Майкл Корда - Роковая женщина
— Я не хочу ждать годами.
— Алекса, нам нужно хотя бы иметь точное представление об активах. Иначе это будет верх непрофессионализма. Зачем спешить? Вы говорите так, словно чего-то боитесь.
Алекса задумалась.
— Я боюсь, — призналась она. — Не знаю, почему. Может, все из-за этого дома, — она помолчала, глядя в окно и вспоминая Артура. — Я думала, мы чудесно будем жить вместе, — грустно сказала она. — О, я все знала о возрастной разнице, но думала, что справлюсь с этим. Мы бы путешествовали, мы бы строили музей, заново открыли бы дом на Палм-Бич, я бы сделала его счастливым. Я хочу сказать — разве это было невозможно? Я была неправа?
— Вовсе нет, — с моей точки зрения. Учитывая возраст вашего покойного мужа, он был крайне счастливым человеком, раз встретил вас. И вы правы — если бы он остался жив, бедняга, вам бы ничего не понадобилось знать о трастах или о сделках с его родными. Каковы бы ни были его намерения, а я думаю, что он был настроен слишком оптимистично, подозреваю, что его родные остались бы для него еще более отчужденными, чем раньше, и что он решил — вполне разумно — жить для себя вместе с вами, вместо того, чтобы беспокоиться о них. Однако этого не случилось. Он оставил вам свои проблемы, и, возможно, свое богатство. Что вы с ними сделаете, зависит от вас.
— Две недели я пыталась найти в этом смысл. Мне казалось, что делаю то, чего он от меня хотел. Что сделал бы он сам. Но я не могу изменить то, что Артур сделал, или не сделал для своих детей, задолго до моего рождения.
— Верно. Но это не имеет отношения к вашим правам на состояние.
— Нет, имеет. Оно не мое. Оно семейное. Роберт спросил меня, что я собираюсь делать всю оставшуюся жизнь, и я поняла, что не в состоянии ответить.
— Ты беседовала тет-а-тет с Робертом? — вопросил Саймон из глубины софы. — Умно ли это?
— Да. Я не могу просто игнорировать его. Во всяком случае, он прав. Чем скорее все будет кончено, тем скорее мы все можем разъехаться и делать то, что хотим.
— А что ты собираешься делать, Алекса? — спросил Саймон.
— Во-первых, перестать скрываться. Я прячусь уже две недели, и с меня хватит. Вы знаете, что Роберт посылал этого гада Букера допрашивать мою мать и шнырять вокруг Ла Гранжа?
Стерн, казалось, был доволен.
— Меня удивляет, что мистер Букер занялся этим сам. Следовало бы ожидать, что он наймет детективов. Кстати, что конкретно он искал?
— Всю грязь, которую можно найти. Но когда я услышала, что он приезжал и говорил с моей матерью, я поняла, что знаю достаточно, чтобы все могло зайти слишком далеко. Я хочу положить этому конец. Я устала скрывать свои семейные тайны и не хочу больше знать о тайнах Баннермэнов. Кто знает, — может, Роберт будет замечательным губернатором, если он этого хочет.
Стерн покачал головой.
— Он хочет быть президентом, — мрачно сказал он. — Боже избави! Олбани никогда его не удовлетворит. Алекса, я понимаю ваши чувства, но вы не должны им поддаваться. С моей точки зрения, суд подтвердит законность ваших притязаний. В худшем случае, если Баннермэны припрут вас к стенке, вы все равно сможете претендовать на часть состояния. Кто знает? Двадцать, тридцать миллионов долларов, может, и много больше.
— Я не хочу, чтоб состояние дробилось, — твердо сказала она. — Артур бы этого никогда не позволил. Именно этого он и старался избежать.
Стерн глубоко вздохнул.
— Вы под сильным влиянием стресса. Это не то состояние рассудка, в котором принимаются решения, не говоря уж об уступках.
Саймон хмыкнул.
— Мистер Стерн, по-моему, вы упустили из внимания главное. Алекса начинает верить, что это ее семья, потому-то ей так трудно с ними бороться. Разве не так?
— Не знаю, Саймон. Пожалуйста, заткнись.
— Ты заставила меня проделать весь этот путь, только для того, чтобы приказать заткнуться? Я полагал, тебе нужен мой совет. И совет мистера Стерна.
— Я хотела твоей поддержки. Как друга.
— Ага. Что ж, я бы тебя поддержал, если б считал, что ты поступаешь правильно, но, честно говоря, я думаю, у тебя ум зашел за разум. Если ты дашь Роберту знать, что желаешь заключить сделку, он сочтет это признаком слабости, вот и все. Он будет соглашаться со всем, что ты скажешь, а сам шаг за шагом станет захватывать контроль, пока не выпихнет тебя вон. Если ты ему угрожала — а я надеюсь, что у тебя хватило ума этого не делать, Роберт нанесет ответный удар, настолько жестокий, насколько сможет. Мистер Стерн абсолютно прав. Артур оставил состояние тебе, к добру или к худу. Пусть Роберт это оспорит. Подожди, пока он не запросит сделки. Он это сделает, рано или поздно. У него не будет выбора.
