Лира Ерошевская - Под небом Финского залива
поставлена задача - не так, так иначе отлучить от меня Рафика окончательно. Рафик знал, когда я приеду, мы не очень часто, но переписывались, и в первую же субботу он пришел ко мне, думая, что мне ничего не известно о его встречах с Лилей, но я его встретила во всеоружии. Короче, начались у нас бесконечные ссоры. Он просил прощение -происходило примирение, но через день-другой кто-нибудь из людей, заслуживающих моего доверия, опять видел его с Лилей, и об этом узнавала я, и снова с моей стороны начинались упреки. А с той стороны подливали масла в огонь, передавали через мою сестру, что Рафик говорит, что Светка сама за ним бегает. Он клялся и божился, что никогда такого не говорил, что любит меня, но не знает, как отвязаться от Лили, а я тогда еще не знала, что бывают такие люди, от которых действительно очень трудно отвязаться. Я ему не верила, потому что он после наших примирений опять появлялся с Лилей - то в кинотеатре, то еще где-нибудь. Теперь я понимаю, какой наивной девчонкой я была. Я тогда еще не знала, на какую подлость, ложь, измышления и извороты может идти непорядочный человек ради достижения своей цели. Эта Лиля, живя с ним в одной квартире, еще и неизвестно - какие отношения между ними были,- имела много возможностей для того, чтобы уговорить его куда-то пойти (а я-то, наоборот, отказывалась от всех его приглашений), и, видно, специально показывалась с ним на людях, чтобы окончательно рассорить нас с ним, так как мне все сразу становилось известно. Но несмотря ни на что, он опять приходил ко мне, выслушивал мои упреки и просил прощения, но он был очень бесхарактерным, и Лиля умело пользовалась этим. А потом моему терпению пришел конец. Я была до щепетильности правдивой сама и верила другим, я так и осталась доверчивой до сих пор, наверное, это черта характера, но когда мою веру предавали, и не однажды, то мне было очень трудно прощать. Валя, которая встречалась с его другом Митей, тоже, не знаю почему, поссорилась с ним, она не очень была откровенна со мной, но, видно, ей очень хотелось с ним помириться. Однажды она пришла ко мне и уговорила меня пойти на танцы в ОДО, где мы часто когда-то бывали вчетвером. Когда мы зашли в ярко освещенный танцевальный зал, то сразу же увидели своих бывших кавалеров. Рафик был с Лилей, а Митя - с какой-то другой девушкой. К нам они не подошли, хотя мы поздоровались с ними и потом иногда насмешливо посматривали. А они все время смотрели на нас и так и простояли весь вечер вчетвером возле стеночки, не станцевав ни одного танца. А мы танцевали, для нас нашлись два симпатичных капитана, которые потом пошли нас провожать. Надо сказать, что Валя была необыкновенно красивая и умная девушка, да и я по сравнению с Лилей была красавица, а вот променяли нас на обыкновенных дурнушек, без преувеличений, потому что мы не имели и не хотели иметь той хитрости, что имели наши соперницы, не плели никаких сетей, чтобы в них запутать своих любимых, и имели женскую гордость, которая уже и тогда не была в моде. Кстати, Валя вскоре вышла замуж, но не за Митю, а Митю еще раньше перевели служить куда-то в сибирские края. Но возвращаюсь к нашим с Рафиком отношениям. Однажды, после длительного перерыва, когда уже близилась весна, он опять пришел ко мне и опять стал просить простить его. Дело в том, что в Татарии, где жила его мать, ему нашли невесту-татарку, на которой, как он рассказывал, его чуть не женили еще в прошлый его отпуск. И вот теперь он снова собирался в очередной отпуск и знал, что к нему снова будет применен тот же самый прессинг, поэтому он мне сказал: "Прости меня еще раз и в знак нашего примирения проводи меня завтра в отпуск, чтобы я знал, что ты есть у меня, иначе я не смогу противостоять настойчивости моей матери и всех моих родственников. Очень прошу тебя, давай кончим наши ссоры и забудем все, что было. Я знаю, что виноват, но прости меня, потому что люблю я только тебя". Если бы я была поумнее и похитрее, если бы я знала, что любовь - не такая частая гостья в наших душах, если бы я знала, что такие мягкие характеры, как