Тереза Ревэй - Твоя К.
— Кирилл еще ребенок. Как можешь ты говорить в присутствии детей, что жить не имеет смысла? А я… Разве я не хочу жить? Ты слышишь меня? Я хочу жить! Поэтому мы должны уехать на этом корабле. Но я нуждаюсь в тебе, в твоей помощи, потому что не смогу справиться одна.
— Мне очень жаль… мне очень жаль…
Он плакал, а ей казалось, что острый кинжал пронзает ее сердце. Александр был героем. Он храбро сражался с тех пор, как пробрался на Дон. Под российским флагом он прошагал со своими товарищами-офицерами больше тысячи километров с одной только мыслью — сражаться за свою землю для народа, который не должен страдать под игом низменной толпы, как провозгласил генерал Деникин.
— Если ты нас сейчас бросишь, дядя Саша, я никогда тебя не прощу.
— Да поможет нам Господь, — сказал он, прижимая ее к себе. — Я верю в тебя, Ксения. Ты сильная и храбрая. Я никогда не встречал женщину, похожую на тебя. Если бы ты была другой, я был бы обязан сесть с вами на пароход, но ты мне ровня. Я тебе совсем не нужен, в то же время я еще могу помочь своим товарищам по оружию. Я должен остаться и сражаться до последней капли крови. Если будет угодно Господу, мы победим. Ты вернешься домой, а я на коленях буду просить у тебя прощения.
Ксения дрожала с головы до ног.
— А если ты погибнешь, какой прок нам будет от твоей смерти?
— Если я погибну, пусть Бог судит меня.
По его твердому взгляду она поняла, что никогда не убедит его изменить это решение. Саша не мог покинуть родину в трудное для нее время, иначе чувствовал бы себя отщепенцем, предателем всего, что наполняло жизнь смыслом, чести и любви к России. В горле Ксении пересохло, но слез в глазах не было.
— Все будет хорошо, вот увидишь, — мягко произнес Александр. — Я помогу вам сесть на пароход. Давайте, скоро ваша очередь.
И он повернулся к сестре, чтобы ее утешить. Нина Петровна подняла к нему лицо, ее пальцы зашевелились, как при молитве.
— Я понимаю, Саша, — сказала она. — Только будь осторожен, умоляю тебя. У меня и так почти никого не осталось. Я не переживу еще одну потерю после Федора, Миши, Кости…
Голос ее дрожал. Молодая графиня, потерявшая мужа и двух братьев в начале войны, теряла теперь свою страну. Ксения думала, что, может быть, вдвоем они смогут убедить его, но Нина Петровна приняла решение брата и даже не подумала ни возражать, ни умолять его остаться с ними.
— Саша поможет нам сесть, — сказала няня, словно догадываясь о ее мыслях. — Возьми за руку Машу, пора.
Ни слова не говоря, Ксения согнулась, подняла сумку и повесила ее на шею. Взяв свой маленький чемоданчик и сестру за руку, она пошла за высокой фигурой дяди, который, поддерживая мать, пробирался к британскому офицеру, дежурившему возле трапа.
После двух штормовых дней Ксения наконец поднялась на палубу, устав сидеть в каюте, приютившись на узкой полке. Ноги плохо повиновались, и жуткая боль разламывала голову.
Ледяной воздух обжигал легкие, но Ксения дышала глубоко, стараясь избавиться от затхлого запаха помещений судна. Когда она шла на палубу, ей пришлось пробираться через лежащие тела беженцев, отворачиваться от уставших глаз товарищей по несчастью, стараться не слышать их стоны и приступы кашля. Какая-то молодая женщина напрасно упрашивала замолчать пожилого мужчину, годящегося ей в отцы, громко проклинающего всех и вся. Было мало места, чтобы изолировать всех простуженных и больных. Военный врач посещал разные уровни палубы, констатировал смерти, не в состоянии облегчить страдания больных тифом, которые лежали не подавая признаков жизни.
Порыв снежного ветра с такой силой ударил Ксению в лицо, что она едва не упала. Судно шло, пробираясь через густой туман, словно сквозь фантастический, бесформенный и неведомый мир без границ, в котором была различима только пена на гребнях серых волн. Девушка чувствовала себя такой хрупкой — то ли от того, что не ела несколько дней, то ли от чувства, что в этом мире для нее больше не существует никакой опоры. Каждые две минуты раздавался гудок. «Как стон во время агонии», — обреченно подумала Ксения. Она оперлась на поручень, думая о том, как, должно быть, ужасно идти вслепую, зная, что вокруг транспортные суда наталкиваются на мины. Она тосковала по земле. Там даже во время пушечных залпов оставалась уверенность, что можно еще что-то предпринять, как-то обезопасить себя. Теперь же она была полностью беззащитна, отдана на милость незнакомому капитану и его команде.