— Хороший совет, — проворчал Стерн. — Вы сидите прочно. Зачем вскакивать?
Она стиснула зубы. Утешительные советы, казалось, были специальностью Стерна.
— Я не сижу прочно. Фактически, я нигде не сижу. Я не могу даже найти себе квартиру, если не хочу увидеть свое фото — и адрес — на первой полосе «Нью-Йорк пост». Роберт, кажется, чувствует, что мы должны сотрудничать, как-то разделить контроль, и, пока желания Артура будут уважаться, я на это согласна. Я не хочу судебной войны, не хочу большой огласки. Поговорите с Кортландом де Виттом, мистер Стерн. Узнайте, что у него на уме. Если нечто такое, что можно обсудить, я готова.
— Это ослабляет нашу позицию. Неизмеримо ослабляет.
— Меня это не волнует. Просто сделайте это. Он, вероятно, сейчас в библиотеке.
— Я думал, это библиотека, — сказал Саймон. — Здесь достаточно книг.
— Это кабинет. Здесь есть библиотека, гостиная, столовая, Бог знает, что еще. Где-то есть бальный зал, хотя я его еще не видела.
Она позвонила дворецкому, чтобы тот указал Стерну дорогу.
— Я сделаю, как вы хотите, — сказал он. — Постараюсь выяснить, можем ли мы что-либо обсудить без предубеждения к нашей позиции. Мы исследуем возможности, не более, — жестом он изобразил, насколько ненадежны эти возможности. На миг он замолчал, возвышаясь над ней, выражение его лица было столь же меланхоличное, как у его тезки Линкольна. — Скажите мне, однако, — произнес он, — вы доверяете Роберту? Я должен знать.
Она смотрела на огонь. Обитая панелями комната была темной, но отнюдь не мрачной. Ряды кожаных книжных переплетов поблескивали на полках, картины на стенах были подсвечены.
Довольно странно, но это была одна из тех редких комнат, виденных Алексой, где не было ни фотографий, ни вообще каких-либо других напоминаний о Кире Баннермэне. Взамен здесь был маленький и не слишком искусный портрет матери Патнэма-старшего, написанный, когда та была еще молода, и возможно, еще до того как Кир сколотил свое состояние или же только начинал его создавать. Ее волосы были туго стянуты на затылке, открывая широкий лоб, закрытое черное платье застегнуто еще более глухо, чем требовали обычаи времени, и она не носила никаких украшений. У нее был тот же рот, что у Роберта, и нечто в его выражении, в сочетании с темными глазами под густыми бровями, ясно говорило, что эта женщина легко не сдается, и что, если бы она дожила до старости, то стала бы столь же устрашающей, как Элинор.
— Я так думаю, — сказала Алекса, глядя на портрет. Женщина на нем сумела скрыть от художника большую часть правды о себе, но улыбка на ее губах была двусмысленна, намекала на нечто тайное и весьма сложное. Точно так же, по большей части, улыбался Роберт — улыбкой приятной, но не вполне убедительной и нелегко поддающейся истолкованию. И все равно Алекса решила принять его — и его улыбку — как данность. — Я обязана доверять ему. Он — сын Артура. — Но она не могла забыть того, что видела, — или думала, что видела — в Кукольном домике.
Обед не стал более праздничным от присутствия де Витта, который просто брызгал самодовольством и метал на Стерна с Саймоном свирепые взгляды, хотя, к общему облегчению, Сесилия отсутствовала, сославшись на мигрень. Миссис Баннермэн выразила неодобрение подобному проявлению слабости, запретив дворецкому отнести Сесилии поднос.
— Если у нее мигрень, она, конечно, не будет есть, — удовлетворенно фыркнула она, ясно дав понять, что, как ни велика Кайава, даже ни одна чашка чая не покинет кухню без ее ведома.
По каким-то причинам, известным только ей, миссис Баннермэн принялась хлопотать над Саймоном, как только он появился перед обедом вместе с Алексой и Линкольном Стерном.
— Вы, должно быть, измучены после столь долгого путешествия, — сказала она, когда он пожал ей руку. Она говорила очень медленно и отчетливо, подчеркивая каждый слог, словно давала урок произношения.
— Ну, не совсем, — смиренно ответил Саймон. — Я отдохнул и прекрасно себя чувствую.
— Вы молоды. Ваши силы восстанавливаются быстро. Меня бы перемена климата раздражала, но вы, полагаю, к ней привыкнете.
