Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Расплата за прошлое
Потеряв терпение, Эрмин встала и поднялась наверх, чтобы обслужить себя самостоятельно. Анни, похоже, ждала ее, сидя за столом перед чашкой кофе.
— Я больше пальцем не пошевелю для вас, — заявила она. — Я вам не прислуга.
— Какая муха вас укусила?
— Вы порочная женщина. Выпутывайтесь как знаете! Мой бедный кузен причинил себе вред из-за вашей неблагосклонности. Да, вчера вечером, вернувшись из театра, Родольф бросился в свой кабинет и разбил там вазу и картину — ударил кулаком по стеклянной рамке. Господи боже мой! К счастью, он был настолько огорчен, что не запер дверь на ключ. Я смогла обработать его раны. Кровь лилась рекой! Ну и натворили вы дел со своими вальсами и песней! Сейчас он спит и проспит еще долго, поскольку принял из-за вас опиум.
Эрмин была ошеломлена таким проявлением злобы. Но это побудило ее снова попытать счастья.
— Прошу вас, Анни, помогите мне выбраться отсюда. Я уверена, что у вас есть дубликаты ключей от входной двери.
— К сожалению, у меня их нет, иначе я вышвырнула бы вас из дома. Я вынуждена жить рядом с вами, но разговаривать больше не собираюсь.
Анни Вонлантен замолчала с насупленным видом.
С тех пор прошло три дня, и ничего не изменилось. Во вторник, 1-го июля, пошел дождь, и Эрмин смотрела на парк из окна гостиной, где блестели в каплях воды зеленые кустарники и красно-белые розы. Кот сидел на подоконнике, наблюдая за птицами своими золотистыми глазами.
«Я не видела Родольфа с вечера пятницы, — говорила себе Эрмин. — Невозможно столько спать даже под действием снотворного. Он вообще что-нибудь ест? Должно быть, Анни относит ему еду в кабинет…»
Одиночество было ей в тягость, и ей приходилось призывать на помощь все свои силы, чтобы не поддаться панике, как только она начинала думать о Тошане и родителях. Эрмин была уверена, что они обратились в полицию, что ее везде ищут, живую или мертвую, но она спрашивала себя, каким чудом им удастся обнаружить этот уединенный роскошный дом, официально принадлежащий семейству Вонлантен.
— С меня хватит! — произнесла она вслух. — Хватит! Я тоскую, я хочу к своему мужу и детям.
Несмотря на ее мольбы, никто не появился, даже Киона. Эрмин прошла на кухню, чтобы заварить себе чаю. Однако запах холодного кофе, оставшегося в кастрюльке, вызвал у нее внезапный приступ тошноты.
— Ну и ладно, обойдусь без чая.
Молодая женщина на несколько секунд замерла, прислушиваясь к странному недомоганию. Затем осторожно поднесла руки к животу.
«А что, если я беременна? — предположила она. — Обычно я хорошо себя чувствую. Но помню, когда я ждала близняшек, меня мучила тошнота: в начале беременности я не могла есть».
Она закрыла глаза и вспомнила ночи удовольствия, проведенные с Тошаном в прошлом месяце, когда они не особенно заботились о мерах предосторожности. Стояла робкая канадская весна, первые сиреневые цветы показались на лужайке, на берегу Перибонки. Часто шел дождь, и они позволяли себе долгие сиесты, игривые и сладострастные.
«Если я жду ребенка от своего любимого, это такое счастье! Господи, мне обязательно нужно вырваться отсюда. Даже если я не до конца уверена в своей беременности, я сообщу об этом Родольфу, он не осмелится держать меня здесь! — подумала она.
Услышав шипение, молодая женщина вздрогнула. Белый кот, выгнув спину на пороге комнаты, смотрел на диван гостиной и бил хвостом.
— Фауст, ты меня напугал, — отчитала она его. — Что с тобой? Там ничего нет!
Однако ей показалось, что она слышит слабый зов, приглушаемый непрерывным шумом дождя. Внезапно до нее дошло.
— Киона? Это ты, сестренка?
Кот громко замяукал, продолжая угрожать невидимому существу, присутствие которого было ему невыносимо. Эрмин в потрясении замерла на месте, не слыша Кионы, которая спрашивала ее, где она находится.
Когда она решилась наконец прогнать Фауста, было уже слишком поздно. Большой белый кот успокоился, подошел к ней и принялся тереться о ее ноги.
— Ты вполне заслуживаешь своего имени, маленький приспешник дьявола, — сказала она ему, уверенная, что ее сестры здесь больше нет.
Этот инцидент подтолкнул Эрмин к действию. Если Киона пыталась с ней связаться, значит, в Валь-Жальбере уже бьют тревогу. Она обязательно должна убежать или добиться освобождения. После обеда, встретившись с Анни, которая по-прежнему демонстрировала неодобрение, Эрмин постучала в кабинет своего похитителя.
