Альфред Жарри - Любовь преходящая
АКТ IV
МАРКО ПОЛО приводит к АЛАОДИНУ ПРИНЦЕССУ БЕЛОР
и подносит ему на острие своего меча голову Священника Иоанна.
ПРИНЦЕССА БЕЛОР: Марко Поло, я тебя люблю, потому что ты убил моего отца и тем самым стал похож на Алаодина-отцеубийцу, нашего шейха и великого пророка.
АЛАОДИН: Мессир Марк, поскольку вы умертвили, но сами не умерли, я хочу дать вам насладиться этим раем и этой дамой. Пейте.
Марко Поло пьет.
ПРИНЦЕССА БЕЛОР: Марко Поло, теперь надлежит немедля пред Магометом и его пророком отпраздновать нашу свадьбу, и в знак нерасторжимости брачных уз вот ожерелье мое золотое.
Алаодин подставляет под ожерелье свою шею, а на шею Марко Поло вешает узду из желтой конопли. Марко Поло обращается в пустоту, к принцессе Белор.
МАРКО ПОЛО: У меня ожерелье твое золотое, и руки твои светло-янтарные шею мою обвивают как лучи солнца и луны заливают обелисколихнисы вокруг сада, как четыре реки — водяная, молочная, винная и медовая — омывают сад.
Алаодин поднимает Марко Поло в воздух, и тот оказывается повешенным на стене крепости.
ПРИНЦЕССА БЕЛОР: Злой старик, отпустите меня к благородному молодому венецианцу, который так близок к смерти, а не к свадьбе — как он полагает — в моих объятиях.
АЛАОДИН: Через воздух пустой он вами овладел, однако я сохраняю вас девственной для себя самого в райском саду. Надо собрать семя молодого латинянина, как я уже собрал кровь повелителя татар. Примешав туда вытекшие глаза христианского астролога я изготовлю другие снадобья и райские видения для грядущих асасинов.
Алаодин вталкивает Белор в крепость,
и врата закрываются.
АКТ V
СЦЕНА ПЕРВАЯ
АЛАУ, повелитель Леванта,
ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ,
СКИФ АЛБЕН, перед крепостью Аламут.
АЛАУ, повелитель Леванта: Что происходит в крепости?
ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ: Крепость нема, ибо неприступна и не нуждается в воинах; над вратами на золотой веревке болтается недавно повешенный человек.
СКИФ АЛБЕН: Сквозь толщу стен я вижу, как они пируют с музыкой, танцами и женщинами.
АЛАУ, повелитель Леванта: Пусть войска приготовятся зимовать в Рифейских горах и пусть разоряют всю страну Мюлект[82], так как мы будем ждать целый год, пока в этой крепости не наступит голод.
Занавес опускается.
СЦЕНА II
ТЕ ЖЕ
АЛАУ, повелитель Леванта: Что происходит в крепости?
ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ: Крепость нема, как и в прошлую зиму: над вратами на золотой веревке болтается и костями стучит скелет.
СКИФ АЛБЕН: За толщей стен пируют они, пожирая плоды золотые из сада.
АЛАУ, повелитель Леванта: Пусть войска вновь приготовятся зимовать и пусть разоряют все и даже огромный город Сапурган[83], так как мы будем ждать еще один год.
Занавес опускается.
СЦЕНА III
ТЕ ЖЕ
АЛАУ: Они мертвы?
ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ: Крепость нема, как если бы крепости не было и в помине; ветер дует пустой вслед оборванной золотой веревке. В воздухе пыль костяная.
СКИФ АЛБЕН: За крепостной стеной, в раю со скелетами женщин, асасины перебили друг друга, чтобы плотью своей напитать Алаодина, дабы после их смерти он продолжал наслаждаться музыкой, танцами, плодами золотыми и женщинами.
ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ: Врата приоткрывают зев, чтобы вещать.
СЦЕНА IV
ТЕ ЖЕ, АЛАОДИН
АЛАОДИН: Кто тут говорит? Кто стучит в мои врата? Кто в них стучит вот уже три года?
АЛАУ: Тебя Алаодин, горский шейх, властелин крепости Аламут, вызываю я, Алау, повелитель Леванта. Я готов даровать тебе жизнь, — при свидетелях, заявляю, твоих перебежчиках, христианском астрологе и скифе Албене, — если ты через крепость пропустишь мои войска и откроешь им рай.
АЛАОДИН (молчит и думает).
АЛАУ: Я готов даровать тебе жизнь, Алаодин, если ты через крепость свою пропустишь меня одного, повелителя Леванта, и откроешь мне рай; если позволишь хотя бы взглянуть на рай, что за твоей стеной крепостной.
АЛАОДИН (молчит и думает).
