Габи Шёнтан - Мадам Казанова
— Я выиграю выборы. У меня нет намерения возвращаться во Францию.
Хотя мои мечты о Париже подернулись дымкой, я была вне себя от радости — он никуда не уедет от меня! Неважно почему, главное то, что он остается и у него еще будет возможность объясниться мне в любви.
А Наполеон между тем развил невероятную активность. У него наконец-то появилась возможность пустить в ход свои теории, и он принялся воздействовать на людей, угадывая их настроение и включая их в свои сложные математические расчеты.
Дом Бонапартов стал местом, куда стекались сочувствующие революции со всего острова — крестьяне, ремесленники, пастухи — в весьма живописной одежде, а попросту — в лохмотьях. Тетя Летиция с гордостью называла их «партизанами» и шла на большие расходы с тем, чтобы для них всегда были еда и вино.
Эти самые «партизаны» заполнили собой весь дом, располагаясь на ночлег в гостиной и даже на ступеньках лестницы на верхнем этаже. Наполеон почти всегда был окружен людьми; похудевший, с осунувшимся лицом и фанатичным выражением в глазах, он постоянно находился в движении. Мимолетная улыбка или случайно брошенный теплый взгляд — вот и все, на что я могла рассчитывать.
Если бы я не была увлечена Наполеоном настолько, что видела лишь то, что хотела видеть, я бы уже на той ранней стадии сумела разглядеть основные черты его: стремление к власти, непомерные амбиции, склонность к интригам и лживость обещаний, которыми он увлекал легковерных людей. Еще тогда я смогла бы по достоинству оценить те угрозы, с помощью которых он держал в повиновении своих непослушных сторонников.
Для наблюдения за грядущими общественными выборами подполковника французское правительство назначило троих корсиканцев — уполномоченных. Наполеону удалось вскоре перетянуть на свою сторону двоих — Квенцу и Гримальди, тогда как третий, по имени Мурати, еще не определил своего отношения ни к одному из кандидатов. Однажды вечером Бонелли, наиболее рьяный сторонник Наполеона, прибежал сломя голову с сообщением о том, что Мурати прибыл в Аяччо и остановился в доме Перальди — главного соперника на предстоящих выборах. Наполеон был вне себя от возмущения.
— Какая неосмотрительность, — закричал он, — оставлять уполномоченного в руках оппозиции!
Не теряя времени, Наполеон приказал Бонелли и еще трем своим сторонникам доставить к нему этого Мурати и, если потребуется, применить силу. Его решительный поступок увенчался успехом, и через некоторое время перед ним появился бледный, но не утративший самообладания Мурати. Наполеон принял его с самой изысканной вежливостью.
— Сожалею, что вы сразу не оказали мне честь и не нанесли свой визит, — произнес он, увлекая в гостиную своего невольного гостя. — Здесь вам будет легко и удобно, у Перальди подобное просто невозможно. Чувствуйте себя, как дома. Никто тут не собирается обсуждать вашу миссию. И вы, разумеется, свободны воспользоваться нашим гостеприимством или перейти в любой другой дом…
Наполеон внезапно замолчал и улыбнулся своей очаровательной, требовательной и неотразимой улыбкой. Пухлое лицо Мурати вновь порозовело, он дружески улыбнулся в ответ и взял предложенный тетей Летицией бокал вина.
И вот 28 марта 1792 года эти общественные выборы состоялись наконец в церкви францисканского монастыря. Позаимствовав у Луиджи брюки и куртку и спрятав под шапкой свои длинные волосы, я в этом переодетом виде устроилась на скамье в самом последнем ряду. Мне не терпелось увидеть победу Наполеона.
Итак, всего были зарегистрированы 522 участника голосования. За столом на грубо сколоченном из досок помосте восседали трое уполномоченных и городской мэр Мутий, который выступал сейчас в роли председательствующего. Шум стоял оглушительный. Мутий безуспешно пытался навести порядок и звонил в колокольчик — гул голосов упорно не стихал. Я изо всех сил вытягивала шею, но не могла разглядеть в этой шумной толпе ни Наполеона, ни Джозефа. Сторонники Наполеона заполонили всю церковь, а в первом ряду, нервно разминая пальцы, с покрасневшими ушами сидел Перальди — его главный соперник. Марио Поццо ди Борго, наш дальний родственник, полез было на помост, чтобы выступить с речью в пользу Перальди, но его тотчас же окружили, схватили и выволокли на улицу.
В первом круге голосования Наполеон набрал 390 голосов против 101 голоса, отданного за Перальди. И тут же послышались громкие крики протеста.
— Обман! Мошенничество! — орали сторонники Наполеона, им явно хотелось, чтобы Перальди не собрал вообще никаких голосов.
Чтобы не пострадать в последовавшей за этим всеобщей свалке, мне пришлось залезть под скамейку. Столкнувшись со столь сильным противодействием, Перальди снял свою кандидатуру и удалился из церкви в знак своего полного поражения.
