Марк Криницкий - Три романа о любви
Теперь ему хотелось исполнить эту мечту. Они снимут красивую дачку, недалеко от Таммистского леса[26]. Оттуда всего полверсты до моря. По вечерам они будут слушать его глухой рев. В бурю, когда выходишь на террасу, им обоим будет казаться, что волны собираются выступить из берегов и залить плоский песчаный берег. Могучий запах столетней хвои оздоровит его душу. Они проведут мною однообразных дней. Их мысли и чувства будут просты. Ласки грубы и спокойны, как у двух здоровых нормальных тел.
Он не мог работать. Достал ящик сигар, взял себе одну и протянул его Василию Сергеевичу.
Уехать. Да, это самый простой и логичный выход. Немного похоже на бегство, но…
— Отпустите меня на три недельки? — спросил он у помощника, виновато улыбаясь.
— Подите вы… знаете куда?
— Я чувствую, что заработался, — говорил Колышко.
Он начал соблазнительно вслух мечтать, рассказывая ему о морском воздухе, о том, как скрипят сосны, и можно забыть об архитектурных проектах, епархиальных домах, фабричных экспертизах.
— К черту, к черту! — горячился Василий Сергеевич. — Я тоже хочу подышать морским воздухом. Баба, вот что.
Он понял его намерение бежать по-своему.
— Галантерейный магазин, — ухмыльнулся он, ядовито намекая на обилие дамских картонок в передней.
Эта тема выводила его из себя, и он только не знал, как к ней подойти.
На столе прозвонил телефон. Колышко боязливо протянул руку.
Действительно, это была Вера.
— Мой друг, — сказала она, и голос у нее был сухо-официальный, такой, которым сообщают неприятные, но неизбежные истины, — кажется, наши опасения оправдались: свою опасную игрушку я потеряла или по дороге от вас, или уронила у вас. Попросите вашего человека поискать.
Ему показалось на мгновение, что в окнах потемнело, точно нашла туча. Потом все предметы выступили с отчетливой ясностью.
«Она не придет», — подумал он с полной ясностью о Сусанночке.
— Мой друг, вы слышите, я говорю вам, что забыла у вас свой браунинг.
— Я вас слышу, — сказал он. — Мой человек старательно обшарил все и ничего не нашел.
— Значит, вы искали? — она усмехнулась тому, что он проговорился.
— Да, я искал, — сказал он резко.
— Вы были со мною неискренни, мой друг.
— Я убежден, что вы это сделали нарочно, — сказал он.
Ему хотелось оскорблять ее.
— Мой друг, вам необходимо дурно думать обо мне. Вы приписываете мне все свойства ада. Кажется, нет такой женщины на земле, о которой бы вы думали более дурно. Но оставим это. Значит, я должна думать, что Навзикая[27]… позвольте мне так ее называть (она засмеялась)… нехорошо себя чувствует? Я не хотела бы ей зла. Вы видите, я сама звоню к вам и справляюсь о револьвере. Подобная игрушка в данный момент в ее руках может оказаться слишком опасной. Хотя я думаю, что подобные женщины живут гораздо дольше, и я не советую вам очень волноваться.
— Это — лицемерие, — сказал он.
Присутствие помощника удерживало его.
— Простите, я занят сейчас.
Он сжимал в руке трубку, испытывая желание бросить ее, потом в отчаянии бежать.
— Мой друг, вы пугаете меня, но я не должна вам мешать.
В голосе ее была противная покорность. С отвращением он повесил трубку.
— Тише, вы сломаете аппарат, — сказал Василий Сергеевич.
Колышко встал. Теперь он больше не сомневался, что произошло несчастье. Он не мог себе простить, что выпустил Сусанночку из рук.
Он бросился к телефону и вызвал номер Биоргов.
— Сусанна Ивановна у вас?
Голос мадам Биорг отвечал лукаво и протяжно:
— У нас.
Ему хотелось плакать и смеяться. Это же — любовь. Как ясно! В первый раз он ощущал в душе ее истинное дуновение. Господи, она там! Она сидит в гостиной на большом диване, обитом старинной светло-золотистой материей. Ее руки, как всегда, что-нибудь перебирают мягкими пальчиками. Душа ее всегда волнуется скрытым волнением. Ее чувства запрятаны где-то далеко. Их нужно разгадать и вызвать. Чтобы удержать страдания, гнев, радость, она слегка покусывает губы. И только ее глаза движутся слегка лениво, ровно и ласково.
— Я вас прошу не говорить, что я звонил, — сказал он прерывающимся голосом. — Я сейчас буду у вас. Только не говорите, что я буду.
— О, хорошо!
В голосе ее звучал вопрос. Колышко успокоился. Он быстро оделся и вышел.
