Маргрит Моор - Серое, белое, голубое
Зайдя на следующий день в свой офис, он не слышит в ангарах привычного адского грохота. Когда он встречает взгляды швейцара, двух секретарш и чертежника, которые здороваются с ним с почтительным ужасом, ему уже ясно, что рабочие не бастуют, а просто собрались группками, чтобы посплетничать о нем. Еще не хватает только, чтобы сотрудники от полноты чувств преподнесли мне букет!
Ближе к полудню появляется Зейдерфелт. Они с Робертом сразу же приступают к обсуждению дел: существует препятствие, которое мешает развернуть в полную мощь дочернее предприятие. Фаза первоначальных капиталовложений в «Алком» завершена, но срок поставки ничтожной вращательной оси, необходимой для производства алюминиевых матриц, — целых три месяца!
Роберт озабоченно потер подбородок и посмотрел в спокойное лицо собеседника, сидящего напротив. Насколько я помню, это первый случай, когда он совершил значительный промах в работе. Но, впрочем, похоже, что, как и меня самого, его это не слишком волнует. Вдруг он слышит слова своего зама:
— Кстати, чуть не забыл: надеюсь, вы не откажетесь быть моим гостем сегодня вечером?
Роберту показалось, что он ослышался.
— Приходите сегодня вечером ко мне на ужин. Вы не пожалеете. Кулинария — это мое хобби.
Оказывается, и у Зейдерфелта есть частная жизнь. Дом — на набережной Халхеватер; хозяин в темно-синем фартуке, у него есть кошка.
За стеклом — коллекция минералов, дающая повод к пространному рассказу о пешем походе в Андах. В тот вечер Роберту пришлось хочешь не хочешь обменяться мнениями по всем вопросам. Зейдерфелт то и дело взрывался от хохота, и при этом плечи у него ходили ходуном, точь-в-точь как у обезьяны. Он заводил свои любимые мелодии — из музыки к фильму «Bedazzled» — «Ослепленный» и еще хор монахинь, — а потом с энтузиазмом готовил в шейкере фирменный коктейль (два сорта бренди, яичный желток и лимон).
— Это называется «Салют Ватерлоо».
В столовой стол покрыт скатертью. На темно-красном поле — нарциссы. После первой рюмки Зейдерфелт протягивает руку для рукопожатия и представляется:
— Кас.
Роберт машинально пожимает мягкую, как бархат, руку и с интересом ждет, что будет дальше.
— Меня зовут Кас, Каспар. В Лиссе, откуда я родом, это имя встречается довольно часто. В нашем классе Каспаров было трое.
— Роберт.
Их встреча наедине протекает в атмосфере сердечной дружбы. Еда вкусная, вино отличное. После небольшой паузы хозяин встает, выходит ненадолго, а потом возвращается с картиной кисти покойной матушки в руках — композиция из цветов. Глаза у него на мокром месте. Впрочем, паника, охватившая Роберта на следующее утро, оказалась безосновательной.
Несколько дней спустя Зейдерфелт перешагивает порог директорского кабинета с победным сообщением:
— Менеер Ноорт, мне кажется, я могу предложить вам решение.
Роберт чуть отодвигается от стола и принимает непринужденную позу.
— Я слушаю.
А в голове у него тем временем: «Я так и думал: акционерное общество «Алком», этот кусочек мира, созданный моей фантазией, будет спокойно существовать и дальше. Все будет в порядке, я так и знал».
Он узнает, что Зейдерфелт собирается в командировку в Пенсильванию, к своему бывшему шефу. Алюминиевый концерн, обдумывая возможность выхода на Нидерланды, желает прежде всего удостовериться в возможностях сбыта. По этой причине они ищут самостоятельные предприятия, которые могли бы взять на себя дальнейшую обработку продукции. Зейдерфелт звонил туда, и оказалось, что бывшего сотрудника все еще хорошо помнят.
Роберт заложил пальцы за лацканы пиджака. Эту ось мы должны начать производить сами, думает он про себя. Позже я изложу ему свой план. Зейдерфелт тем временем положил свои холеные руки на поверхность стола. Как бы хотелось мне сейчас прикоснуться к этим мягким лапкам. Если он не возражает, он сейчас понизит голос.
Приглушенным тоном Зейдерфелт произносит:
— Когда дело дойдет до переговоров — а так будет, уверяю вас, менеер Ноорт, — американцы гарантируют, что при возвращении в моем ручном багаже будет находиться та самая пресловутая деталь…
Директора переглянулись.
— Отлично, — сказал Роберт и встал. — Я восхищаюсь вашей проницательностью.
Зейдерфелт тоже поднялся. Вопрос разрешен — оба они вполне удовлетворены.
