Рут Валентайн - Дочь Луны
Оглядываясь назад, Мик часто спрашивал себя, почему эта история так оглушающе подействовала на него. Разве не знал он с детских лет, что слово «полукровка» одно из самых бранных в его родном языке?
— Мик, — робко подала голос Фэйт. — Извини, что я своими глупыми вопросами заставляю тебя сердиться.
Мик вздохнул. Еще два дня, сказал он сам себе. Еще два дня надо продержаться, а потом она сможет перебраться в свой дом, и я вернусь к нормальной, обыденной жизни.
По поводу Фрэнка Уильямса он не особо беспокоился. Поскольку тот ни разу не был на ранчо Монроузов, он вряд ли сумеет отыскать дом Фэйт, не расспрашивая местных жителей. А в таком округе, как Конард, где все друг друга знают, простейший способ вызвать подозрение — спросить, где живет такой-то или такая-то. Здесь, в глухой провинции, до сих пор царит закон границы — живущие довольно обособленно хозяева ранчо привыкли полагаться на соседей, а потому почитают своим долгом оповестить, если заметят чужака. Некоторые из обитателей округа Конард, возможно, до конца жизни не простят ему того, что он индеец, но таких немного; большинство жителей общаются с ним, как с равным, и поэтому он чувствует себя в здешних местах как дома.
А еще он любил землю. Он ощущал мистическую причастность к ней и впитывал в себя малейшую перемену в ландшафте, связанную с чередованием времен года. Возможно, это ощущение пришло к нему в армии, когда, постоянно перемещаясь из одной горячей точки планеты в другую, у него не было возможности остановиться и оглядеться по сторонам.
Впрочем, когда живешь под страхом в любой момент всего лишиться, — а в спецподразделениях армии США, где он служил, жизнь была всего лишь разменной монетой, — времени на философствования не остается, да и охота к этому появляется редко. Да и вернувшись на родину, он не горел желанием раздумывать над причудами и загадками бытия; вместо этого он выпивал пару банок пива, отправлялся в злачные кварталы, а затем, оттянувшись в течение нескольких дней, приступал к подготовке новой операции. В перерывах же, если таковые случались, все его дни посвящались тренировкам, не оставляя времени для рассуждений и послаблений самому себе.
На собственном ранчо он в первый раз за всю жизнь почувствовал себя самим собой. Здесь он обрел пространство, принадлежавшее ему одному, раковину для своей нелюдимости и неприязни к бесполезному общению. Какого же черта, спрашивается, он без конца возится теперь с этой женщиной?!
— Округ Конард, городок Конард, бухта Конард, — заговорила Фэйт, когда они вышли из машины. — Мне всегда хотелось спросить папу, живут ли и сейчас хоть какие-то Конарды в округе Конард.
— Есть одна. Эммалайн Конард, всем известная как мисс Эмма, заведующая окружной библиотекой.
На губах у Фэйт промелькнула улыбка.
— Ей под девяносто, и она никогда не была замужем? Я угадала?
— Нет. Она ваша ровесница, но рассуждений о замужестве и впрямь на дух не переносит.
— Почему же?
— Вообще-то, вся эта история случилась давно, еще до моего возвращения сюда, и все, что я слышал, это рассказ о заезжем коммивояжере, который забыл оповестить мисс Эмму, что женат. С тех пор всякий мужчина, который в своем любопытстве посмеет зайти дальше рассуждений о прелести маленьких провинциальных библиотек, рискует тем, что его пошлют куда подальше открытым текстом. Но про таких смельчаков я что-то давно уже не слышал.
— Грустно.
Мик застыл на пороге.
— Разве? Я-то полагал, что вы со всей горячностью заступитесь за нее.
Фэйт отвернулась, почувствовала, как к глазам подступают негаданные и такие ненужные сейчас слезы.
— Не все же мужчины такие, как Фрэнк, — хрипло прошептала она.
Но до Мика едва ли дошел смысл сказанного. Его бросило в дрожь от этого мягкого хрипловатого шепота, за которым таились с трудом сдерживаемые слезы, и он на мгновение ощутил себя тем юношей-индейцем, который в то далекое лето опекал ее как старший брат.
Он и тогда, в общем-то, не имел никакого права претендовать на роль утешителя, а сейчас — и того меньше, но…
Проклиная себя за сентиментальность, он вдруг подхватил Фэйт на руки и внес в дом. Даже на шестом месяце беременности она весила едва ли больше подушки, набитой гагачьим пухом. Нет, ей надо побольше есть. И побольше заботиться о себе. Она, как и прежде, нуждается в том, чтобы ее лелеяли и холили.