После этого порядок постепенно восстановился, и стало возможным повторить процедуру голосования. После подсчета голосов Мутий огласил протокол:
— Из пятисот двадцати двух поданных голосов господин Наполеон Бонапарт получил четыреста двадцать два голоса, господин Пьер Кунео — шестьдесят девять голосов, господин Орнано — тридцать один голос. Таким образом, подполковником избран господин Бонапарт.
Наполеон всегда призывал меня внимательно относиться к любым подсчетам. После удаления из церкви Поццо ди Борго и Перальди должно было остаться 520 голосующих, а вовсе не 522. Что-то явно было не в порядке с этими выборами, но, похоже, никто, кроме меня, не обращал на это внимания.
Я ожидала, что Наполеон будет удовлетворен своей победой на выборах и станет более мягким и спокойным, но я ошибалась. Он сделался еще более властным и эгоистичным, чем раньше. Малейшее замечание могло теперь рассердить его, а от любых возражений он попросту приходил в бешенство. С ним уже нельзя было обсуждать никакие проблемы, поскольку в расчет принималось лишь одно-единственное мнение — его собственное!
Он принял на себя командование батальоном и с утра до вечера занимался муштровкой своих солдат. Дом по-прежнему был наводнен его сторонниками, среди них попадались и такие сомнительные личности из порта, с которыми лучше вообще не встречаться темной ночью. Сбережения и запасы тети Летиции таяли, и обстановка в семье становилась все более напряженной. Я наблюдала, прислушивалась, и до меня постоянно долетали обрывки высказываний сторонников Наполеона и его самого:
— …правительственный наемник… тираны… не подчинившиеся моим требованиям должны быть уничтожены…
Что-то уже происходило, что-то готовилось — и это не сулило ничего хорошего.
Мои предчувствия оправдались. На Пасху Наполеон поднял мятеж, обратился за поддержкой к народу и отправился во главе своего батальона и в сопровождении сторонников штурмовать местную крепость, где находился французский гарнизон. Волнение охватило весь город, на улицах было шумно, распространялись всевозможные слухи. Я очень волновалась за Наполеона.
Французы упорно обороняли крепость. Даже на большом расстоянии отчетливо слышались хлопки ружейных выстрелов. Я не могла понять Наполеона — он что, потерял рассудок? Ведь он, французский офицер, атакует французских солдат. И новоявленный стратег надеется одержать решительную победу с горсткой ненадежных солдат и этой неорганизованной толпой?! Генерал Паоли не отдавал приказа о штурме крепости, на его помощь не приходилось рассчитывать. Вся затея — чистое безумие, и исходило оно от Наполеона. Даже если он останется жив, его отдадут под суд, им займется военный трибунал — французский или корсиканский — и предъявит обвинение в заговоре, вооруженном мятеже против законных властей, использовании силы, нарушении воинского устава. По любому из этих обвинений он может быть немедленно приговорен к расстрелу. Чем больше я думала об этом, тем больше впадала в отчаяние. Наполеон погубил и свое, и мое будущее. Он вовлек себя в ситуацию, из которой не было выхода.
В тот же вечер мятеж провалился. Французский гарнизон успешно отразил все атаки, и в конце концов атакующие во главе с Наполеоном обратились в бегство, оставив у стен крепости с десяток раненых. Когда наступили сумерки, я осторожно спустилась вниз и стала ждать у входной двери. И вот я увидела Наполеона: лицо бледное, глаза лишились обычного блеска, по обе стороны рта залегли глубокие складки — свидетельство пережитого отчаяния и разочарования. Он прошел мимо, даже не заметив меня. «Слава Богу, остался жив», — подумала я. Но надолго ли?
Нет худа без добра. Наполеон не был немедленно арестован, приговорен военным трибуналом к смерти и расстрелян исключительно благодаря беспорядку, царившему тогда во Франции и на Корсике. Дело в том, что Франция объявила войну всем монархам Европы, а когда происходят такие крупные события, мелкие остаются в тени. В Военное министерство в Париже было направлено официальное сообщение о вооруженном мятеже в Аяччо, однако французская столица находилась в состоянии лихорадочного возбуждения и крайней дезорганизации. Военному министру приходилось решать множество более важных проблем, чем наказание непокорного нарушителя спокойствия. А поскольку со стороны Парижа не было никакой реакции, на Корсике тоже пока ничего не происходило. Прежние друзья и сторонники Наполеона, разочарованные неудачей, бесследно исчезли, и он вдруг обнаружил, что вокруг не осталось никого, кроме врагов и соперников. Все они тут же принялись сурово критиковать его политические шаги и выражать сомнение в его способностях военачальника. Осуждаемый, презираемый, он оказался в печальном одиночестве. Зато теперь у него снова нашлось для меня время и он опять с благодарностью принимал любой знак дружеского расположения к нему.
