Каролин Терри - Ловцы фортуны
— Как я поняла, торговля копиями старых мастеров не такое уж выгодное дело, — заметила Тиффани звонким, как колокольчик, голосом, — раз твоих средств не хватает на отопление. — Она поежилась и плотнее закуталась в меха. — Забудь о скульптуре, здесь слишком холодно, чтобы я пришла еще раз.
Джерард в раздумье посмотрел на нее. Ему очень хотелось уговорить ее позировать, такой красивой девушки он никогда не встречал. А если к тому же она проявит щедрость, тем лучше.
— Если ты заплатишь хорошую цену за скульптуру, я смогу отапливать студию.
— Это ты хочешь меня лепить, — быстро возразила Тиффани. — Значит, это ты должен платить мне.
На какое-то мгновение он опешил, а затем расхохотался, откинув назад голову.
— На чем твоя семья делает деньги? — спросил он.
— На бриллиантах.
— Неплохо. Это была самая твердая субстанция, известная людям, пока не появилась ты.
Реплика художника понравилась Тиффани гораздо больше, чем все комплименты, которые она привыкла получать.
— Я дам тебе денег на еду и отопление, — объявила она, — и, возможно, я куплю скульптуру, если она мне понравится. Но не очень-то надейся на это. Понимаешь ли, никто не должен знать, что я прихожу сюда.
Джерард кивнул. За ее осторожностью скрывался внутренний цинизм ситуации. Скучающая богатая девочка бродит по трущобам в поисках острых ощущений! Обычно он мало заботился о бытовом комфорте, но эта девушка так ослепительно прекрасна, что придется сделать исключение. При первой же возможности он позаботится об отоплении; должен же он выяснить, что скрывается под этими роскошными мехами. Сердце Джерарда бешено колотилось, пока он размышлял, долго ли она будет приходить сюда, чтобы разогнать скуку.
В этот раз они недолго пробыли в одиночестве. Весть о гостье быстро разнеслась по округе, и к Джерарду потянулись другие художники. Они принесли с собой дешевое вино, виски и запах немытых тел, но одновременно и атмосферу жизнерадостного дружелюбия и интеллектуальных споров. Они говорили о людях и местах, о которых Тиффани ничего не знала — о художниках и выставках, поэтах, писателях и музыкантах, Монмартре и Риме — и о тех лишениях, что они терпят во имя искусства. И все же Тиффани удавалось следить за нитью их разговора. Все, что было сказано, каждое выражение или слово имели для нее смысл. Она прекрасно их понимала, и это не удивляло ее — Тиффани не разделяла общепринятого мнения, что жители Гринвич-Вилледж разительно отличаются от элиты Пятой авеню.
Придя на следующий день, она обнаружила гораздо более чистую комнату, в очаге пылал уголь, а в центре стоял приготовленный для нее стул. И сам Джерард выглядел значительно опрятнее и привлекательнее. Его пальцы сладострастно мяли глину, да еще с такой самоуглубленностью, что это оказало странно успокаивающее воздействие на Тиффани — эйфорическое летящее чувство, словно пальцы художника ласкали не глину, а ее тело. Он работал молча, но объяснялся с ней каждым своим жестом, уводя ее в чудесный мир спокойствия, в сердцевине которого пульсировал восторг. Ей было почти жаль, что вновь явились его друзья, рассеяв это волшебство.
Интимная лирическая атмосфера сохранялась и на следующих сеансах, и вскоре Тиффани стала приходить на Макдугал-авеню ради этих ощущений, а также в поисках новых друзей и свежих впечатлений. Огонь в очаге, разожженный на деньги Тиффани, достаточно прогревал комнату, чтобы можно было сбросить меха, но еще сильнее грело ее пламя в карих глазах Джерарда. Хотя она привыкла к восхищению, признание ее красоты Джерардом имело особое значение. Словно любимое и лелеемое сокровище наконец оценил эксперт и объявил, что это поистине редкостный, выдающийся шедевр.
И, конечно, было лишь делом времени, чтобы он решился поцеловать ее. Тиффани с нетерпением ждала этого мига, с нетерпением и большим, чем обычно, предвкушением. Это случилось в полдень, когда глиняная головка обрела знакомые черты и Джерард, отступив назад, с довольным видом оглядел ее, потом вымыл руки и подошел к Тиффани. Его поведение показывало, что достигнув определенной стадии в своей работе, он вправе позволить себе небольшое развлечение.
Тиффани, не смутившись, встала, чтобы встретить его на полпути. Сначала его рот показался ей жестким и грубым, но затем его губы смягчились, а язык стал настойчивым и волнующим. Когда Джерард отпустил ее, Тиффани едва дышала, но, бесспорно, она испытала целый фейерверк ощущений.