АЛАУ: Если же ты сожжешь недоступный рай, что за стеной твоей крепостной, Алаодин, я глаза тебе выколю, и будешь ты словно сей христианский астролог незрячий, и гениталии вырву, и будешь ты словно сей Скиф Албен, зрящий сквозь камни.
АЛАОДИН (берет кубок): За тебя, Алау, князя Леванта, я поднимаю сей кубок и пью четыре реки — водяную, молочную, винную и медовую — из рая, что за моей крепостью Аламут. Ничего другого ты не увидишь. Я удержу за вратами крепости неприступной четыре реки и рай, женщин, танцы, плоды золотые и музыку, все то, что воскрешает от смерти, несмотря на осадный голод. Пусть свидетелем будет сей Скиф Албен, что видит сквозь стены, а другим — сей слепой христианин, что не видит и стен, я выпиваю четыре реки, вот я выпил уже четыре реки — водяную, молочную, винную и медовую, — а с ними и рай, и крепость свою Аламут.
Он отбрасывает кубок, который катится под гору.
АЛАУ: Убейте старца[84].
ДВА АСТРОЛОГА: Алау, повелитель Леванта, и вы, вассалы:
СКИФ АЛБЕН: Нет больше крепости, нет больше рая, солнце с луной погасло на двойном обелисколихнисе, Рифейские горы белеют, и вскоре мы все погибнем от лютой, коварной горной стужи.
ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ: И не было никогда ни рая, ни крепости.
Стена рушится, снежные вершины.
XI
У ГОСПОЖИ УБЮ[85]
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Вокруг фонаря фаланга мужчин цвета пожухлой флоры разворачивается с фланга как крылья бабочки-пяденицы. Корифей Вшибород[86] поет
ГИМН
Катись ты в пропасть, трон Силена[87]! Катись ты в пропасть, Бахуса[88] алтарь! Сгинь в пропасти и ты, жилище Диогена[89]! Мы, мастера кощунственные, выбросим туда, где жидко и черно, символику всей философии с античными богами. То жидкое и черное обильно, как если бы из жертвенного кубка, стекает по волшебным нашим пальцам: так удобряется земля. Лишь нам благодаря, пшеница вырастает и отживает в забытьи веков на фараоновых полях.
Искусством нашим несравненным[90] Поганое мы прославляем. Ведь мы несем священные сосуды, черпают из которых наши артистические длани. Итак, давайте по колено окунем себя, отождествляемых с Твореньем нашим. Потоки жидкого и черного по нашим поножам текут. Из пропасти, чертовской черной пасти, густеет, поднимаясь, пар. А сверху слезы льет на нас веселый свет; и нимб на наших небесах.
СЦЕНА I
УБЮ
Совершенная форма — сфера. Совершенное светило — Солнце. В Нас же нет ничего совершеннее головы, к солнцу всегда обращенной и к форме его стремящейся, хотя есть еще глаза-зерцала, светило отражающие и ему подобные.
Сфера — форма ангелов. Человеку дано быть лишь неполным ангелом. Более совершенное, чем цилиндр, менее совершенное, чем сфера, гиперфизическое тело исходит от Бочки. Мы — ей изоморфны, и Мы — прекрасны.
Ослепленный человек склоняется пред Нашей Красотой, каковая есть бессознательное отражение Нашей душевной Мудрости. В знак уважения всем надлежит у Наших ног кадить. А тут какие-то микробы, из глубоких ям, без имени, без звания, вдруг вздумали Наш Образ осквернить, замызгав символ черной жижей. Радея ревностно о Нашей августейшей форме, Мы отомстим мастеровым и не заплатим; на ремесло их впредь никто уже внимания не обратит. Поскольку силою своей Науки Мы их заменим на огромных Медных Змеев, Глотателей Поганого[91], которых сами же и сотворили.
И кои с дрожью и иканьем хриплым ныряют в узкие каверны, где умирает свет; а, выбираясь снова к свету, как рыбака рабы — бакланы, добычу исторгают из раскрытой пасти.
СЦЕНА III
ВШИБОРОД, Г-ЖА УБЮ
ВШИБОРОД: О, пойдем со мной туда, где на побеленных стенах ладони — чтобы духов отгонять — оставили коричневые пентаграммы; приди в то место, где свое искусство я практиковал; пади к тем плитам над могилой, в которой бедренными сжат костями череп; что обещает нам забвение, забвение и тишину; где пожирающая ржавчина по стенам поползла и замарала неразборчивые буквы!
Без ведома хозяина, столь благодушного Ахраса[92], сюда, в его старинный дом, чьи стены все еще хранят коричневые пентаграммы, любовь нас привела в надежде на приют. Тебе я предлагаю вместе с сердцем руку, в которую ты вложишь длань свою, а также все Фигнансы[93], что украла у супруга.
