Мейв Бинчи - Ночи дождей и звезд
— Большинство — да, но некоторые говорят, что муж был безответственный и тут не поможешь.
— Всегда есть люди, которые говорят не то, что надо, — успокоила ее Вонни.
— Говоришь так, будто опыт имеешь.
— Могла бы написать книгу об этом. Кто тебя больше расстроил?
— Думаю, сестра. Сказала, что мне надо найти нового мужа и как можно скорее, пока не состарилась. Манос еще не остыл в могиле, а она мне такое предлагает.
— Это сестра, которая замужем за скрягой с другого края острова?
— Да.
— Ну, так она не большой специалист в любви, не слушай ее. Кто еще?
— Мой тесть, говорит, что не смогу вырастить его внуков здесь, что нам лучше перебраться в Афины жить с ним. Не хочу, Вонни, в самом деле не хочу. Не могу уехать.
— Конечно, не сможешь. Скажи, что подумаешь в течение года, скажи, что не следует принимать решений в течение двенадцати месяцев после похорон, скажи, что это старая традиция.
— Да? — удивилась Мария.
— Ирландская традиция, но ему не надо знать, чья это традиция, просто скажи, что всем известно.
— Он начнет планировать, если узнает, что я могла бы.
— Нет, будь решительна — никаких планов в течение года с этого момента. Через год скажешь, что дети не могут оставить школу, или еще что-нибудь.
— Неужели и тебе приходилось с этим иметь дело, с похоронами, когда они говорят все не то? Ты всегда такая спокойная.
— После похорон мамы моя сестра написала, что я была проклятием и наказанием матери, что она никогда спокойно не спала из-за меня.
— О нет, Вонни, это не может быть правдой.
— В молодости я была бешеная, гораздо более безответственная, чем твой Манос. Я очень обиделась, долго думала, что это действительно правда, но потом вспомнила, что иногда радовала свою мать, чего моя занудная, серьезная сестра никогда не делала, и это меня взбодрило.
— А ты поддерживаешь отношения со своей сестрой? Мне бы хотелось выйти в другую комнату и дать сестре пощечину, — сказала Мария.
— Да, я сделала это давно, но жизнь гораздо легче, если ты их не трогаешь. Поверь, я посылаю ей поздравления с днем рождения и с Рождеством каждый год.
— А она отвечает?
— Она посылает мне открытки, когда ходит в оперу в Ирландии, или из классического тура по Испании, только чтобы показать, какая она культурная. Но она одинока, у нее нет настоящих друзей. Я в миллион раз лучше живу здесь, в этом теплом, приветливом месте. Могу позволить себе отослать ей вежливые поздравления. Тебе, Мария, тоже повезло, что не была замужем за этим господином, которого выбрала твоя сестра, радуйся этому каждый день, а они будут здесь со своими монетами через два дня. Тогда не бей ее.
Мария рассмеялась.
— Мне с тобой хорошо… не думала, что буду смеяться снова. — Она положила ладонь на руку старой женщины.
— Да, ты будешь смеяться, — пообещала Вонни. — Плачь сколько сможешь, но и смеяться не забывай. Именно так можно выжить.
Дэвиду не хотелось возвращаться в дом, где он остановился. Семья горевала по погибшему сыну, и Дэвиду казалось, что он мешает. Фионе не хотелось идти пешком в дом Элени, чтобы спать там в одиночестве, зная, что Шейн бросил ее без объяснений, без письма, без самой короткой записки.
— Почему бы вам тут не остаться? — вдруг предложил Томас. — Фиона может спать в дальней комнате, Дэвид на диване. — По их лицам он понял, что они благодарны ему и рады.
Они кивнули в знак согласия:
— Эту ночь не хочется коротать одному.
— Можно остаться в участке? — спросил Андреас брата Йоргиса.
— Как раз хотел предложить.
— Идти вверх по крутой дороге до самого дома сегодня ночью кажется так далеко, сам не знаю почему.
— В такую ночь остаться одному никому не хочется, — согласился Йоргис, похлопав брата по руке. — Я тоже не хочу быть один. Рад, что ты остаешься.
Никто из них не напомнил, почему они одиноки.
Они говорили о людях на похоронах, о своей сестре Кристине и о том, что та не приехала на похороны, потому что должна была заботиться о семье, которая жила далеко. Ни слова не было сказано о сыне Андреаса Адонисе, который жил в Чикаго и не знался ни с земляками, ни с отцом, об Адонисе, который бегал в школу вместе с Маносом.
Не упомянули они и о жене Йоргиса, которая бросила его много лет назад. Жена сказала, что просто была гостеприимна с туристом. Йоргис смотрел на это как на более чем гостеприимство. Были сказаны слова, которые невозможно было взять обратно. Она давно вернулась к своей семье на Крите.