— Проклятые корсеты, — пробормотал он, пока его руки ласкали ее. — Это все равно, что обнимать ствол дерева или мраморную колонну. Неужели ты не сможешь обойтись без него в следующий раз?
— Нет, — решительно ответила Тиффани, — моя горничная решит, что это очень подозрительно.
— Ну конечно! Я все время забываю, что имею дело с богатой девочкой.
Его руки крепче обняли ее.
— Сбрось одежду, Тиффани. Твоя голова прекрасна, но я хочу лепить все твое тело — твое нагое тело.
Его губы вновь встретились с ее губами, страстные и требовательные, и в Тиффани росло желание… желание чего? К чему толкало ее его тело и зов ее собственной плоти? Тиффани никогда не боялась неизвестности, но сейчас оказалась в плену инстинктивной осторожности, которая возобладала над ее природной пылкостью.
— Нет! — выдохнула она наконец.
— Тиффани, я не причиню тебе зла. Прежде всего я художник.
— Прежде всего ты мужчина, — отрезала она.
Он не стал настаивать, но в эту ночь она, лежа в постели, руками оглаживала свое собственное тело, представляя, что это Джерард ласкает ее сквозь тонкий шелк ночной рубашки, и дрожала от желания. Но вновь в ее голове всплыл вопрос — желания чего? Этого она не знала, за тем исключением, что это имело какое-то отношение к рождению детей. Но просто снять одежду, резонно решила Тиффани в тусклом свете наступающего дня, еще не значит заиметь ребенка.
— Хорошо, — ответила она Джерарду во время следующего сеанса, — но ты должен помочь мне, потому что я никогда в жизни не раздевалась сама.
Он взглянул на нее, и его глаза засверкали. С благоговением он расстелил на неряшливом полу ее меха, усадил ее на них и усердными дрожащими пальцами стал стягивать с нее одежду, пока тело девушки не предстало пред ним во всем совершенстве.
— И правда, мраморная чаша, — восторженно прошептал он, лаская бело-розовую грудь, — или, может быть, алебастровая. И я был настолько дерзок, что хотел писать или лепить такую красоту! Сам Фидий был бы здесь бессилен.
— Фидий? Он живет здесь, в Вилледже?
Он засмеялся, его чувствительные пальцы художника заскользили по гладкой коже Тиффани.
— Какое невежество! Неужели богатых девочек ничему не учат?
— Почему же? Хотя, должна признаться, я была очень своенравной ученицей. Но не думай, что я тупица. Если захочу, я могу быстро учиться.
— Держу пари, можешь, — хрипло сказал он и припал губами к ее соскам, а его рука скользнула между ее ног. Ощущение было чудесным — слишком чудесным. Тиффани отпрянула.
— Нет!
— Но почему же?
— А если у меня будет ребенок?
— Но я же только… Разве ты не знаешь, откуда берутся дети?
Тиффани отвернулась, не желая показывать свое незнание, затем все же ответила:
— Нет. — Но затем она вновь повернулась к нему и страстно произнесла. — Я хочу, чтоб ты объяснил мне!
— Я бы предпочел показать, — он вновь потянулся к ней, но Тиффани затрясла головой. — Тогда я покажу тебе это иным способом.
Он схватил несколько листков бумаги и начал рисовать, его карандаш бегал по бумаге быстрыми смелыми росчерками, при этом он объяснял. Тиффани слушала и смотрела, ее сердце бешено колотилось, во рту пересохло, дыхание слилось с: дыханием Джерарда. Картинки были необыкновенно эротичны, и странное ощущение между ее ног становилось все сильнее, пока не превратилось в сверлящую боль. Но теперь, по крайней мере, она знала, почему, и за это она будет всегда ему благодарна.
Он отложил карандаш и бумагу.
— Пожалуйста, прошептал он, — пожалуйста! Ты не знаешь, как я хочу тебя и как трудно мне сдерживаться.
— Но у меня может быть ребенок.
— Я вовремя выйду из тебя, обещаю. Пожалуйста!
Она хотела уступить, но страх перед беременностью был слишком силен.
— Не сейчас.
Неожиданно она вспомнила, что лежит нагая, рядом с ним и, словно защищаясь, Тиффани завернулась в свои меха. Его лицо исказилось.
— Я не обижу тебя, — прошептал он, его голос был хриплым, полным страдания и боли. — И здесь, в Вилледже, мы знаем, что такое честь и достоинство. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы ты выбежала отсюда, крича об изнасилований? Мужчина, джентльмен он или художник, сделает все, чтобы этого избежать!
