Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. В ладонях судьбы
Метис подробно рассказал о нем, упомянув о встречах и нахваливая слаженность действий подпольных организаций французского Сопротивления. Когда он замолчал с пересохшим ртом, Эрмина дала ему попить.
— Ты не ответил на мой вопрос, Тошан.
— Мне кажется, ответил. Я сказал тебе, что не был влюблен в Симону. Я пообещал ей защитить их с ребенком. А потом все закрутилось. Как-то вечером я вернулся в Руффиньяк, чтобы предупредить ее друзей о доносе. Я хотел отвести их в укрытие в лесу, но нагрянули гестаповцы и арестовали их. Чуть позже я вывел из дома Симону и Натана, которые успели спрятаться на чердаке. Мы нашли себе убежище в развалинах на несколько дней. И…
Видя явное смущение своего мужа, Эрмина похолодела. Он разглядывал одеяло на своей кровати, сжимал и разжимал пальцы, опустив голову.
— И?.. — переспросила она. — И что?
— Ты должна понять! Я не был даже уверен, что вернусь домой, что снова увижу тебя. Смерть постоянно бродила рядом, вездесущая… И как-то ночью это случилось.
Эрмине показалось, что ее сердце взорвалось, разлетевшись на тысячу осколков. Задыхаясь, она беззвучно разрыдалась. Тошан продолжил:
— Не суди меня поспешно, Мина! И не плачь. Мужчины часто поддаются желанию, не испытывая любви. Здесь не из чего делать трагедию. Я мог бы изменить тебе десять раз, сотню раз, но я не хотел тебя предавать. С Симоной я уступил этой потребности в женщине, присущей всем мужчинам, из-за нашего уединения, леса вокруг, но также из-за того, что я мог умереть в любую секунду.
— Замолчи, господи, замолчи! Как ты можешь говорить такое?!
Она даже не заметила, что он назвал ее Миной и был очень смущен своим признанием. Она приняла за пренебрежение и равнодушие сильное чувство вины, которое он испытывал и которое делало его бестактным и высокомерным.
— Ты не должен был этого делать, — выдохнула она дрожащим от отчаяния голосом. — Как ты посмел?! И после той ночи вы ложились спать вместе каждый вечер, в то время как я была одна, все время одна! Боже мой, если бы мы сейчас не были на этом проклятом корабле, я бы ушла и ты никогда меня больше не увидел бы!
Эрмина представляла Тошана в объятиях Симоны, и это сводило ее с ума. Они были обнаженными, изнемогающими от страсти… Их слившиеся в экстазе тела, крики наслаждения…
— О! Я тебя ненавижу! — бросила она, вставая. — Мне так больно, что я не могу здесь с тобой оставаться.
— Не выходи на палубу в таком состоянии! Эрмина, возьми себя в руки. Я был искренен с тобой, а ведь мог бы и солгать! Это никогда не повторится: просто так сложились обстоятельства. Симона была разлучена с мужем несколько лет, а я не знал, встретимся ли мы еще с тобой в этой жизни.
— Я тебе не верю! Ты покинул Квебек и с головой окунулся в роль секретного агента, воина — не знаю, кого еще, и перечеркнул все: меня, свою жену, наших детей. Тебя не очень-то расстраивала мысль о том, что ты можешь никогда нас больше не увидеть! Будь честен до конца, ты совсем о нас не думал…
Тошан не знал, что ответить, так как в чем-то Эрмина была права. Он устало закрыл глаза. Она воспользовалась этим, чтобы выскользнуть из каюты и подняться на палубу. За время их бурной беседы погода изменилась: океан приобрел странный темно-зеленый цвет, между гребнями волн почти серый, и небо было такого же мрачного, тревожного цвета. Тут же к молодой женщине подошел матрос.
— Вернитесь в свою каюту, мадемуазель. Сейчас начнется качка. Поднимается буря.
— Я не боюсь бурь! — крикнула она ему, чтобы перекричать шум ветра. — В моих краях, в Лак-Сен-Жане, во время снежной пурги срывает трубы с домов и сыплет такой снег, что ничего не видно в радиусе десяти метров.
Молодой человек увидел, что она плачет. Тем не менее он продолжал настаивать:
— Мне очень жаль, но вам следует перебраться в укрытие.
Эрмина вновь собралась возразить, когда от очередной волны затрясся весь корабль. Она пошатнулась и чуть не упала навзничь. В ту же секунду полил сильный дождь, а в гигантский корпус корабля ударила новая волна.
— Хорошо, я вернусь в каюту, — крикнула она, хватаясь за поручень ближайшего трапа.
Матрос с облегчением вздохнул и сочувственно ей улыбнулся. Внезапно, словно во вспышке молнии, Эрмина увидела себя обнаженной в объятиях Овида Лафлера, который ласкал ее и дарил наслаждение, даже не проникая в нее. «Но это не одно и то же! Мне следовало с ним переспать. Если бы я только знала, обязательно бы это сделала!»
Пошатываясь, она направилась на нижнюю палубу, где располагалась столовая для тех, кто мог передвигаться и не принимал пищу в каюте.