Йоргис сходил в каптерку и принес бутылку бренди «Метакса», чистые простыни и подушки.
— Ты хочешь пустить меня в камеру? — спросил Андреас.
— Нет, брат, мы с тобой в детстве всегда делили одну комнату, не рассыплемся, если вспомним, как это было. Два одиноких старика в скорбную ночь.
Вонни приготовила кофе и пахлаву для семьи Марии и Маноса и собралась тихо уйти, когда Мария вернулась на кухню.
— Вонни, можно тебя попросить об одолжении?
— Что угодно, Мария.
— Останься здесь на ночь, только на одну ночь. Не уверена, что выдержу одиночество.
— Конечно, останусь.
— Ты настоящий друг, кровать слишком большая и пустая для меня.
— Хочу предупредить, что немного храплю, — извинилась Вонни заранее.
— Манос тоже храпел каждую ночь, хотя и отрицал это.
— Дорогой Манос, — с восхищением произнесла Вонни. — Уверена, ему понравится, если я похраплю вместо него одну-две ночи.
В гостинице Анна-Бич были небольшие бунгало с видом на море. Дитер открыл дверь своим ключом и пропустил Эльзу.
Она не стала садиться, а начала разглядывать картины на стенах, большие фотографии побережья вокруг Агия-Анны.
— Круто, — сказала она с восхищением.
— Я ожидал не этого.
— Но мы договорились, что тебе нужно именно это, — улыбнулась она.
— Фальшивая улыбка, Эльза, — начал он.
— Ты научил меня улыбаться перед телекамерами. Зубки, глазки, говорил ты. Зубки, глазки, я хорошо помню.
— Пожалуйста, любовь моя, пожалуйста, не будь такой колючей.
— Нет, в самом деле, и не будем терять время. — Эльза уже сняла свой синий пиджак. Теперь она стянула через голову льняное кремовое платье и аккуратно положила его на спинку стула.
Он все еще колебался.
Она сняла кружевные лифчик и трусики, сложила их на платье и, наконец, шагнула из своих роскошных синих сандалий.
— Ты так красива, не могу допустить и поверить, что никогда тебя не увижу. — Он смотрел на нее с нескрываемым восхищением.
— Дитер, у тебя есть все, что ты хочешь. — Она обвила руками его шею и поцеловала. И вдруг они почувствовали, будто никогда не расставались.
В квартирке над сувенирной лавкой Фиона лежала на кровати в маленькой белой комнате, которую Вонни обставила турецкой тахтой и ярко-голубыми креслами. На небольшом белом комоде стояло зеркало в голубой раме, лежало несколько раковин и керамических предметов. Было прохладно и приветливо.
Фиона сильно устала, и ей было грустно.
День был настоящим кошмаром, а впереди ее поджидали новые волнения. Она не надеялась уснуть. Слишком много случилось, и будущее ее пугало. Как было бы замечательно, если бы Шейн был теперь рядом и они могли пожить у Томаса в этой замечательной квартире. Но, мечтая, Фиона знала, что обманывает себя. Шейн обязательно поссорился бы с Томасом по какому-нибудь пустяку. Он всегда был такой. Неосторожный.
Она тихонько всхлипнула.
Как трагично, что люди не понимают Шейна и видят в нем только плохое. Она лежала под голубым одеялом и плакала, пока не уснула.
В соседней комнате Томас и Дэвид играли в шахматы, через стену до них донесся плач.
— Она рыдает по этому подонку! — изумленно прошептал Дэвид.
— Знаю, это за пределами всякого понимания, — тихо промолвил в ответ Томас.
Они сидели и ждали, а когда всхлипывания утихли, с облегчением улыбнулись друг другу.
— Знаете, на кого мы похожи? — спросил Дэвид. — Мы словно родители малыша, который никак не уснет.
Томас вздохнул:
— Да, всегда ждал момента, когда сын заснет, и не уходил, пока не удостоверюсь, но стоило добраться до двери, как он обязательно позовет. Это были действительно счастливые дни. — При воспоминании о сыне ему стало больно.
Дэвид ломал голову, что бы сказать. Он вечно говорил невпопад.
— Трудно понять женщин, верно? — наконец произнес он.
Томас задумчиво посмотрел на него:
— Определенно, Дэвид, я подумал о том же. Фиона убивается по этому пьяному хаму, который чуть не выбил ей мозги, Эльза уходит с мужчиной, от которого бежала за тысячу миль, моя жена, которая убеждала меня, что любит поэзию, литературу и живопись, живет с безмозглым типом, у которого в каждой комнате по тренажеру. — В словах его слышалась горечь и обида.
