Ион Друцэ - Недолгий век зеленого листа
Когда Скридон подошел к Домнике, бедная девушка была краснее мака и пыталась пальцами всадить гвоздь, вылезший из дверного косяка. Если бы только она знала, что перетерпит из-за этого сорванца, еще с вечера отвела бы его к бабушке. Теперь она стояла и соображала: сидеть одной с парнем в доме — нельзя, сидеть во дворе — не на чем. И в довершение всего у нее развязался шнурок на туфле, и как его теперь завязать?
— Ты готова? — спросил Скридон.
И она решилась:
— Готова.
Когда они вышли, Трофимаш пристально посмотрел на них, — видимо, хотел что-то сказать, но Домника его опередила:
— А ну подожди, я тебе застегну пуговку на воротничке.
Но Трофимаш был не дурак, он хорошо знал, как сестра застегивает пуговки. Соскочил с забора и задал стрекача, только пятки засверкали. Даже не оглянулся, пока не забежал в самую глубь сада.
— А на кого ты дом оставляешь?
— Мама здесь, у соседей.
И казалось ей, что все только на них и смотрят, и боялась, как бы у нее совсем не развязалась туфелька, и поэтому шла как можно медленнее, а Скридон все забегал вперед, и люди подходили к своим плетням и смотрели, как они идут; один впереди, другой позади, и все молчат, молчат…
Но уж зато сам вечер в клубе обернулся для Домники праздником на всю жизнь. Оказалось, этот самый Скридон, такой смешной, чудаковатый и даже чуть нелепый, обладал каким-то редким даром преображения. Он схватывал на лету малейшую, самую пустяковую мелодию, ее ритм, ее краску, ее певучесть и, одухотворяясь ею, становился уже совсем другим человеком. Вдруг он уже и высок, и строен, и серьезен, и умен, и породист, точно бог весть какие древние ветви сошлись на нем: и каждый шаг плавен, и каждое движение красиво, глаз не насытится, глядючи на него, а ему до этого и дела нет. Спокойный, важный, торжественный, он весь отдается танцу, и все его движения похожи на переливы дивной реки, которая все течет, петляет, кружит, и ни конца ей, ни края.
Подхваченная этим удивительным перевоплощением, вдруг и сама девушка, которую он приглашал на танец, переставала быть обыкновенной деревенской хохотушкой, каких полно стояло вдоль стен, а становилась редкой породы цветком, выращенным его трудом, его стараниями и которого он вот теперь впервые показывает людям…
Отдавшись этому волшебству, Домника была на седьмом небе. Она уж и сама себя не узнавала, вдруг ей самой показалось, что что-то редкое, загадочное, чудное и прекрасное заключено в ней самой. И растворилось все вокруг, и было их только двое в целом мире, и, подхваченные фантазиями старого скрипача, они все летали из края в край, от танца к танцу, и счастье было столь сильным, столь пьянящим, что поздно вечером, когда, наклонившись к ее ушку, Скридон прошептал несколько загадочно: «Пойдем?», она, ни секунды ни колеблясь, ответила решительно: «Пойдем».
И только после того как вышли на свежий воздух, на улицу, под мерцающим небом светлой ночи, она вдруг вспомнила шепот своего кавалера и возмутилась:
— Что это значит — пойдем? Куда это, интересно, мы пойдем?!
— Ну домой же…
— Ах, домой…
За мостом они свернули на тропинку. Скридон рассказал ей, как он на днях чуть не поймал лисицу, сама лезла в руки; объяснил, почему вчера над селом пролетели три самолета, а сегодня только один, и, едва дошли до калитки, снял шляпу, повесил ее на столбик и пристально посмотрел на девушку.
— Знаешь что, Домника? Давай я буду ухаживать за тобой.
Домника улыбнулась.
— Давай.
— Нет, я серьезно говорю…
— Да ты ведь за кем-то уже ухаживал?
— Враки.
— А за той инструкторшей из района?
— Э… Я так только, издали прицелился, а так нет… К тому же она совершенно городская — ни постирать, ни поштопать, ни снопы вязать. Куда мне такая! А тебе ведь я предлагаю не пучок редьки, а вечную любовь. Ты подумай хорошенько и ответь.
— И обязательно сейчас?
— Можешь сказать и завтра, я и назавтра загляну к вам.
Хотел добавить еще кое-что, но вдруг над прудами кто-то забил крыльями. Оглянулся — в яркой лунной дорожке, перерезающей пруд, появились две лысухи.
— В этом пруду водятся лысухи?
— А ты не знал? Каждый вечер выплывают из камышей.
— Как-нибудь вечерком мы засядем с тобой вместе и поймаем. Я ведь умею ловить лысух!
В тот вечер Домника очень быстро заснула и во сне до утра рассказывала Скридону про все свои невзгоды. В конце концов она ему поведала, что в глубине сада в плетне у них есть дыра, в которую можно пролезть, если высоко поднять колючую проволоку.
