Мор Йокаи - Золотой человек
Ноэми встала и последовала за матерью и двумя гостями в заднюю маленькую комнату. Тимар тоже отошел от стола. Теперь новый гость с волчьей жадностью поедал в одиночестве все, что было на столе. Быстро двигая челюстями, он продолжал разговаривать с Тимаром, не заботясь о том, слушает ли тот его или нет. Изредка гость бросал через плечо обсосанные кости Альмире.
— Да, тяжелый, дьявольски тяжелый путь пришлось вам проделать, сударь. Погодка — не дай бог! И как только вам удалось пробиться через Демирские ворота? А Тахталинский перевал? Лови, Альмира, и заткни свою глотку! Вы помните, сударь, как мы с вами однажды познакомились в Галаце? На, это тоже тебе, черная зверюга!
Тут он обернулся и только теперь заметил, что ни Тимара, ни Альмиры поблизости нет. Все бежали от него! Тимар залез на чердак и устраивал себе царское ложе из свежепахнущего сена, Альмира спряталась в расщелину между валунами.
Незваному гостю ничего не оставалось делать, как снова приняться за трапезу. Он выпил все, что было в, кувшине, затем слил до последней капли остатки вина из стаканов и, оторвав тонкую полоску от плетеного стула, на котором сидел, принялся ковырять в зубах с таким видом, будто он один в полной мере заслужил сегодняшний ужин.
На остров уже спустился вечер. Утомленных всем пережитым путешественников быстро сморил сон.
Тимар тоже блаженно растянулся на своем ароматном ложе и с удовольствием подумал о том, что вот наконец и он сможет как следует выспаться.
Но не тут-то было! Тяжелый, полный напряжения день давал о себе знать. В утомленном мозгу, как причудливые видения, сменялись картины пережитого: фигуры преследователей, грозные скалы, водопады и пороги, разрушенные крепости, незнакомые женщины, черные псы, белые кошки — все переплелось и смешалось в одну кучу. В его ушах все еще свистел ветер, протяжно сигналил корабельный рог, щелкали кнуты погонщиков, раздавался собачий лай, звенели золотые монеты, кто-то хохотал, шептался, кричал…
Тимар тщетно смежал веки. Чем больше он силился уснуть, тем больше преследовали его видения и звуки.
Вдруг он явственно различил голоса в комнате под чердаком.
Он узнал их. Разговаривали хозяйка дома и нежданный пришелец.
Чердачное перекрытие было тонким, и каждое слово снизу доносилось до слуха Тимара так отчетливо, будто ему шептали на ухо. Разговаривали в комнате тихими, сдавленными голосами. Гость, правда, иногда переходил на высокие ноты.
— Ну-ка говори, матушка Тереза, начистоту — есть в доме деньги? — спрашивал он.
— Ты же знаешь, что нет. Тебе прекрасно известно, что я торгую только в обмен и денег не беру.
— Ну и глупо делаешь. Меня это не устраивает. Впрочем, я просто не верю.
— Чистую правду тебе говорю! Я вымениваю то, что мне нужно по хозяйству. А деньги, зачем они?
— Мне бы их отдавала. Уж я-то нашел бы им применение. Так нет же, обо мне ты не думаешь. Может быть, ты намерена дать за Ноэми приданое из сушеных слив? Плохая ты мать. Не заботишься о счастье дочери. И мне не желаешь помочь сделать карьеру, хотя, между прочим, от моей карьеры зависит и твое будущее. Вот сейчас, к примеру — я получил назначение на службу в посольство, а добраться до места не могу — нет денег на путевые расходы. Меня, видишь ли, обчистили, кошелек украли. И вот из-за такого пустяка я рискую потерять хорошую службу.
— Я не верю, чтобы тебе предложили службу, которую можно потерять, — спокойно ответила женщина. — А вот то, что ты находишься на службе, которую нельзя потерять, — в этом я уверена. Что у тебя нет денег — верю, но что у тебя их кто-то украл — не верю.
— Ну и черт с тобой, не верь! Я тоже не больно-то верю, что у тебя нет денег. Контрабандисты здесь бывают часто, платят, они щедро, так что у тебя наверняка водятся деньжата.
— Перестань кричать! Контрабандисты на остров и вправду наведываются, да только они боятся близко подойти к жилью. А уж если когда и заглянут, так чтобы соль на фрукты выменять. Может, тебе соль нужна?
— Брось издеваться! Ну, а эти богачи, которые сегодня здесь ночуют?
— Я у них денег в кармане не считала.
— А ты попроси у них денег. Потребуй! Полно святой притворяться! Одним словом, достань мне деньги хоть из-под земли. Пора кончать этот глупейший товарообмен, здесь тебе не австралийские берега. Хочешь, чтобы я от тебя отстал, добудь мне золота. А то ведь мне стоит пикнуть там, где надо, и тебе каюк…
— Тише ты, несчастный!
— Ну, вот наконец ты заговорила: «Тише, тише!» Я могу и совсем замолчать. Будь человеком, Тереза: дай деньжат.
