Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти
Она свела брови вместе и принялась выговаривать ребенку:
— Хороший мальчик, славный мальчик! Ты будешь еще лучше, если перестанешь кусать маму.
Интересы членов семейства явно разделились, одни поглядывали на нас и продолжали заниматься своим делом. Другие преспокойно ели бекон или сосали грудь.
— Сэм, где нитки? — крикнула Сара-Анна после недолгих поисков.
— Не знаю, — ответил Сэм из-под стола.
— Знаешь, — вмешалась мама, наугад пиная его ногой под столом.
— Не знаю, — продолжал настаивать Сэм.
Мама назвала несколько вероятных мест, где могли быть швейные принадлежности. В конце концов нитки обнаружились в глубине выдвижного ящика стола среди вилок и старых деревянных спиц.
— Я всегда скажу тебе, где что лежит, — объявила мама, приближаясь к дочери.
Сара-Анна, однако, не обратила внимания на родительницу, она вся сосредоточилась на нитках, а также на продуктах своего труда: красном шерстяном гетре для зимы, штопоре, воткнутом в ткань, и клубке красной шерсти с натыканными туда спицами.
— Это ты, Сэм, — запричитала она. — Я знаю!
Сэмуэль под столом объявил: «Буква «Д» — и запел песню:
Дикобраз весьма силен,
Что ни игла, то штык.
Он убивает даже льва,
Проткнув иглой язык.
Мама начала трястись от тихого смеха.
— Папаша научил, — прошептала она гордо. — А теперь расскажи нам стишок на букву «Б», Сэми.
— Не буду, — отозвался Сэм.
— Давай, давай, Сэми, сынок, сынуля, а я сделаю пудинг с патокой.
— Сегодня? — высказала Сара-Анна свою заинтересованность.
— Давай, Сэми, цыпленок, — настаивала мать.
— А у нас не осталось патоки, — заявил наконец Сэм.
Игла прокалялась на огне. Ребятишки стояли рядом и смотрели.
— Сама все сделаешь? — спросил я у Эмили.
— Я?! — воскликнула она удивленно и замотала головой.
— Тогда это придется сделать мне. — Я взял иглу носовым платком.
Затем внимательно осмотрел рану. Когда Эмили ощутила жар иглы, то вырвала руку и посмотрела мне в глаза, смеясь от страха и смущения. Я же был очень серьезен и настойчив. Она осторожно протянула мне руку снова, сжав губы в ожидании боли и глядя на меня. Пока я смотрел ей в глаза, мужество не покидало девушку. Когда же я был вынужден переключить внимание на сам процесс прижигания, она с резким «Ах!», перешедшим в смешок, спрятала руки за спиной и уставилась на меня большими карими глазами, вся дрожа от возбуждения, немного смущенная и взвинченная.
Кто-то из ребятишек заплакал.
— Так не годится, — сказал я, снова бросив уже остывшую иглу в огонь.
Я раздал девочкам все пенсовые монеты, которые у меня были… потом предложил шестипенсовик мальчику, прятавшемуся под столом.
— Мне не нужно, — сказал он, отвернувшись.
— Ну, что ж. У меня больше нет мелочи, стало быть, ничего больше ты не получишь.
Я дал другому мальчику плохонький, разболтанный перочинный ножик, который был у меня в кармане. Сэм злобно посмотрел на меня. Из жажды мести он выхватил «колючку дикобраза» из огня, но… за горячий конец. И тут же с воплем уронил ее на пол, после чего схватил со стола чашку и швырнул ее в удачливого Джека. Она разбилась о камин. Мать пыталась схватить сына, но тот убежал. Маленькая девочка сразу захныкала:
— Ах, моя розовая чашечка… моя любимая розовая чашечка.
Мы почувствовали себя неловко и покинули сцену, воспользовавшись всеобщей неразберихой. Хотя Эмили вряд ли обращала внимание на весь этот шум. Она думала о себе и обо мне.
— Я ужасная трусиха, — сказала она застенчиво. — Ничего не могу с собой поделать, — она взглянула на меня с мольбой.
— Ничего, — успокоил я ее.
— И никогда не смогу в себе это преодолеть, даже ради спасения жизни.
— А вот любопытно, — сказал я, — что на свете могло бы смутить юного пожирателя бекона? Он ведь даже не посмотрел в нашу сторону.
— Да, не посмотрел, — согласилась она, кусая себя за кончик пальца.
Нашу беседу неожиданно прервал вопль сзади. Обернувшись, мы увидели Сэма, бегущего к нам прямиком по торфу и выкрикивающего обидные слова в наш адрес.
— Кроличий хвост, кроличий хвост, — вопил он. Мелькали босые ноги, короткая рубашонка развевалась на холодном утреннем ветру. К счастью, он налетел на корягу или колючку, потому что, когда мы обернулись снова, он молча подпрыгивал на одной ноге, обхватив пораненную ногу обеими руками.
