Сад Де - Философия в будуаре
Однообразие - враг воображения, которое поклоняется мятежу и боготворит всё, что несёт на себе печать преступления. И поэтому становится понятным необычный ответ женщины, наделённой воображением, которая холодно еблась со своим мужем: Почему вы такая ледяная? - спросил тот. И эта замечательная женщина ответила: Да потому что всё, что вы делаете со мной - чрезвычайно скучно.
ЭЖЕНИ. - Я восхищена этим ответом... Ах, моя милая, как я жажду познать эти божественные вспышки преступного воображения! Ты мне не поверишь, но с тех пор, как мы вместе... с того мгновения, как мы познакомились - нет, моя дорогая, тебе никогда не представить, какие сладострастные мечты лелеял мой ум. О, как хорошо я теперь понимаю, что такое порок! Как просит его моё сердце!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Пусть же тебя, Эжени, больше не удивляют жестокости, ужасы, самые гнусные преступления. Всё самое грязное, самое бесчестное, самое запретное больше всего распаляет ум... именно от этого мы кончаем слаще всего.
ЭЖЕНИ. - Каким же непостижимым извращениям вы оба предавались! Как я хочу посмаковать все детали!
ДОЛЬМАНСЕ, целуя и щупая девушку. - Прекрасная Эжени, мне бы в сто раз больше хотелось дать вам испытать то, что я мечтаю с вами сделать, нежели рассказывать о том, что я уже совершил.
ЭЖЕНИ. - Не знаю, на пользу ли мне соглашаться на всё.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я тебе этого не советую, Эжени.
ЭЖЕНИ. - Ну, хорошо. Я не прошу от Дольмансе его рассказов, но ты, моя дорогая подруга, скажи, умоляю: что ты сделала в жизни самого необычайного?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я наняла пятнадцать мужчин для себя одной, и за двадцать четыре часа они меня выебли девяносто раз спереди и сзади.
ЭЖЕНИ. - Но всё это обыкновенные подвиги разврата. Держу пари, что ты совершала более необычные поступки.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я провела определённый срок в борделе.
ЭЖЕНИ. - Что означает это слово?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Так называются публичные дома, где за оговорённую цену каждый мужчина может найти юных прелестных девушек, готовых удовлетворить его страсти.
ЭЖЕНИ. - И ты там отдавалась, моя милая?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Да, я была идеальной блядью. Целую неделю я удовлетворяла прихоти многочисленных развратников, и там я увидела проявления самых причудливых вкусов. Вдохновлённая теми же принципами разврата, что и знаменитая императрица Теодора, жена Юстиниана, (2) я зазывала мужчин на улицах, в местах народных гуляний... и вырученные за проституцию деньги я тратила на лотерею.
ЭЖЕНИ. - Моя дорогая, да я знаю склад твоего ума: ты заходила ещё дальше...
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Разве это возможно?
ЭЖЕНИ. - О да! И вот как я это представляю: не говорила ли ты мне, что самые восхитительные порывы души рождает воображение?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Да, я это говорила.
ЭЖЕНИ. - Тогда, позволяя блуждать воображению, предоставляя ему свободу переступать последние границы, установленные религией, приличием, человечностью, добродетелью, одним словом, всеми лицемерными обязанностями - не окажется ли, что выверты воображения станут чудовищными?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Несомненно.
ЭЖЕНИ. - Не правда ли, что безмерность этих причуд возбудит воображение ещё больше?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Нет ничего справедливее.
ЭЖЕНИ. - Если это так, то, чем больше мы алчем возбуждения, чем больше неистовых волнений мы возжелаем, тем больше власти мы должны дать нашему воображению мы должны довести его до немыслимых пределов и благодаря этому наше наслаждение усилится, расширяя путь, по которому движется разум, и...
ДОЛЬМАНСЕ, целуя Эжени. - Изумительно!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Какой прогресс у этой маленькой негодницы, и за какое короткое время! Но ты знаешь, моя милочка, что по дорожке, которую ты нам указала, можно зайти слишком далеко?
ЭЖЕНИ. - Да, я хорошо понимаю это. И поскольку я не собираюсь подчиняться никаким запретам, ты представляешь, до чего можно дойти.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - До преступления, порочное существо, до самых чёрных и ужасных преступлений.
ЭЖЕНИ, тихим и прерывающимся голосом. - Но ты говоришь, что преступлений не существует... и вообще, всё это лишь для воспламенения ума: только фантазируешь, но ничего не делаешь.
ДОЛЬМАНСЕ. - Но ведь так сладко исполнять свои фантазии.
ЭЖЕНИ, краснея. - Тогда исполняйте... Не хотите ли вы, милые наставники, уверить меня в том, что вы никогда не осуществляли задуманное?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Мне иногда удавалось.
ЭЖЕНИ. - Вот видишь!
ДОЛЬМАНСЕ. - Ах, какая головка!
