Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
Уже перед самым ужином в дверь моих покоев постучали. Маргарита повернула ключ в замке и впустила на порог Гариба.
— Что такое? — спросила я неприязненно.
— Я пришел передать вам слова хозяина, госпожа, — произнес он невозмутимо.
— Говори. Я жду.
— Хозяин сказал, что вам сегодня лучше не выходить к столу. Вам принесут ужин сюда, госпожа.
— Таков его совет?
— Да.
Я ничего не отвечала, в упор глядя на индуса, и брови у меня были нахмурены. Мне не хватало слов, чтобы выразить возмущение. Мало того, что этот дикарь неприятен мне сам по себе, — я помнила, как он выгнал меня в одной рубашке, он еще и передает мне столь унизительный приказ. Может быть, они вместе с хозяином полагают, что я буду здесь жить, прячась в своей комнате? Мне нечего стыдиться! И прятаться я ни от кого не собираюсь! А если кто-то попробует пристать ко мне, тот получит отпор вдесятеро больший, чем нападение!
Я уже готова была высказать все это вслух, но конец моему молчанию положила Маргарита. Распахнув дверь, она проговорила:
— Ну-ка, убирайся отсюда.
Индус бросил на нее кошмарный взгляд и блеснул белками. Это не произвело на Маргариту впечатления. Ступив шаг вперед, она взревела:
— Убирайся вон, и нечего мне тут глазами вертеть, обезьяна поганая!
Когда он, наконец, ушел, мы взглянули друг на друга и, не выдержав, я рассмеялась.
И все-таки предстоящая задача выйти к ужину казалась мне весьма проблематичной.
Да, думала я с иронией, от этого первого появления зависит то, как будет проходить моя последующая жизнь в этом доме. После этого, первого, ужина мое присутствие уже не будет восприниматься так остро и болезненно. Меня не будут любить, но меня привыкнут видеть. Это будет потом. А сейчас…
Я предвидела все: насмешки, злые выпады, оскорбления. Я знала, что Александр не встанет на мою защиту: он и раньше не вмешивался во все эти дрязги, и предполагать, что он сделает это теперь, было бы смешно. Слава Богу, он хоть нападать не будет — в этом я тоже была уверена. Я ценила и своего союзника — отца Ансельма, который, несомненно, попытается смягчить происходящее. И все-таки мне было тошно, тоскливо и страшновато.
Зачем я вернулась сюда? Эта мысль возникла в моей голове в момент короткого трусливого отчаяния. Что хорошего жить в доме, где все тебя ненавидят? В этом нет ничего привлекательного, и я напрасно храбрилась, говоря, что дети заменят мне все остальное! Я ведь совсем не скандалистка, не интриганка, у меня нет душевных сил для того, чтобы выдерживать постоянные семейные склоки и давать достойный отпор каждой атаке, направленной на меня.
Маргарита очень потрудилась над моей прической, уложив густые золотистые волосы наподобие пышной короны; я выбрала для предстоящего испытания узкое платье из черной тафты, края лифа которого и манжеты были расшиты серебром. Мне не хотелось появляться в совершенно черном наряде, как кающаяся грешница, и поэтому пошла на отступление от строгих рамок, которые предписывал траур. Немного серебра не повредит. Из украшений на мне был только аграф, которым застегивалось декольте у своей нижней точки. Да еще обручальное кольцо с изумрудом.
Оборачиваясь к Маргарите, я спросила:
— Может быть, мне действительно лучше не идти?
— Идите! Только не являйтесь самая первая. Придите туда с опозданием.
— Они сочтут это вызовом.
— Кто знает! Может, они вовсе не ожидают увидеть вас.
Я оглянулась, увидела Филиппа, который возился на полу и потрясал погремушками, и вдруг решительно взяла его на руки. Он оказался неожиданно легким для своих двух лет.
— Знаешь что, Маргарита?
— Что?
— Я пойду туда с Филиппом. Он защитит меня.
Посмотрев на мальчика, я спросила:
— Правда, мой маленький, ты меня защитишь, как настоящий мужчина?
— Да! — ответил он без всяких колебаний.
— Ну, вот и славно. Тебе пора уже сидеть за взрослым столом. Мама о тебе позаботится.
Маргарита занялась малышом: причесала его, умыла, переодела. Он был очень мил в белой рубашечке, в крошечных башмачках на ножках, — мил, как ангелочек. Я взяла его на руки, еще раз прижалась губами к его пухленькой щечке, вдохнула молочный запах детской кожи и все это словно придало мне мужества. В чем дело, в конце концов? Филипп — будущий герцог дю Шатлэ, наследник, и я родила его! Я имею все права быть в этом доме!
