Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка
Но раньше мне еще никогда не было так страшно. Я боюсь, что с папой случится то же, что и с дядей Виктором, и я его больше никогда не увижу.
Мы остановились перед скорой и попытались заглянуть внутрь. Я дрожала.
— Дети… — сказал папа.
Он стоял за нашей спиной. Перед домом. Мы все повернулись к нему. На папе был серый плащ в полоску, который он носит на работу, голубая рубашка и синий галстук.
Мне хотелось подбежать к папе, обнять его, поцеловать, сказать, что я рада, ведь с ним ничего не случилось. Что я никогда не была счастливее.
Но я этого не сделала.
Папе бы это не понравилось. Он такое не любит.
На руках папа держал трехлетнюю Викторию, сестру Мэла. Малышка смотрела на скорую, ее глаза расширились. Ее волосы были заплетены в две косы с идеальным пробором. Тетя Мер расчесывала дочку часами, пока пробор не становился идеальным. Пока все не становилось идеальным. Мы все знали, что это знак. Знак того, что тете Мер плохо. Знак того, что нам пора бояться.
— Заходите в дом, пора обедать.
Мы все смотрели на папу и поэтому подпрыгнули от неожиданности, когда дверь скорой захлопнулась.
Все дело в тете Мер.
Как и всегда, беда случилась с тетей Мер.
На машине включилась мигалка, скорая поехала по узкой улочке, заставленной припаркованными автомобилями. Мы смотрели, как она подпрыгивает на кочках и сворачивает за угол.
— Заходите в дом, — уже строже сказал папа.
И я поняла почему. Все соседи стояли перед своими домами или выглядывали из окон, наблюдая за нами. Они всегда наблюдали за нами. Иногда мне казалось, что наши соседи поставили бы перед домами стулья и рассматривали бы нас в открытую, если бы могли. Лучше любого шоу. Лучше любого фильма. Мама с папой терпеть этого не могли.
— Мы словно золотые рыбки в аквариуме, — сказала как-то мама.
Дело не в том, что мои родители осуждали соседей за излишнее любопытство. Их возмущало то, что соседи наслаждаются чужой бедой. Наслаждаются тем, что это случилось не с ними.
Мама часто рассказывала нам, что, когда они с папой переехали сюда одиннадцать лет назад, соседи с ними не разговаривали. Женщины останавливались на улице и шептались, но замолкали, когда мама проходила мимо. Они молча смотрели на нее, когда она улыбалась им в магазине. Они отказывались брать для нее посылки у почтальона. Для двух африканцев, привыкших приветливо относится ко всем соседям, такое поведение казалось непостижимым.
Эти же соседи безмерно удивились, когда тетя Мер и дядя Виктор переехали на эту улицу шесть лет назад. Они старались держаться подальше от новых соседей. Мама не выдержала. Она отнесла тете Мер и дяде Виктору запеканку. Так началась их дружба. Так судьбы наших семей переплелись.
Поэтому мама всегда ездила в больницу с тетей Мер. Папа пытался соорудить обед, но это оказалось сложно, потому что Виктория не позволяла ему опускать ее на пол, и папе приходилось готовить одной рукой. Всякий раз, как я пыталась ему помочь, как помогаю маме, когда она готовит обед, он отмахивался. Папе было страшно, но он делал вид, будто все в порядке. И все это видели, даже Корделия.
— Твоей маме пришлось отправиться в больницу. — Папа попытался положить на тарелку рыбные палочки с жареной картошкой и зеленым горошком. — Это ненадолго, — сказал он Мэлу. — Вы двое останетесь здесь, пока мама не вернется домой. Мы зайдем к вам, возьмем пижаму и игрушки для Виктории.
Мы с Мэлом и Корделией молча сидели за столом. Тишина будто душила нас. Так часто бывало. После того как это происходило, тишина всегда была такой. Напряженной, болезненной. Душащей.
Каждый вздох напоминает о том, что могло случиться.
Мы молча обедаем, и каждый думает о том, что могло случиться. Конечно, мама с папой никогда не говорили с нами об этом, нам с Мэлом ведь было всего по девять лет. Мы были слишком маленькими. Но нам рассказывали ребята в школе. Они дразнили нас. Иногда, выбираясь ночью из кровати, мы подслушивали разговоры родителей.
Так мы узнали, что дядя Виктор не уезжал на заработки на пять лет. Он был в тюрьме. Мы до сих пор не знали за что, но все в школе дразнили нас, мол, папа Мэла — убийца. Или грабитель. Но никто не знал наверняка.
Мама с папой никогда не говорили об этом. Но они говорили о том, что сделала тетя Мер. А я подслушала.