Глава VII
ЛЕТТИ СРЫВАЕТ МАЛЕНЬКИЕ ЗОЛОТЫЕ ПЛОДЫ
Во время листопада Летти была на редкость упряма. Она произносила слишком много банальностей относительно мужчин, любви и брака; посмеивалась над Лесли, постоянно нарушая его планы. Наконец он отстал от нее. Несколько раз она ходила на мельницу, но поскольку ей показалось, что к ней там слишком привыкли, считая ее уже одной из своих, она отдалилась и от них. После смерти отца она стала какой-то беспокойной. Теперь, получив наследство, обеспечившее ее будущее, она превратилась в язвительную гордячку, общаться с нею было просто невмоготу. Она, чья жизнь до сих пор журчала бездумным ручейком, целыми днями бесцельно сидела у окна, задумавшись, ее крепкие зубы до дыр прогрызали носовой платочек. Она ничего не говорила, не общалась со мной, только читала разную литературу о современных женщинах.
Однажды Летти отправилась на прогулку в Эбервич. Лесли не заходил к нам уже две недели. День выдался серый, пасмурный. Ветер гнал туман через холмы. На дорогах лежала глубокая черная грязь. Деревья в лесу стояли неуклюжие, мрачные. Это был такой день, о котором вообще лучше забыть и не замечать его, если это возможно. Я разжег огонь и подошел к окну, чтобы задвинуть занавески и придать комнате более уютный вид. И тут вдруг я увидел Летти, выпрямившись, она быстро шла по тропинке. Вскоре она, разрумяненная, влетела в комнату.
— Чай еще не подан? — спросила она.
— Ребекка пошла за лампой.
Летти сняла пальто, меха и швырнула все на кушетку. Затем подошла к зеркалу, взбила волосы, еще сильнее завитые туманом, и с высокомерной придирчивостью оглядела себя. Потом резко повернулась, посмотрела на пустой стол и схватила колокольчик.
Это было настоящее событие, редко кто-нибудь из нас звонил в колокольчик в столовой, так что Ребекка поначалу бросилась к входной двери. Потом заглянула в комнату и спросила:
— Вы звонили?
— Я думала, чай уже на столе, — сказала Летти холодно. Ребекка посмотрела на меня, потом на нее и ответила:
— Но ведь только-только пробило полпятого[11]. Сейчас принесу.
Услышав звяканье чашек, пришла мама.
— Ну, — обратилась она к Летти, которая расшнуровывала ботинки. — Приятная была прогулка?
— Если не считать грязи, — был ответ.
— А, полагаю, ты сожалеешь, что не осталась дома. В каком состоянии твои ботинки!.. И юбки, полагаю, тоже. Давай-ка я отнесу их на кухню.
— Пусть это сделает Ребекка, — сказала Летти, но мама уже вышла из комнаты.
Когда мама разливала чай по чашкам, мы сидели молча за столом. У каждого на языке вертелся вопрос, что же случилось с Летти. Но мы предпочли помолчать, умудренные опытом. В конце концов она сама сказала:
— Знаете, я встретила Лесли Темпеста.
— О, — произнесла мама. — Он гулял с тобой?
— Он и не посмотрел на меня.
— О! — воскликнула мама. Потом через некоторое время предположила: — Может быть, он не заметил тебя?
— А может, изображал из себя британца с каменным лицом? — спросил я.
— Он прекрасно видел меня, — объявила Летти, — иначе бы не изображал детскую сценку, будто он в восторге от Маргариты Реймонд.
— Это могло быть и не игрой… ведь вы больше не встречаетесь.
— Я сразу почувствовала наигрыш: он изображал свой восторг слишком экстравагантно. Ему не следует беспокоиться, я не собираюсь бегать за ним.
— Похоже, ты очень рассержена, — сказал я.
— Вовсе нет. Но он знал, что я иду домой. Мог бы заодно подбросить и Маргариту, которая живет на полпути от нас.
— У него была повозка?
— Догкарт[12].
Она сердито принялась разрезать свой гренок на кусочки. Мы терпеливо ждали.
— Как это подло и низко с его стороны, правда, мама?
— Ну, моя девочка, ты же с ним плохо обращалась.
— Какой ребенок! Низкий, подлый мужлан! Мужчины — большие дети.
— Да и девушки, — сказала мама, — тоже зачастую не знают, чего хотят.
— Хотят, чтобы их считали взрослыми.
— Как бы там ни было, — сказала Летти, — он заурядный щеголь, мне он просто неприятен.
Летти встала из-за стола и занялась шитьем. Она шила только тогда, когда бывала в плохом настроении. Мама улыбнулась мне, вздохнула и для успокоения обратилась к мистеру Гладстону. Ее любимой настольной книгой была «Жизнь Гладстона» Морли.