Девушка опустила руки в пустой карман толстой военной куртки. После посадки моряки настояли, чтобы все сложили свое оружие посреди палубы, словно при капитуляции. Оставшись без револьвера, девушка чувствовала себя словно голая.
Последнее время Ксения жила, не задавая себе вопросов, а просто борясь с накатывающимися проблемами, не думая о будущем. Теперь она просто обязана думать о завтрашнем дне.
Она уезжала из России в Константинополь, о котором ровным счетом ничего не знала, за исключением того, что прочитала в книгах о византийской мозаике, минаретах с позолоченными куполами, запахах острых специй, перемешанных миазмов Востока и Запада. Но теперь город падишахов был побежден и оккупирован англичанами. Оттоманская империя проиграла войну, и союзники получили контроль над Босфором и Дарданеллами. Что будет с ними там? Куда податься? Денег уже почти не осталось, и ситуация в чужой стране могла только ухудшиться. Ксению охватил страх, заставив продрогшее на холоде тело покрыться потом.
Она ничего не умела, у нее не было никакой определенной профессии, только общее образование. Что с того, что она бегло разговаривает на английском, французском и немецком, знает историю, литературу и поэзию, немного играет на пианино, может вышивать крестиком, умеет содержать дом и управлять дюжиной служанок, как многие женщины, плывущие теперь на этом несчастном корабле? Как им выжить? Почувствовав приступ тошноты, она склонилась за поручни, но в животе был только страх и отчаяние.
Константинопольские власти не разрешили высаживаться на берег больным. Военные говорили о карантине на санитарных судах, о лагерях беженцев на острове Лемнос и Галлиполийском полуострове. Из-за повальной антисанитарии на корабле свирепствовал тиф. Некоторые казаки страдали дизентерией. Зловоние распространялось по всему судну. Капитан приказал мыть палубы и проводить дезинфекцию кают и служебных помещений, но болезнь была сильнее. Имеющихся в распоряжении военного медика средств не хватало, а без медикаментов он был бессилен остановить эпидемию.
Боясь заразы, Ксения считала, что на холоде опасность заболеть уменьшается. Она хотела даже вытащить на палубу всю семью, но мать была очень слаба и лежала в полуобморочном состоянии под одеялами, которые ухитрилась раздобыть для нее Ксения. Девушка вызвала врача. Он быстро осмотрел больную, задержавшись взглядом на красной сыпи на ее руках и туловище. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Взяв Ксению за руку, он вывел ее в коридор.
— Не буду от вас ничего скрывать, мадемуазель, — прошептал он, но она перебила его:
— У вас ничего нет против бронхита, доктор? После рождения моего брата мать часто недомогала, но она сильная и всегда, вы знаете, поправлялась.
Врач озабоченно покачал головой, прислонился к стене и закрыл глаза, словно собирался несколько секунд поспать.
— Это не бронхит. Это тиф, и я ничего не могу с этим сделать, увы. Ни для нее, ни для остальных больных. Нет ни лекарств, ни условий, чтобы лечить болезнь. Посмотрите, что творится. Ужас! Я полностью бессилен. Это становится безумием, — добавил он шепотом.
— Но можно же хоть что-то сделать? — воскликнула Ксения. — А если мы устроимся на палубе, на свежем воздухе, то…
— Это не поможет, мадемуазель, поверьте. Мне очень жаль.
Подошедший матрос окликнул врача. Кинув на девушку последний извиняющийся взгляд, старик пошел дальше уставшей походкой человека, приговоренного к смертной казни.
Ксения стояла одна, сжав кулаки. Она не хотела принимать случившееся. Судьба не может быть настолько жестокой к ним. Потерять свою мать теперь, когда они уже вошли в Босфор, когда они в нескольких кабельтовых от Константинополя! Девушка потерла затылок, напрасно стараясь уменьшить боль, которая, словно тисками, сдавливала позвоночник. Нужно было чудо, чтобы помочь им выбраться из этого кошмара и достигнуть Парижа — конечного пункта назначения, за который она так ратовала в Одессе, по непонятной причине предпочтя Францию Англии. Она часто вспоминала свою французскую гувернантку с элегантным шиньоном и проницательным умом. Стройная брюнетка мадам Вердьер обладала живым характером. Нина Петровна даже обеспокоенно говорила мужу об отсутствии у гувернантки степенности, но генералу такая живость только нравилась. Мадам прожила с ними два года, уехав домой перед самым началом войны. Ксения не знала, что стало с ней теперь. Может быть, она напишет ей, когда они доберутся до Парижа. Но теперь столица Франции казалась миражом, который при приближении только удалялся. Девушка с тоской подумала, не приговорена ли она к вечному пребыванию на этом проклятом корабле, который не может пристать к берегу, корабле-призраке, пассажиры и команда которого будут умирать один за другим, пока он не превратится в большой плавающий гроб.
