Мор Йокаи - Золотой человек
Так что же это за власть, кому нужны императоры, министры, великие мира сего, если они не способны защитить от несправедливостей своих обездоленных подданных?
Не выдержав страшного удара судьбы, в один миг сделавшего нас нищими, мой муж однажды ночью застрелился.
Он не захотел быть свидетелем нищеты семьи, не захотел видеть слезы жены, слушать голодный плач ребенка, он предпочел смерть такой жизни.
И он скрылся от нас. Скрылся от нас… в могилу!..
Что это за мужчина, который в трудную годину, в беде, не нашел ничего лучшего, как бросить жену и ребенка на произвол судьбы и пустить себе пулю в лоб!
Но на этом наши бедствия еще не кончились. Я была нищей, бездомной, а меня хотели сделать еще и безбожницей. Тщетно умоляла священника я, вдова самоубийцы, чтобы мне разрешили похоронить несчастного супруга по всем обрядам. Священник был строг, он свято соблюдал предписания церкви и потому не разрешил предать прах мужа земле по христианскому обычаю. Мне суждено было увидеть собственными глазами, как городские живодеры бросили на телегу тело человека, на которого я молилась, отвезли его за кладбище и закопали там в яме, не оставив сверху ни холмика.
Зачем нужны служители церкви, если они допускают такое кощунство вместо утешения?
Кому нужен этот мир?
Ничего другого мне не оставалось, как покончить разом с собой и с ребенком. Привязала я младенца платком к груди и вышла на берег Дуная.
Одна я была, совсем одна на белом свете.
Иду вдоль берега, высматриваю, где поглубже.
И вдруг кто-то потянул меня сзади за платье и дернул, раз, другой.
Оглянулась я: кто это? И вижу — собака, Вот эта самая собака.
Последний мой друг на земле, единственное живое существо, оставшееся мне верным.
Случилось это неподалеку от нашего летнего домика с садом. Дом этот тоже был запечатан, и мне разрешалось пользоваться лишь садовой кухней.
Села я тогда на дунайском берегу и задумалась. Кто я? Если я человек, женщина, мать, так неужели же я хуже зверя? Да разве кто-нибудь видел, чтобы собака топила своих щенят, а сама бросалась следом за ними в омут? Нет, не убью я себя, не умерщвлю своего ребенка, а останусь жить и во что бы то ни стало воспитаю свою девочку! Как жить буду? Как волки и кочующие цыгане, у которых нет ни кола ни двора. Буду просить милостыню у матери-земли, у холодного родника, у леса… Но у людей — ни за что на свете!
Мой бедный муж в свое время часто рассказывал мне о маленьком островке, который полвека назад создал Дунай в прибрежных камышах, невдалеке от нашего обжитого острова. Осенью он отправлялся туда охотиться и много раз упоминал о скалистой пещере, где он прятался от ненастья. Он говорил, что этот остров ничей, что Дунай создал его для себя, что ни одна власть, ни одно правительство не знает о нем и ни одно государство пока что не имеет на него права. Никто не пашет, никто не сеет на той земле. Поля, деревья, луга — все ничье.
«А если ничье, почему бы мне не поселиться там? — подумала я. — Выпрошу у бога право там жить. Выпрошу у Дуная. Разве они откажут мне в этом? Посею там хлеб. Где взять семян? Там видно будет. Чем обработать землю? Ничего, нужда научит».
У меня оставалась лодка. Судебные власти не нашли ее, иначе бы забрали. Уселись мы в лодку втроем: я, Ноэми и Альмира. Опустила я весла на воду и стала грести к острову. Раньше никогда не гребла, но чему не научит нужда?
Как вступила я на эту землю, необыкновенное чувство охватило меня. Словно с плеч моих свалилось все пережитое в том, покинутом мире. Какая-то особая, умиротворяющая тишина встретила меня здесь. Обойдя рощу, леваду, луг, я уже знала, что буду здесь делать. В роще жужжали пчелы, в перелеске цвели земляные орехи, на водной глади раскинулся водяной каштан, на берегу грелись под солнцем черепахи, стволы деревьев облепили улитки, в кустах на болоте зрела ягода. Господи, вот твой щедро накрытый стол! Деревья были осыпаны дикими плодами. Это иволги занесли сюда семена из культурных садов, и из них выросли дички, родившие жесткие и кислые яблоки. В зарослях малины дозревали алые поздние ягоды. Да, теперь я уже знала, что буду делать на этом острове! Я превращу его в райский уголок. Да, да, сама. Я докажу, на что способны женские руки. И буду жить здесь, как в раю.