— Мы идем, — сказала я решительно.
Впервые за долгое время я оказалась в белой столовой — святая святых этого поместья, и меня вновь поразила торжественность и пышность ее белоснежного убранства. Все здесь сияло белизной: белая лепка стен и потолка, фарфоровая отделка пилястров, белый шелк, которым были затянуты промежутки между зеркалами. Контрастом были лишь люди, сидевшие за длинным белоснежным столом, все, как один, одетые в черное.
Я тоже была в черном. Держа на руках Филиппа, прижимая к себе его головку, я остановилась, не доходя двух шагов до стола, и все взоры обратились ко мне. Закуски и салаты мы уже пропустили; мы явились к основному блюду, и такое опоздание, я была уверена, нам не простят.
Бегло оглядев стол, я заметила, что на месте по правую руку от Александра, — месте, полагавшемся мне по праву как герцогине, — сидит Анна Элоиза. Невозможно описать, как она смотрела на меня. Ее бесцветные глаза, казалось, метали молнии, старческая рука машинально искала трость, словно старуха хотела подняться, потом, наконец, нашла, и ее тощие пальцы обхватили набалдашник.
— Что это значит? — выговорила она голосом, в котором клокотало негодование.
Поль Алэн встал, громыхнув стулом. Лишь только Александр и отец Ансельм остались неподвижны: первый молча смотрел на меня через плечо, второй, продолжая есть, воскликнул:
— Полно, дети мои! Я первый готов высказать радость по поводу того, что супруги помирились.
— По-ми-ри-лись? — по слогам выговорила Анна Элоиза таким тоном, словно речь шла о чем-то необычайно гнусном. — Так что же это значит, я вас спрашиваю, сударь?!
Филипп беспокойно заерзал, встревоженный таким приемом. Потом заметил отца и, протянув к нему ручонки, вскричал, вне себя от радости:
— Па-па-па!
Ни на минуту не теряя самообладания, я подошла совсем близко, и меня не удивило бы, если бы от меня отшатнулись, как от чумной. Взглянув на Александра, я резко спросила:
— Как же это случилось, сударь, что вы не предупредили своих родственников о том, что я снова буду жить здесь?
Взгляд Поля Алэна жег мне затылок. С уст Анны Элоизы сорвался просто-таки стон агонии.
— Вы слышите? — спросила я, обращаясь к герцогу. — Ваша бабушка уже так стара, что вполне может умереть от неожиданности. Зачем вам понадобилось устраивать ей сюрпризы?
— Я просил вас остаться у себя, — раздраженно бросил он.
— А я пришла. Но, честное слово, если бы я знала, что все обитатели Белых Лип находятся в неведении о моем возвращении, я осталась бы в своих покоях.
— Своих покоях! — повторила Анна Элоиза. — Вы только послушайте!
Служанка помогла ей, поддержала под руку, и старуха поднялась и стояла теперь передо мной, сжимая в руке трость. В упор глядя на нее, я холодно произнесла:
— Не стоило так беспокоиться, сударыня. Я не собираюсь сгонять вас с этого места. Так что можете сидеть здесь и дальше.
— Черт возьми! — раздался голос Поля Алэна. — Все это слишком далеко заходит! Александр, почему ты молчишь?
Я оглянулась на мужа. Его лицо просто почернело в этот миг. Происходящее, разумеется, удовольствия ему не доставляло. Он поднялся, ударив костяшками пальцев по столу.
— Господа, — произнес он, обращаясь к Полю Алэну и священнику. — Мадам, — повернулся он к Анне Элоизе. — Возможно, я допустил ошибку, когда не известил вас заранее. Я собирался сделать это после ужина. Но коль скоро все уже известно, я скажу: моя жена вернулась жить в мой дом. Это может кому-то не нравиться, но это так.
— Что же тебя заставило? — спросил Поль Алэн, с презрением глядя на меня.
— Я объясню это позже.
Смакуя вино, отец Ансельм добродушно заметил:
— Вам всем, дети мои, следует быть добрее друг к другу. Что значат эти гневные лица? Простите и забудьте все обиды, и жизнь станет гораздо приятнее!
Александр сел, весьма раздраженным движением налил себе вина. Поль Алэн, быстро поклонившись своей бабке, вышел. Наступило молчание. Я не сомневалась, что самое главное еще далеко не кончилось, но сделала шаг к свободному месту, чтобы сесть. Филипп был не такой легонький, как мне казалось раньше, к тому же он все время ерзал у меня на руках, тянулся то к отцу, то к пирожным, которые видел на столе.
— Зачем вы привели ребенка? — отрывисто спросил Александр мрачно глядя на меня. — Чтобы замаскироваться под мадонну?