ЭЖЕНИ, продолжая. - Я тебя спрашиваю: о чём ты мечтала и что ты сделала, чтобы осуществить свою мечту?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, запинаясь. - Как-нибудь, Эжени, я... расскажу тебе о своей жизни. Продолжим обучение... Ты меня принуждаешь говорить такие вещи...
такие...
ЭЖЕНИ. - Ну, вот, я поняла, что ты любишь меня не до такой степени, чтобы открыть мне свою душу. Я буду ждать столько, сколько ты пожелаешь. А теперь вернёмся к нашей теме. Скажи, дорогая, кто был тот счастливец кто позаботился о твоих первинках?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Мой брат - он обожал меня с детства. С ранних лет мы частенько забавлялись, не доходя до самого конца. Я обещала отдаться ему сразу, как выйду замуж, и сдержала слово. К счастью, мой муж ничего не повредил, и брату досталось всё. Мы продолжаем нашу связь, но не стесняя друг друга каждый из нас погружается в священный разврат, мы даже оказываем взаимные услуги: я поставляю ему женщин, а он знакомит меня с мужчинами.
ЭЖЕНИ. - Прекрасно устроились! Но разве кровосмешение не является преступлением?
ДОЛЬМАНСЕ. - Как можно считать преступлением нежнейшие союзы, созданные Природой - те, что она особенно настойчиво предписывает нам и так ласково советует! Подумайте, Эжени, разве смог бы человеческий род после страшнейших катастроф, постигших нашу планету, воспроизвестись без помощи кровосмешения? Разве не находим мы примеры и доказательства в книгах, которые христианство чтит так высоко? Каким иным способом, кроме кровосмешения мог сохраниться род Адама (3) и род Ноя? Скурпулёзно исследуйте, изучите повсеместные обычаи: вы везде найдёте, что кровосмешение было разрешено и рассматривалось как мудрый закон, созданный для упрочения семейных связей. Одним словом, если любовь возникает от сходства, то может ли она быть более совершенной, чем между братом и сестрой, между отцом и дочерью? Необоснованная хитрость, возникшая из-за опасения, что некоторые семейства станут излишне могущественными, наложила запрет на кровосмешение в наших обычаях. Но не будем же дурачить себя до такой степени, чтобы принять за естественный закон то, что диктуется выгодой и честолюбием! Заглянем в своё сердце - вот куда я всегда отсылаю наших педантичных моралистов. Сердце нам подскажет, что нет ничего прекраснее плотской связи между членами семьи. Так перестанем же ослепляться чувствами брата к сестре, отца к дочери. Напрасно один или другой пытаются прикрыть их с помощью маски законной нежности: неистовая любовь, это удивительное чувство, воспламеняющее их, единственное чувство, что Природа вложила в их сердца. Так удвоим же, утроим эти восхитительные кровосмешения, умножим их, не опасаясь ничего, и поверим, что чем ближе родство у предмета наших желаний, тем сильнее очарование при наслаждении им.
Один мой приятель живёт с дочерью, которую он прижил от собственной матери. А неделю назад он лишил невинности тринадцатилетнего мальчика плод сожительства с этой девицей. Через несколько лет этот молодой человек женится на своей матери - такова воля моего приятеля. Судьба всегда потакала его замыслам мне известно, что его намерение - насладиться плодами этого брака, и у него есть все основания на это надеяться, потому что он ещё достаточно молод. Видите, нежная Эжени, каким множеством кровосмешений и преступлений запятнал бы себя этот достойный человек, если бы истина хоть на йоту существовала в предрассудке, представляющим эти связи как зло.
Короче, во всех подобных вещах я исхожу из принципа: если бы Природе было угодно запретить содомские наслаждения, кровосмесительные отношения, мастурбацию и прочее, позволила бы она, чтобы мы находили в них столько радости?
Невозможно представить, чтобы она терпела надругательства над собой.
ЭЖЕНИ. - О! Мои божественные наставники! Я теперь вижу, что, согласно вашим принципам, в мире очень мало преступлений, и мы можем безмятежно следовать всем нашим желаниям, какими бы странными те ни показались глупцам, которым всё представляется оскорбительным и угрожающим и которые тупо принимают социальные установления за святые законы Природы. Но всё же, друзья мои, согласитесь, по крайней мере, что существуют абсолютно возмутительные поступки, бесспорно преступные, даже если они приносят радость Природе. Мне нетрудно согласиться с вами, что Природа, изобретательная как в существах, что она создаёт, так и в прихотях, которыми она их наделяет, подчас толкает нас на жестокие поступки. Но если, предаваясь извращениям, мы уступим шокирующим советам Природы, не зайдём ли мы слишком далеко, коль станем, предположим, покушаться на жизнь ближних? Я надеюсь, что уж здесь вы согласитесь со мной, что подобное действие есть преступление.