Разыскала я и скалу, в которой самой природой были сотворены гроты, пригодные для жилья. В самом большом из них лежала примятая охапка сена. Когда-то еено служило ложем для моего покойного супруга. Оно перешло ко мне по праву, по вдовьему праву. Устроившись на нем, я накормила дочку грудью; она заснула. Тогда я уложила ее на сене и, прикрыв шалью, сказала Альмире: «Останься здесь и сторожи Ноэми, пока я вернусь». И снова переправилась на лодке на большой остров, чтобы заглянуть в свой старый сад. Веранда нашего летнего домика была покрыта большим холщовым навесом. Я сняла навес — он будет служить нам крышей, а зимой, быть может, пойдет на одежду — и увязала в него то, что оказалось под рукой — посуду, кухонную утварь, садовый инвентарь. Узел получился такой большой, что я с трудом взвалила его себе на спину. Когда-то я подъезжала к дому мужа в коляске на четверке лошадей, теперь же покидала его с тюком на плечах. А ведь расточительной я никогда не была и хозяйство вела очень экономно. Хотя все в узле принадлежало мне, я чувствовала себя почти воровкой. В самом деле, что стоит людям и это расценить как воровство? Все смешалось тогда в моей голове — правда и ложь, понятия о том, что можно и чего нельзя. Я бежала из собственного дома без оглядки. Пробираясь через сад, я срезала с каждого фруктового дерева по ветке, и с фигового дерева, и с ягодников тоже, собрала все ветки в платок и поцеловала на прощание развесистую плакучую иву, под которой столько раз мне снились счастливые сны. Все кончено. Никогда больше я не вернусь сюда.
Больше всего в тот момент беспокоило меня, что на острове в расщелинах водились ядовитые змеи. Я испытывала перед ними безотчетный страх и очень боялась за Ноэми. Кроме того, я понятия не имела, чем буду кормить Альмиру. Сама-то я как-нибудь пропитаюсь — зиму диким медом, каштанами, черепашьими яйцами и ягодами, а Ноэми смогу прокормить грудью, но как быть с Альмирой? Ведь верный пес просто подохнет с голоду. А без собаки мне не прожить. Я просто умру от страха.
Добралась я с узлом до своего нового жилища и первое, что увидела перед входом, — судорожно извивающийся змеиный хвост и чуть поодаль — откушенную голову. Змеиное туловище съела Альмира. Умный пес лежал в ногах у спящего ребенка, махал хвостом и облизывался, словно говоря: «А я уже пообедал». С тех пор Альмира постоянно охотилась на змей. Они стали ее повседневной пищей. Зимой она раскапывала их норы. Мой друг — так звала я собаку — сам нашел для себя пищу на этом заброшенном острове и освободил меня от постоянного страха перед змеями.
О сударь, трудно передать чувство, которое я испытала в первую ночь на этом острове. У меня не было ничего и никого на свете, кроме бога, ребенка и пса. Я не смею назвать это чувство болью, скорее оно было похоже на блаженство. Мы все трое забрались под тяжелую холстину и проснулись с первым щебетанием птиц.
А потом начался труд. Труд первобытных людей. Да, нужда научила меня всему.
Перед рассветом я шла собирать луговую манну, ее колосками я питалась. Жены бедняков хорошо знают растущие на болотах метелки манника, которые они собирают в подол. Ах, эта манна! Поистине манна небесная, божий дар беднякам!
Сударь, два года питалась я этой пищей и каждый день, преклонив колена, благодарила всевышнего, позаботившегося о пропитании своих пичуг.
Плоды диких яблонь и груш, мед лесных пчел, земляные орехи, яйца черепах и диких уток, улитки, сушенные на зиму грибы — вот что было нашей обычной пищей. Слава тебе, господи, за щедрость, с какой накрываешь ты свой стол беднякам!
Жизнь давалась мне не просто. Дни и ночи не покладала я рук. К дикой яблоневой поросли привила ветки, срезанные в нашем прекрасном саду, на перекопанной целине посадила ягодники, виноград, сделала ульи и собрала в них пчелиные семьи. На южном, скалистом, склоне я развела хлопок и сама сучила из него нить, чтобы сшить хотя бы грубую одежду. Уже на следующий год был у нас свой мед и воск, который я тут же пустила в обмен. На остров стали наезжать мельники из окрестных сел, контрабандисты, промышлявшие на Дунае. Они помогали в трудных работах и никогда не обижали нас. Все знали, что у меня нет денег, и платили за провиант трудом, инструментом, — знали, что денег я не беру. И вот когда мой сад заплодоносил, — о! — тогда я действительно стала счастливой. На благодатной девственной земле деревья росли вдвое быстрее. У меня есть грушевые сорта, которые дают два урожая в год. Молодые деревца гонят новые ветки вплоть до Иванова дня. Деревья на острове плодоносят ежегодно и очень щедро. Я изучила тайны природы и убедилась, что от уменья садовода во многом зависит, какой будет урожай.