Тетя Мер надела лучшее платье и шубку, которую ей много лет назад подарил дядя Виктор. Она сделала себе красивую прическу. Потом она причесала Викторию и одела малышку в воскресное платье. Потом она усадила Викторию на первом этаже перед телевизором, поднялась наверх, выпила целую банку парацетамола, вскрыла вены и улеглась в кровать.
Дядя Виктор умер шесть месяцев назад, и мама начала ходить к Бакенам по нескольку раз на дню. Утром — чтобы посмотреть, собрался ли Мэл в школу, взял ли он бутерброды, позавтракала ли Виктория. Днем — чтобы проверить, поела ли тетя Мер и покормила ли она Викторию. А еще чтобы спросить тетю Мер, не хочет ли она сходить в магазин или в парк. Вечером — чтобы узнать, поужинали ли Мэл и Виктория, сделал ли Мэл домашку, легли ли они спать.
В тот день папа пришел домой пораньше, вот мама и решила заглянуть к тете Мер. Она постучала немного, испугалась, когда ей не открыли, и воспользовалась запасным ключом.
Скорая припарковалась перед нашим домом, потому что больше остановиться было негде.
Тете Мер придется задержаться в больнице подольше, подслушала я. Этот раз был хуже предыдущих. Она и раньше пыталась это сделать, мы все это знали. Но на этот раз тетя Мер сделала это всерьез. На этот раз она рассчитала время так, что было понятно: тетя Мер больше не хотела здесь оставаться.
Я просыпаюсь. В кухне горит свет, на щеке отпечатался рисунок стола. На мобильном пять сообщений от Кейта.
«Тут все в порядке. Люблю тебя. К.:)»
«Иди спать. Люблю тебя. К.:)»
«Серьезно, иди спать. В кроватку. Люблю тебя. К.:)»
«И даже не думай подходить к компьютеру. Люблю тебя. К.:)»
«Я сказал, в кроватку, а не к столу в кухне. Люблю тебя. К.:)»
Кейт думает, что я сажусь за компьютер, потому что меня мучает бессонница. Или потому, что я читаю об альтернативах лечения для Лео.
Кейту удобно так думать. Ему не понравилась бы мысль о том, что я читаю медицинские журналы. Он не хочет, чтобы я учила врачебный жаргон и пыталась разобраться в тонкостях медицинских процедур, которые проходит Лео. Кейт считает, что от этого мне будет хуже. Он верит, что в нашем случае неведение — благо, и мне следует предоставить все решения врачам. Если мне уж так необходимо, я могу читать об альтернативных методах лечения, в которые Кейт не верит, а остальное оставить профессионалам. Он не хочет, чтобы я использовала в речи термины, которые он не понимает. От этого он чувствовал бы себя еще беспомощнее, чем сейчас.
И я его понимаю. Кейт всегда контролировал свою жизнь. Он всегда был сильным и самоуверенным, вера в справедливость поддерживала его.
И вот теперь он не знает, что делать. Нет злодеев, которых можно одолеть. Нельзя восстановить справедливость, вступив в честный бой. Кейт страдает от этого. Если я буду знать больше, чем он, Кейт будет чувствовать себя неуверенным, беспомощным, слабым. Я не хочу преумножать его боль.
Мы все собрались вокруг стола, потому что мама и папа хотели поговорить с нами.
Значит, разговор предстоял серьезный. Мама и лапа редко просили нас всех собраться для разговора. Когда мама попросила меня и Мэла спуститься в гостиную — мы как раз делали домашнее задание, валяясь на постели, — я принялась лихорадочно перебирать возможные причины для разговора. Что же я натворила? Ничего такого, чтобы всем пришлось собраться и обсуждать это. Мы с Мэлом не были похожи на других четырнадцатилетних. Мы не курили, не ошивались в парке, не пытались добраться до спиртного. Мы не были достаточно «крутыми», чтобы нас приглашали на вечеринки. А если бы и были, мама с папой нас бы не отпустили. Единственное, что приходило мне на ум, — четверка по истории.
— Дети, нам нужно с вами поговорить, — сказала мама.
Я вдруг поняла, насколько мама постарела. Вернее, она выглядела уставшей. Она была настоящей красавицей, моя мама. У нее были прекрасные пышные кудри — каждую ночь она накручивала волосы на бигуди. Высокие скулы, огромные темно-карие глаза и длиннющие ресницы. Раньше у нее не было морщинок на темной гладкой коже, но теперь они пролегли вокруг ее рта, вокруг глаз. И это были морщинки не от смеха, как в модных журналах. А у папы пробивается седина в волосах. Я раньше этого не замечала, но виски у него седые, скоро они побелеют, а черные как вороново крыло волосы станут серыми. Я знаю, что раньше он красил волосы, но давно уже этого не делал. Когда-то гладкая кожа морщинится на лбу.