«Когда мы вернемся, я разведусь и выйду замуж за Овида, — решила она. — Тошан меня больше не любит, иначе не обращался бы так со мной. Пусть получит по заслугам! Он изменил мне, занимался любовью с другой несколько раз, а я устояла и не зашла так далеко. Как я ошибалась! Бедный Овид! Он, по крайней мере, меня обожал. Он даже не смог жениться, потому что слишком сильно любил меня!»
С трудом переводя дыхание, в вымокших от брызг кофте и юбке, она подошла к цинковой стойке. Монахиня кипятила воду.
— Простите сестра, могу я выпить чаю? За деньги, разумеется.
— Одну секунду, мадам… или мадемуазель?
— Мадам, — с горечью ответила Эрмина.
Она пробыла там долго, разглядывая других пассажиров. Охватившие ее ревность и ярость были единственным щитом от невыносимого горя. Через час, несмотря на обиду и унижение, она была вынуждена вернуться в свою каюту.
— Где тебя носило? Я с ума сходил от тревоги, — тут же упрекнул ее Тошан. — На море шторм, я чувствую, как качается корабль. Если бы я мог встать, я бы силой притащил тебя сюда, можешь мне поверить! Ты пользуешься моей слабостью, чтобы мучить меня.
Она пожала плечами, в глубине души радуясь, что он за нее испугался.
— Мина, — устало произнес он, — я не прошу тебя простить меня прямо сейчас. Ты разгневана, это естественно. Подумай о том, что мне пришлось пережить, будь благоразумной. У меня нет сил спорить дальше. Симона умерла. Не забывай, она умерла, а ты жива. Ты понимаешь ценность жизни?
— Думаю, да. Мне очень жаль эту женщину и ее сына, но я обижена на тебя. Слышишь, Тошан? На тебя. Попытайся понять, что я чувствую. Ты только что причинил мне боль, сильную боль. Сначала ты столько дней отвергал меня своим упорным молчанием, а сейчас потряс до глубины души тем, что считаешь нормальным иметь отношения с другой женщиной, прикасаться к ней, целовать… Как бы ты отреагировал, если бы я рассказала тебе нечто подобное? Что бы ты почувствовал, если бы я спала с мужчиной во время твоего отсутствия и нашла бы себе подобное оправдание? Так же как и ты, я могла бы сказать, что была одна и не знала, вернешься ли ты ко мне.
Эрмина дрожала всем телом, упиваясь собственной смелостью из-за кипевшей в ней ярости, заставлявшей подвергать сомнению прочность их семьи и пересматривать свое будущее.
— Но ты моя жена и любишь меня! — воскликнул Тошан. — Я тебе доверяю! И я тебя знаю, ты на такое не способна.
— Однако перед отъездом в Европу ты боялся оставлять меня одну, опасаясь, что я буду тебе неверна, — язвительно напомнила она ему. — Или это неправда?
— Нет, я помню, что меня это беспокоило. Ты молода и очень красива, мужчины могли ухаживать за тобой, пытаться тебя соблазнить. Но повторю, я тебе доверял.
— Я тоже тебе доверяла, но больше не буду.
Она повернулась к нему спиной. Несмотря на пропасть, открывшуюся под ее ногами, пугающую до головокружения, она решила сохранить в тайне свою двусмысленную дружбу с молодым учителем из Сент-Эдвиджа. «Это будет выглядеть так, словно я хочу отомстить, отплатить ему тем же, но так я лишусь драгоценных воспоминаний, испачкаю в грязи то, что чувствую к Овиду».
Немного успокоившись, она легла на свою койку. Тошан был прав в одном: можно любить одного человека всем сердцем и желать близости с другим.
— Мина? Прошу тебя, сделай над собой усилие! Давай хотя бы поговорим по-хорошему. После операции, когда я пришел в себя, все было как в тумане. Я очень страдал и телом и душой. Я постоянно видел неподвижную окровавленную Симону и застывшее от удивления лицо маленького Натана.
— Ты, должно быть, не ожидал, что я во Франции? — предположила она.
— Нет. Я знал это и злился на тебя. Я был уверен, что ты находишься в Валь-Жальбере, в безопасности, и вдруг узнаю, что над тобой тоже висит смертельная угроза!
— Но откуда ты узнал? — воскликнула Эрмина, выпрямляясь.
— В то утро, когда они убили Симону и Натана, я проснулся очень рано и вышел из дома. Я дошел до одного бара и выпил кофе. Ранее я заплатил одному речнику, чтобы он отвез нас в Либурн, — я был так близок к цели! Я полистал газету в баре и нашел статью о тебе. Ты пела «Фауста» в Париже. Как ты понимаешь, эта новость вызвала у меня шок. Я был подавлен. Я уже не знал, что мне делать. Я сломал голову, пытаясь найти решение, и, уверяю тебя, моей первой мыслью было разыскать тебя и отправить обратно в Квебек, к нашим детям. Там твое место! Единственная роль, которую ты должна была играть, по моему мнению, — это заботиться о Мукки, Лоранс и Мари-Нутте.