— Родольф, откройте! Мне нужно с вами поговорить. Прошу вас! Так не может больше продолжаться. Вы прячетесь в своем кабинете, Анни отказывается со мной разговаривать. Родольф, я хочу уехать отсюда. Я жду ребенка от своего мужа, единственного мужчины, которого я люблю. Этот ребенок не должен родиться под вашей крышей, вдали от своего отца, своих братьев и сестер. Сжальтесь надо мной, позвольте мне уехать. Я знаю, что вы плохо поступили в тот вечер, и наверняка теперь вам стыдно, но я прощу вам все, если смогу выйти отсюда!
Она постучала еще, не собираясь отступать, полная гнева и отчаяния.
— Что мне сделать, чтобы вы ответили мне? Спеть? Хорошо, слушайте. Сегодня я надела летнее платье, самое простое, белое, похожее на длинную рубашку, которая была на Маргарите в тюрьме перед тем, как ее отвели на эшафот. На той самой Маргарите из «Фауста»! Поскольку вы не хотите показываться, я буду взывать к Богу и ангелам, как эта бедная девушка, несчастная жертва бесчестного человека.
Испытывая невероятное возбуждение, Эрмин отступила назад и прислонилась к ближайшей стене. Она глубоко вздохнула, прижав руки к груди, и принялась петь, опьяненная какой-то дикой радостью и вместе с тем печалью. Это было очередным рискованным экспериментом. Она давно не репетировала этот отрывок, но ведь Соловей из Валь-Жальбера уже не раз удивлял всех твердостью и мощью своего исключительного голоса. Он редко ее подводил, разве только на записи пластинки. Но тогда ей просто не хватило веры в себя.
Чистые ангелы, лучезарные!
Заберите мою душу на небеса!
Боже праведный, тебе я вверяю себя!
Боже милосердный, я иду к тебе, прости меня!
Чистые ангелы, лучезарные!
Придите за мной с небес!
Ей казалось, что она видит этих ангелов со светлыми кудрями, с сияющими лицами. Она пела всем сердцем, всей душой, легко управляя высокими нотами, полностью отдавшись пению, настолько одаренная и искренняя в своей молитве, что Родольф повернул ключ в замочной скважине и приоткрыл дверь. Изумленная Анни медленно спускалась по лестнице.
Но Эрмин не обращала на них внимания. Она продолжала петь под музыку, которая звучала в ее душе. Закрыв глаза, она представляла своих партнеров по сцене: своего любовника, доктора Фауста, зловещего Мефистофеля, вынуждающего ее погубить себя.
«О, этот голос! — молча восторгался Родольф. — Такой чистый, божественно-хрустальный… Редчайший дар, непревзойденное исполнение».
Отрывок закончился. Услышав аплодисменты, Эрмин открыла глаза. Рядом с ней стоял Родольф в черном свитере и вельветовых брюках. Выглядел он очень плохо: тусклые волосы, осунувшееся лицо… Однако взгляд зеленых глаз показался ей приветливым, полным искреннего восхищения. Она приняла это как добрый знак.
— Вы должны дарить свой огромный талант всему миру, — сказал он. — Я просто хотел, чтобы вы стали дивой. Блестящая карьера, слава! Все это для вас, Соловей из Валь-Жальбера!
Эрмин заинтригованно смотрела на него. Возможно, эти слова означали, что к нему вернулся рассудок.
— Родольф! — воскликнула Анни. — Господи боже мой! Дорогой мой кузен, как ты себя чувствуешь?
Жестом он велел ей оставаться в стороне. Женщина съежилась, уязвленная до глубины души.
— Настоящим артистам не нужны ни сцена, ни декорации, — добавил он, глядя на Эрмин. — Вы только что это доказали. Я словно воочию увидел финал «Фауста» Гуно. Я тоже хотел бы спеть, спеть для вас.
Он прошел в глубину гостиной с роскошными восточными обоями и изысканной мебелью. Дождь закончился. Метцнер вдохнул тонкий аромат влажной земли, положив руку на подоконник.
— Подойдите ближе, не бойтесь, — сказал он Эрмин. — Я знаю все оперные арии, написанные для теноров. Но мой голос угас. Я испробовал все: эфир, как великий Карузо, который пел, невзирая на опухоль в горле; лечение на курортах, снадобья шарлатанов… Но для вас, Эрмин, я все же хочу спеть.
Потрясенная, молодая женщина подошла к нему. Своим хриплым приглушенным голосом он запел арию из «Тоски».
О, сокровенная гармония
различной красоты!
Темноволоса Флория,
моя пылкая возлюбленная…
А твое лицо, безвестная красавица,
окружено белокурыми локонами!
Твои глаза лазурно-голубые,
Ее же очи черные сверкают…
Искусство в своей тайне
Соединяет воедино разную красоту,
Но когда я пишу ее, в моих мыслях,
Тоска, царишь лишь ты одна!
Одну тебя люблю я!
Это было очень тихое, но точное исполнение, и на некоторых нотах он делал трогательное усилие, чтобы повысить голос. Эрмин знала, что эти мгновения, наполненные острой грустью и невероятной красотой, навсегда останутся в ее памяти.