7
Весна 1981 года. Смерть матери.
На Старой Морской улице движение машин в сторону набережной застопорилось. Дети с венками из цветов стоят на ветру. Магда отсутствует почти целый год. Роберт, который давно вернулся на свою кровать, порой просыпается среди ночи, включает свет, видит собственную одежду на спинке стула и говорит себе совершенно серьезно: «Я несчастный человек». В поселке кумушки, встретившись у прилавка, продолжают судачить о нем, с каждым днем его личность вызывает все больше недоумения.
Кончину матери трудно назвать благостной. Старушка поскользнулась ночью в своей ванной. Скорей всего, у нее случился удар после ужина в ресторане дома для престарелых, где подавали крабовый коктейль и рагу из бычьих хвостов. Узрев те самые блюда, перед которыми она никогда не могла устоять, она, наверно, не подумала, какую тяжелую нагрузку они создадут для ее изношенных внутренностей. Падая, она проехалась по полу и со всей силы ударилась головой об раковину. Ее нашли только через день или два. Во время кремации ее сын, не любивший мать, производил впечатление убитого горем.
Он стоял впереди всех в волнах цветочных ароматов, вслушиваясь в звуки заключительного хора из «Страстей по Матфею». За его спиной горстка людей старалась не проронить ни звука. Не зная, на что смотреть, он вперился в паркет, на котором был установлен катафалк…
…Мне ужасно не повезло. Именно тогда, когда Магда начала понемногу исправляться, не вела уже себя так вызывающе, именно тогда, когда на ее губы и ногти вновь легла алая краска, пришла телеграмма из Канады. Буквально за день до того, шутки ради, я приложил ухо к ее груди, послушал, как ровно стучит сердце, и сказал: «Ты опять как новенькая». А сейчас с телеграммой в руках она подвигает стул и с удрученным видом садится, разом увядшая, она перебирает ногами и ерзает на дубовом стуле, как будто бы он не кажется ей достаточно прочным. Видел ли я такое и раньше? Кожа вокруг носа у нее правда белая как мел. Она поднимает глаза и говорит: «Мама приснилась мне позапрошлой ночью». Молчание. Из-за жары острее запах лавра. У нее на ногах черные парусиновые тапочки.
Подступают слезы — он давным-давно отвык от этого.
Через десять дней он встречал ее в аэропорту. Как только они выехали на трассу Д-999 в сторону Квиссака, он задал вопрос: «Ну, как все прошло?» Словно вид ее был недостаточно красноречивым, не таким, как он представлял себе, думая о ней неделю назад.
— Магда, ты меня слышишь?
Казалось, кто-то взял и натянул потуже кожу на ее лице, губы ее побледнели и вытянулись в узкую линию.
Она лишь устало отмахнулась. Дескать, что говорить…
— Ну, как тебе сказать…
Ситуация не самая подходящая для разговора. Время приближалось к шести. Машины на трассе с двусторонним движением, стремясь обогнать одна другую, проделывали немыслимые маневры. Он дал полный газ, потом чуть сбавил скорость, завизжали тормоза, и их машина как раз вовремя, тютелька в тютельку обошла тяжелый грузовик с прицепом. В голове его крутились приличествующие случаю вопросы. Как ты там все уладила, с кремацией, похоронами, отчего она умерла, ты видела ее мертвой? Бросив взгляд на приборную доску, он, к своей досаде, обнаружил, что по дороге в аэропорт забыл заправиться.
Всю эту неделю он плохо спал, и это несмотря на то, что целыми днями работал: белил кухню, доставал с антресолей и начищал до блеска ее горнолыжные ботинки, прочищал трубы в ванне, косил высокую траву, из-за которой у нее случались порой приступы аллергии; одним словом, несмотря на то что он целыми днями трудился не покладая рук, ночью он не находил себе места. Чтобы как-то скоротать время, он начал писать ей письма. Она должна перестать его обманывать. Черным по белому он указывал ей на необходимость впредь поубавить скрытности и больше считаться с его чувствами. Порой из-под его пера выходили влюбленные строчки, порой он метал громы и молнии. Ты моя отрада в жизни. Только, к сожалению, ты подаешь мне много поводов для огорчения. Он договорился до того, что стал уверять ее, что хотел бы всей душой вернуться в прошлое, когда еще не был с ней знаком… И вот наконец — это было вчера — со стопкой исписанной бумаги он шагнул в ночь. В его мастерской царила мертвая тишина, за все эти дни он ни разу не переступил через ее порог. Небрежно насвистывая, он принялся развешивать листы по стенам на уровне глаз между другими произведениями. Наконец осмотрел, что получилось, испытывая одновременно удовольствие и дурноту. Это письма моей жене.