— Ну что пристал? Говорят тебе, нет у меня ни гроша. И не нужны они мне. Будь проклято все, что с ними связано. Можешь перерыть все в этом доме, если что найдешь — твое.
Мужчина, как видно, не преминул воспользоваться этим приглашением, ибо вскоре послышался его возглас:
— Ага! А это что? Золотой браслет!
— Да. Ноэми получила его сегодня в подарок от этой барышни, что у нас в гостях. Бери, коли хочешь.
— И возьму, с худой овцы хоть шерсти клок, авось дадут за него десять золотых. Не горюй, Ноэми, когда ты станешь моей женой, я подарю тебе целых два браслета по тридцать золотых каждый. С сапфиром. Нет, с изумрудом. Что тебе больше нравится: сапфир или изумруд?
И он засмеялся собственной остроте при полном молчании женщин.
— Ну а теперь, драгоценная матушка Тереза, постели-ка постель своему будущему любимому зятюшке, своему дорогому миленькому Тодору, да пожелай, чтобы он увидел во сне свою возлюбленную Ноэми.
— Здесь мне тебя негде сегодня положить. Во второй комнате и на чердаке спят гости. А с нами в одной спальне нельзя. Ноэми уже не ребенок. Ступай на веранду, там стоит топчан, на нем и ляжешь.
— Ах, боже мой, жестокая, черствая Тереза! Как? Своего единственного, дорогого зятюшку ты гонишь спать на жестком топчане? Ай-яй-яй!
— Ноэми, отдай ему подушку. Вот, возьми и мое одеяло. Спокойной ночи.
— Но ведь там эта проклятая собака, этот чертов волкодав!..
— Не бойся, я посажу его на цепь. Бедное животное! Его привязывают только тогда, когда ты сюда являешься.
Тереза с большим трудом выманила Альмиру из ее убежища. Пес заранее знал, что его ожидает, и отчаянно сопротивлялся тяжелой цепи. Но привычка к повиновению взяла верх, и он в конце концов дал себя привязать, однако с этой минуты еще больше возненавидел виновника своей неволи.
Когда Тереза ушла в комнату и Тодор остался на веранде один на один с черным ньюфаундлендом, тот принялся яростно лаять и рваться на цепи. Пес метался по маленькой площадке в какой-то бешеной пляске, напрягая все силы, чтобы разорвать тугой ошейник или тяжелую цепь, а когда это ему не удалось, он принялся расшатывать старую бузину, к стволу которой был привязан.
Тодор дразнил его и, казалось, получал истинное удовольствие, издеваясь над грозным псом, который теперь не мог до него дотянуться и дать волю своему гневу.
Подойдя к собаке совсем близко, но так, что цепь не позволяла ей дотянуться до него, Тодор встал на четвереньки и принялся строить Альмире гримасы: показывал ей нос, высовывал язык, плевался и передразнивал ее.
— Гав-гав! Вау-у… Ты, конечно, хотел бы укусить меня, не так ли? Гав, гав!.. Вот мой нос, ну-ка — откуси! Что? Не можешь? Ах ты отвратительная дохлятина! Гав, гав… Ну, оборви цепь, оборви! Иди сюда, померяемся силами. Хватай меня за палец, на, вот он, перед твоим носом, на, возьми!
В приступе безудержной ярости Альмира вдруг оцепенела. Она перестала лаять и, казалось, образумилась. Задрав голову, она уставилась на стоявшего перед ней на четвереньках диковинного зверя, как бы с целью разглядеть его и обнюхать, а затем повернулась к нему задом и, следуя исконной собачьей привычке, с такой силой стала отбрасывать задними лапами песок, что залепила глаза, рот и уши этому животному в человечьем облике. Тодор с руганью отпрянул от собаки, проклиная ее за этот «достойный человека маневр». А пес спокойно направился в свою конуру и больше не выходил оттуда и не лаял, лишь тихонько скулил и лязгал зубами.
Тимар все слышал. Сон не шел к нему. Дверцу чердака он оставил открытой, чтобы в нее проникал свет. Стояла лунная ночь, и когда собака утихомирилась, кругом воцарилась мертвая тишина. Это была удивительная, необыкновенная, меланхолично-мечтательная тишина, только одинокие ночные голоса нет-нет да нарушали ее.
Сюда не доносился ни скрип арбы, ни шум мельничных крыльев. Это была тишина болот, островов и мелей. Лишь изредка к небу несся протяжный крик выпи — обитателя болот. Замирающим аккордом звучал в воздухе шум крыльев летучих мышей. И утихающий ветер играл на арфе, пробегая по ветвям и стволам тополей. Бекас вскрикивал в камышах, подражая плачу ребенка, жук-рогач с жужжанием шлепался о белую стену дома. Деревья тонули во мраке; в лесной чаще словно кружились в танце с факелами волшебные феи — то светлячки блуждали по гнилым пням. А сад был залит до краев серебряным лунным светом, и вокруг пышных бутонов розоватой мальвы роились серебристокрылые ночные бабочки.