у Рафика, встречаются редко, если бы я знала, как обо всем этом я потом горько пожалею, и если бы я, наконец, могла заглянуть в свое будущее и увидеть, что меня ожидает впереди, то я смирила бы свою гордость, простила бы все свои обиды и попыталась бы еще раз восстановить разрушенное, хотя бы для того, чтобы потом ни в чем себя не винить и ни о чем не жалеть. Но мои обиды еще не остыли, еще стояло перед глазами торжествующее, с насмешкой в глазах, лицо Лили, когда мы с Валей пришли на танцы, хотя за три дня до этого я в очередной раз простила Рафику его измену. И я ответила: "Разве у тебя нет провожатых? Пусть тебя Лиля проводит, а я тебя провожать не собираюсь". И пожелала ему счастливого пути и вообще счастья в его дальнейшей жизни. И тогда он мне ответил: "А я не желаю тебе счастья в твоей жизни". Мне показалось это таким несправедливым, таким хамским и оскорбительным, что я чуть не зарыдала от обиды в его присутствии, и, чтобы этого не случилось, я открыла дверь в холодные сени дома, возле которой мы стояли, и, сказав: "Прощай", закрыла ее перед его носом. Зато пройдя в квартиру, я заплакала навзрыд в первый раз в своей жизни из-за обидных слов, сказанных мне парнем, а может, я оплакивала всю свою дальнейшую судьбу, потому что все мои мечты, все мои надежды, моя самая большая девичья любовь - лежали в руинах, а я осталась с пожеланием несчастий в моей жизни, мало ему было, что он и так сделал меня несчастной, и кто знает, не в роковой ли час были произнесены его слова, думала я. Мать уговаривала меня как могла, но это было бесполезно, я успокоилась только тогда, когда совершенно обессилела от слез. В отпуск Рафика, как я узнала потом, действительно провожала Лиля, а из отпуска он приехал уже женатым, хотя жена оставалась пока в своей деревне, об этом мне в один голос сообщили его друзья, которых я немало узнала за три года общения с ним. Этого надо было ожидать, но тем не менее это был для меня удар, который вырубил полностью из моей жизни те три самых важных года жизни, которые девушки обычно используют для того, чтобы найти хорошего друга и не остаться старой девой. Спустя месяц, а может, больше, после того как он приехал из отпуска, он опять приходил ко мне. Зачем, что он мне хотел сказать - не знаю, потому что меня не было дома, и об этом мне сообщила мать. Он спросил: "Света дома?" - и, узнав, что нет, извинился и ушел. Я сдавала государственные экзамены, а на душе у меня было так гадко, что дальше просто некуда. Мне казалось, что никого и никогда я уже не полюблю так, как любила Рафика. У меня в ушах постоянно звучали слова, которые он любил повторять в те счастливые для нас времена: Света, милая, друг мой..." Да мало ли что вспоминалось... Впереди мне виделась серая, неинтересная жизнь. Правда, я старалась гнать от себя грустные мысли. А Толя присылал мне розовые конвертики с треугольной печатью: солдатское, бесплатно. Пятьдесят писем написал он мне за тот год, что мы с ним переписывались. Они и сейчас хранятся у меня, перевязанные бечевочкой. Сначала они были короткими, буквально умещались на одной страничке, стандартными, как две капли воды похожими одно на другое. Вот примерные тезисы его писем: жив, здоров, служу, какие новости у тебя? Пиши. Жду. Толя. Скупые, ничего не значащие строки. И только месяцев через пять написал он, что соскучился по родным местам и по мне. Потом все чаще стала попадаться в его письмах строка: соскучился по тебе, и строки письма стали переходить на обратную сторону листа. Честно сказать, на этом этапе моей жизни меня радовало и то, что где-то существует Толя, который если и не любит меня, то все-таки какой никакой мне друг, и строка "скучаю по тебе" была той единственной малостью, которая меня радовала. День выпуска из института приближался, и пришло время выбирать место, где мне предстояло отработать "по распределению" три года. Я посоветовалась в письме с Толей с тайной мыслью, что, может быть, он мне намекнет каким-либо образом, думает ли он связывать свою жизнь с моей после того, как отслужит в армии, потому что четыре года разницы между нами не давали мне