в этом виновата:
— Ты забыл накосить траву?
— Нет, не забыл.
— Так… Не привез же…
— Завтра погоню их пастись.
— Ну придумает тоже! Нарву сама им травы на огороде.
Георге пожал плечами — охота ей сегодня поговорить.
— Вот почистила костюм.
— Хорошо.
— Куда его повесить?
— На свое место.
— Ты никуда не идешь?
— Устал.
Поев, Георге еще раз вышел во двор посмотреть, не забыл ли чего, потом вернулся и лег.
«Два дня».
Два дня минуло, как он прошел не остановившись мимо Русанды. Два дня, прожитых в каком-то другом мире, куда не доходил даже нежный голос матери.
Светил косой язычок пламени в керосинке, в клубе резко постукивал мотор киноустановки, в соседней комнате устало срывалась на шепот молитва матери. А жернова мельницы времени все крутятся, размалывая часы на минуты, минуты па секунды, и эти секунды несутся мимо, мимо, мимо, в какую-то далекую пропасть.
Язычок в лампе все таял, вот от него осталась одна красная точечка, моторчик стал сухо покашливать и наконец совсем заглох, а в соседней комнате все шелестела, вздыхала молитва.
Наконец и она затихла. Тетушка Фрэсына вышла из комнаты на цыпочках, но Георге не спал. Протянул руку к подоконнику, нащупал табак, спички, закурил. Впервые закурил в постели.
— Георге!
— Что?