Мадам Биорг встретила его в передней.
— Вы не велели ей говорить о вас, а она ушла. Я не знала, как поступить. А потом подумала пусть. Тем более она сегодня сильно не в духе. Ах, она всегда капризничает невыносимо!
Колышко слушал ее растерянно.
— Куда же она ушла? Вы не знаете?
— Ах, Боже мой, куда она могла особенно уйти! Пошла домой или бродить по Кузнецкому. Что у нас делают в Москве подобные молодые барыни?
Колышко удивлялся этому тону.
— Вы напрасно ее не задержали, — сказал он сухо. — Позвольте мне воспользоваться вашим телефоном.
— О, вы чересчур внимательны к ней! Женщины балуются от такого отношения.
Он решил позвонить по телефону Зине.
— Я только что хотела о том же спросить у вас, — сказала она.
— Она заходила домой?
— Ничего подобного.
Он взял мадам Биорг за руку, чувствуя, что для него стерлись грани приличия, дозволенного и недозволенного.
— Ради Бога, где она? Вы знаете.
— Но, Бог мой, откуда? Да вы хоть разденьтесь и зайдите на одну минуту.
Он вошел в разнокалиберную гостиную, и оттуда на него дохнуло мертвым холодом. Белый попугай, кувыркаясь, пронзительно закричал в клетке, защелкал языком и засвистал. Все это напомнило с мучительной болью недавнее прошлое. Он был счастлив и потерял свое счастье.
— Как же так вы ее выпустили? — ужасался он.
Он подозрительно разглядывал лицо мадам Биорг. Может быть, она что-нибудь скрывала.
— Подождите, я вам что-то скажу, — говорила она, усаживая его рядом с собою, — напрасно вы так чрезмерно волнуетесь. Разве же она для вас партия?
Понизив голос, она прибавила:
— Вера Николаевна рассказала нам с мужем все. Мы с мужем были так счастливы. Это именно то, что мы всегда желали для вас. Конечно, у Веры Николаевны слишком подвижный характер. Она требует чего-нибудь такого экстравагантного. Вы ее не уместите в рамки.
— Вы говорите, она рассказала вам? Но, собственно, что же?
Биорг лукаво смеялась.
— Это не делает чести вам, но бесполезно скрывать, когда об этом говорят уже в городе.
Колышко понял, почему отсюда так стремительно ушла Сусанночка. Ему хотелось кинуть в лицо этой пошлой и сальной бабе что-нибудь оскорбительное. Но она расплывалась в отвратительной улыбке и говорила:
— Вы думаете, она слишком будет претендовать? О, поверьте, Сусанночка достаточно умна. Она прекрасно понимает свое место. Выслушайте меня.
Она положила ему руку на колено.
— Я говорила с ней. Она сказала, что вернет вам свободу. О, уверяю вас, она слишком благоразумна, чтобы идти против фактов.
Он поднялся с дивана. Ему было страшно, что всего несколько минут назад здесь оскорбляли Сусанночку.
— Как вы смели? — закричал он. — Что это такое? Кто вас уполномочил говорить все эти гнусности?!.
Она побледнела.
— Но, дорогой мой друг, вы так выражаетесь.
— Я вас спрашиваю, где она. Если вы мне не скажете — между нами все кончено.
Она развела руками. Лоб у нее мгновенно покраснел. Она соображала, оскорбиться или нет. Ее белесовато-голубые глаза эстонки внимательно сверлили его лицо.
— Я не знаю, должна ли я передать эти ваши слова Вере Николаевне: кто сказал гнусности? Согласитесь, это обидно. Вера Николаевна оказала нам такую честь.
— Она потаскушка, ваша Вера Николаевна.
Он был рад, что может оскорбить ее и унизить.
Красное эстонское лицо вытянулось. Рот раскрылся отвратительно, точно у большой рыбы.
— О, когда так… — сказала она.
Силы к ней возвратились. Она грузно поднялась с дивана и, закрыв лицо толстыми красными ладонями, начала всхлипывать:
— Конечно, Матвея сейчас нет дома, и вы можете меня оскорблять.
Он выбежал вон, унося смесь отвратительного запаха дешевых духов, столярного клея и чухонского масла.
XXVIII
На улице он опомнился. Он не знал, куда пойти, — налево или направо. Все это произошло слишком быстро. Он старался восстановить цепь событий. Все началось с момента, когда Гавриил доложил о приходе Симсон. Он что-то упустил из виду. Вспомнилось, как держала руки сзади Сусанночка. И это было главное. Он должен был тогда же отобрать у нее револьвер. Он, такой осторожный, вдруг глупо доверился обстоятельствам. Теперь он больше не был господином самого себя.
Как это случилось? Это было преступлением с его стороны.