23
Трофимаш проревел три дня, с утра до вечера, — и все из-за того, что ему не покупают шапку, а без шапки что за жизнь! И чего только ему не предлагали взамен — какое там! — твердил одно и то же: ему нужна шапка!
Во-первых, старшие мальчики, прежде чем принять его в игру, бьют шапкой по голове, чтобы испытать, не станет ли он плакать. Трофимаш нашел друзей помоложе себя, но нечем было их испытывать. Во-вторых, он узнал, что в школу не принимают без шапки и плохи были бы его дела, если б из-за какой-то шапки ему пришлось просидеть еще одну зиму на печке.
Кроме того, Домника, когда злится, дергает его за чуб. А будь у него шапка, натянет ее на уши — и попробуй доберись до чуба!
Ревел бы, видимо, и весь четвертый день, но мать, разбудив его рано утром, сказала:
— Вот возьми тридцать рублей. Пойди к бабушке на хутор, и она купит тебе шапочку. Там у них в кооперативе есть. Только попроси, чтобы выбрала какая побольше — у меня нет денег каждую неделю покупать тебе новую шапочку. И козырек чтоб был черный, лакированный. Не забудешь, что я сказала?
— Нет.
— А ну, посмотрим. Так что ты ей скажешь?
— Чтобы козырек был черный.
— Молодец. Только не потеряй деньги, потеряешь — домой не возвращайся. Слышишь?
— Слышу.
— Где ты их будешь держать?
Трофимаш заправлял рубашку в штанишки и вдруг задумался: где же в самом деле держать такие деньжищи?
— В руке.
— Ну да, в руке! Дай я их положу в карман. Только не вздумай вынимать.
Трофимаш умылся и ждал, когда ему дадут поесть, но, увидев, что мать наконец нашла гребень, который он спрятал под ковриком, выбежал во двор.
Бадя Зынел только что снял с сарая снопы, собираясь заново перекрывать крышу. Трофимаш остановился — давно ему хотелось посмотреть, нет ли чего интересного на чердаке. Несколько раз лазил туда, но так ничего и не увидел в темноте.
— Куда ты, Трофимаш? — спросил отец, укоризненно глядя на его немытые ноги.
«Отберет еще деньги…» — подумал Трофимаш.
— Да вот вышел… погулять.
— Погулять? Это хорошо, особенно по утрам… А чего ноги не вымыл?
— Утром вода холодная, наживу еще ревматизм.
— Гм!.. Тогда прогони тех гусей, чтобы они не общипывали снопы.
Трофимаш взял хворостину, погнал гусей за ворота — и был таков.
По дороге шел мужчина с косой на плече, следом мальчик нес двое граблей — небось боится нести косу. За мостом перевернулся воз с сеном, хорошо бы в нем поиграть, да хозяин рядом торчит.
От села до хутора немалый путь, и у Трофимаша было время достать из кармана деньги и посмотреть, настоящие ли. Запустил было руку в карман, но тут его окликнули:
— Трофимаш, а Трофимаш!
Его догоняла Русанда. На плече грабли, а на граблях кошелка.
— Ты куда это в такую рань?
— К бабушке иду, чтобы она купила мне шапочку. С козырьком.
— Что ты говоришь! А деньги у тебя есть?
— Есть! — Сунул руку в карман, но вытащить деньги не решился: кто знает, народ теперь хитрый…
— Приходи вечером, я посмотрю, как она тебе идет. Если будет удачная покупка, мы тебя женим. Ладно?
— Да я давно хотел, только не на ком.
— А Иленуца, ваша соседка?
— Она сопливая. Не люблю…
Русанда улыбнулась, раскрыла кошелку.
— А виртуту тебе дать?
— Не хочу. Я только что ел.
— Виртуту ел?
— Виртуту.
Даже улыбнулся — здорово соврал. Но хорошо, что не все верят, а то остался бы голодный. Запрятал ее в карман и уже прикидывал, как бы побыстрее улизнуть и попробовать: вот если бы с повидлом!
Русанда положила руку ему на голову. Трофимашу это не понравилось: хватит с него и того, что дома все таскают за чуб! Но теплая и мягкая рука девушки погладила его по этому самому чубику, потом скользнула на плечо, и Трофимаш подумал о том, как бы хорошо ему жилось, будь она его сестрой.
Едва они разошлись, Трофимаш достал виртуту. В два счета от нее ничего не осталось, и теперь он мучительно вспоминал: неужели она была с повидлом? Не успел разглядеть, до того вкусно было…
Потом достал наконец тридцатирублевку, посмотрел ее на свет, сложил вчетверо и снова развернул. Настоящая. Все углы целы, и чернилами не запачкана. Хотя с деньгами дело очень сложное — рубль еще можно на ходу рассмотреть, а с тридцатью шутки плохи. Это не всякий даже сможет.