надежды, что после армии он сделает мне предложение. Найдет помоложе, солдат есть солдат, это сейчас ему надо от кого-то получать письма, чтобы не очень чувствовать себя одиноким. Но он посоветовал мне только не удаляться далеко от дома. Так как я уже знала, какие последствия влекут иногда за собой большие должности, я выбрала для себя место старшего лаборанта на госплемстанции одного достаточно отдаленного от города района и, получив диплом, поехала на место своей первой работы. Принесла свое направление директору госплемстанции, он долго изучал его, как будто оно было написано на китайском языке, и сделал мне предложение: "А не согласитесь ли вы, как молодой специалист, поработать пока на должности...", которую, как я узнала потом, занимала его супруга. Это была должность, которая меня никак не устраивала, так как была физически тяжелой, менее оплачиваемой, на две категории ниже моей должности, и эту должность, по сути, мог занимать любой человек без специального образования, как оно и было. Я специально при распределении выбрала должность старшего лаборанта, потому что хоть она и была тоже не особо денежная, но - по моим силам и чистая, даже стерильная, можно сказать. И почему я должна отказываться от той должности, на которую меня направили с дипломом о высшем сельскохозяйственном образовании, когда его жена, которую он хотел поставить на эту должность, не имела вообще никакого специального образования? И хотя я еще не знала, какие планы бродили в его голове, но наотрез отказалась от его предложения, сказав ему, что я специально выбирала эту должность из многих, предложенных мне институтом, и желала бы ее занять. Он не стал настаивать. Я стала работать на своей должности, а его жена Ева, надеявшаяся заполучить ее, затаила на меня обиду и злость, которая обильным потоком полилась на меня с первого дня работы в новом для меня коллективе, который и состоял-то всего из нескольких человек. Я только начинала осваивать свою работу практически, потому что знания без практики не дают ничего, а она, вместо того чтобы где-то что-то мне подсказать, за каждую мою незначительную оплошность выливала на мою голову каскад ругани базарной бабы, я не говорю уже о том, что она могла ворчать на меня пару часов кряду. Право на это давало ей то, что она была вдвое старше меня, и "должность" жены директора. Все перед ней пресмыкались, а я как бы осталась в изоляции. Я помню, как однажды нечаянно уронила и разбила покрывное стекло на какую-то баночку. Более мой, как она кричала, что к ним присылают ничего не знающих и не умеющих специалистов, у которых руки-крюки, которым надо работать со шваброй в руках, которых ничему не научили за пять лет и т. д. и т. п. Я все терпела, я ни разу не огрызнулась, я вообще перестала открывать рот, перестала разговаривать, потому что вся ушла в себя, превратилась в сплошной комок комплексов. Это, наверное, и называлось депрессией, не знаю, но если бы вы знали, как тяжело мне было в этом коллективе, где все старались угодить супруге директора и просто не замечали меня, потому что она меня ненавидела, и даже не пыталась этого скрыть. Я была так одинока, как никогда - ни раньше, ни позже. Ни друга, ни подруги не нашла я там за те два месяца, что пробыла там, да я и не искала, потому что вечерами сидела дома в малюсенькой комнатке, снимаемой у женщины средних лет, и даже книги перестали быть моими друзьями. Я приходила на работу, как на каторгу, и когда я думала, что мне предстоит проработать здесь три года, то мне хотелось повеситься. Атмосфера для меня была создана невыносимая, но деваться мне было некуда, это - не теперь: не понравилось, уволилась и пошла работать на новое место. Три года - вот был мой "тюремный срок", срок одиночного заключения, потому что даже большую часть рабочего дня я сидела в отдельной комнате - лаборатории и общалась через маленькое окошечко только со своей врагиней, носительницей первородного греха - Евой. Толя продолжал писать мне и сюда свои письма, но я не делилась с ним своими трудностями и проблемами. Зачем? Никто мне не мог помочь! Но письма от него - это было