Он действовал интуитивно, просто за последние двадцать четыре часа Фэйт пробудила в нем так долго дремавшие инстинкты. Мик совершенно не думал о том, что и зачем делает. Единственная вещь, в правильности которой он сейчас не сомневается, это то, что он несет ее на руках, что ее тонкие руки обвивают его шею, а ее теплое дыхание овевает его щеку.
— Мик!..
— Тсс! — тихо сказал он, толчком ноги закрывая дверь и направляясь к лестнице. Ему следовало соблюдать дистанцию, но именно здесь он потерпел полное и сокрушительное поражение. Он так и не смог держаться с нею отстраненно, и это началось с тех самых пор, когда ей было всего шесть лет, и она пешком ходила под стол.
Уединение. Его он жаждал всю жизнь. Он сам себе был лучшим другом, если не считать, конечно, Натана Тэйта и Рэнсома Лэйерда. Он чувствовал себя самодостаточным и редко испытывал неудобство от своего холостяцкого житья-бытья.
А еще он был шаманом. Побродив по дорогам жизни, он твердо уверился в том, что способен видеть то, чего другие не замечают. Его приятели утверждали, что на затылке у него третий глаз, и что он слышит звуки еще до того, как они прозвучат. Они и прозвали его не шефом, не погонялой, не даже туземцем, как многих других представителей коренного населения Америки. Нет. Они прозвали его колдуном.
Но и от этой его способности, как оказалось, толку мало: неожиданно что-то внутри его треснуло. Убежденный отшельник, он больше не желал оставаться в одиночестве. Мужчина, привыкший доверять только себе самому, ощутил вдруг, что отчаянно нуждается в чьем-то душевном тепле.
Давно пора было опомниться. Но Фэйт! Странно безмятежная, она прижалась к его плечу, не пугаясь больше его угрюмости и мрачного огня, пылающего в его глазах.
Столько раз она переживала из-за своего маленького роста и хрупкого сложения. Ей казалось, что, будь она иной, люди по-другому бы к ней относились. Мик снова заставил ее ощутить свою миниатюрность, но иначе — волнующе и возбуждающе. Он заставил ее почувствовать себя хрупкой, но защищенной, маленькой, но именно поэтому особенно оберегаемой.
Плечом открыв дверь в спальню, Мик осторожно положил женщину на постель. Выпрямившись, он глубоко вздохнул, на мгновение закрыл глаза, а потом произнес:
— Вам стоит немного отдохнуть. День был утомительный. А мне нужно на некоторое время отлучиться из дома.
У двери его остановил голос Фэйт:
— Вы надолго уходите?
Что-то в ее вопросе испугало помощника шерифа.
— Ненадолго, — повторил он. — Я ухожу ненадолго.
Вообще-то ему не нужно было никуда идти. Просто вдруг захотелось побыть одному, освободиться от наваждения. Он пробрался по заснеженному двору за сарай и вскарабкался вверх по отвесным скалам, стеной окружавшим его ранчо. Это было длинное, утомительное восхождение, тем более что выпавший снег подтаял, и камни покрылись ледяной коркой. Новичку такой трюк оказался бы не под силу, но Мик даже не особо запыхался. Колени промокли от талой воды, но он едва замечал это.
Только на самой вершине скалы он позволил себе остановиться и взглянуть на дом и пристройки возле него.
Это было зрелище, о котором он грезил годами: снег, сумерки, но главное — этот уютный дымок, вьющийся из трубы. Мик набрал полные легкие воздуха — холодного, чистого воздуха. С запада надвигался новый снежный буран; пока же это были лишь сизые тучи, низко нависшие над отрогами гор. Смеркалось, и Мик задумался, стоит ли ему спускаться прежней опасной тропой или все же выбрать менее короткий, но более безопасный путь. Он выбрал длинный путь. С каждым шагом вперед и вниз прежнее самообладание возвращалось к нему, а тишина и отрешенность от всего мира все более овладевали его душой. Все было так, как и должно быть: скоро наступит ночь, и он останется один среди холодных вайомингских просторов, свободный от тщетных надежд и бесполезных мечтаний.
Еще через полчаса Мик спустился к подъездной дорожке и зашагал к дому. Он продрог, джинсы намокли до колен, но он не ощущал этого. Прогулка начисто рассеяла тревогу сердца и вернула ясность сознанию.
Он почувствовал приближение машины еще до того, как услышал звук мотора. Еле ощутимое дрожание почвы, промерзшей за эти дни, насторожило его, и он остановился.
Свет фар полоснул по скалам. Спрятавшись за сугроб, Мик стал ждать, когда машина подъедет поближе. Через минуту перед ним притормозил знакомый черный «форд». Боковое стекло поползло вниз, и из окна высунулась голова Гэйджа Долтона, и как всегда, жгуче-черная щетина на его щеках резко контрастировала с серебристо-седыми — не по годам — волосами.
