Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
Его губы дрогнули в кривой усмешке.
— А что, Талейран хорош в постели?
— Талейран?
— Не хотите же вы убедить меня, что не спите с ним.
— Вы… как вы смеете говорить так?
— Я говорю со шлюхой, которая продалась министру… которая до того научилась продаваться, что теперь может даже разыгрывать сцены. Я говорю то, что думаю.
— Но, по-видимому, не всегда думаете, что говорите, — сказала я холодно.
Он взмахнул рукой.
— Ну, хорошо! Я побежден. На этот раз. Вы довольны, милочка?
— Я вам не милочка! — огрызнулась я. — И я вовсе не довольна одним лишь вашим поражением…
— Чего же вы хотите?
— Того, чтобы вы немного послужили мне, господин Клавьер.
— Немного?
— Пока я не сочту, что обруч поднят на достаточную высоту, и не отпущу вас.
— Черт побери! — Он усмехнулся. — Это вас Талейран подучил? Проклятый хромой дьявол!
— Меня не надо учить. Я сама знаю, чего потребовать от такого негодяя, как вы.
Мы оба замолчали. Клавьер был в бешенстве, он едва сдерживался. Я стояла напротив него, ежеминутно ожидая, что он ударит меня. Уже раза два он взмахнул кулаком, и два раза опустил руку, взглянув на меня с кривой усмешкой. Я знала, что все это мне даром не пройдет, что рано или поздно он попытается отомстить мне и за графин с водой, и за дом, и за Флору, но сейчас победа была на моей стороне, и я должна была в полной мере ею воспользоваться. Так, чтобы извлечь из ситуации максимум пользы.
— Вы пожалеете, — проговорил он сквозь зубы.
— Не сомневаюсь. Но прежде чем мы поменяемся ролями, вы выполните мои условия, даже если вас разорвет от злости.
Он молчал. Я не отказала себе в удовольствии еще раз уколоть его:
— Как видите, сударь, деньги не всегда всевластны. Бывают положения, когда они приносят пользы не больше, чем песок.
— Быть может, хватит зря сотрясать воздух? Чего вы хотите?
— Вы немедленно прекратите все дела, начатые против меня. Вы напечатаете во всех газетах о том, что произошло недоразумение, так, чтобы весь Париж знал, что на мне нет вины. Это первое.
— Первое! А что на второе?
— А на второе вы замолвите перед вашим другом Баррасом слово за моего мужа. Вы избавите герцога от клейма «вне закона». Если за дело возьметесь вы, оно тронется с места.
Клавьер снова поднял руку. И снова опустил.
— Вы смешны, — сказал он.
— Не настолько, как вы, мокрый с головы до пояса.
— Вы всерьез полагаете, что можете меня заставить?
— Не знаю, как я, но Талейран может. Как вы думаете, если господин министр намекнет Бонапарту, этой новой синей звезде и надежде Франции, о работе, которую ведет Клавьер в пользу нашего врага, — как вы думаете, это понравится Бонапарту? А Директории? А самому Баррасу? Вы даже дружбой с Баррасом рискуете.
— Послушайте, — сказал он свирепо, — ну-ка, убирайтесь отсюда.
— Наши желания совпадают, гражданин Клавьер. Я тоже не хочу видеть вас ни минутой дольше.
— Что же вы не уходите?
— Я хочу еще раз напомнить вам о том, что вы должны сделать для моего мужа.
— Вы, похоже, имеете наглость мне приказывать?
— Я не приказываю. Я советую.
— Советуйте тогда, когда вашего совета просят.
— Я так обычно и поступаю. Но вы, гражданин Клавьер, иногда поступаете так опрометчиво, что я просто вынуждена просить вас не поступить так на этот раз.
— Вы воображаете, что полностью держите меня в руках?
— Да, — сказала я уверенно. — Впервые, гражданин Клавьер, я полностью держу вас в руках. И я не намерена быть слишком милостивой. Я буду ждать два месяца. Если по истечении этого срока я не буду удовлетворена, Талейран сам потребует у вас удовлетворения. Вы уже имели возможность убедиться, до какой степени мы дружны.
Я вышла, хлопнув дверью. Внутри у меня все вибрировало. Я не знала, удастся ли полностью мой шантаж, поверит ли Клавьер в выдумку о моих преувеличенно близких отношениях с Талейраном, но все равно ощущение успеха несло меня, как на крыльях. Ошеломленная, я даже немного заблудилась в переплетении галерей клуба, но потом сориентировалась и уверенно направилась к выходу.
Уходить действительно было пора. Клуб был не так тих и безлюден, как два часа назад; теперь здесь появились посетители, и мне хотелось поскорее уйти, чтобы, не дай Бог, не быть узнанной. Я и так поступила достаточно рискованно, когда решила явиться сюда.
У самого выхода я столкнулась с каким-то невысоким офицером. Столкновение было сильным, и сумочка оказалась выбитой из моих рук. Мужчина бросился ее поднимать, потом протянул мне с несколько вольным жестом:
— Не теряйте, моя красавица…
Мы буквально отшатнулись друг от друга. Я с ужасом узнала Ле Пикара. А он, без сомнения, узнал меня.
— Вот так встреча! — протянул он с непонятным мне выражением.
Я сжала зубы, проклиная на чем свет стоит свою неудачливость. Ле Пикар был в форме синего офицера, с розой в петлице. Его взгляд, устремленный на меня, был просто пронизывающий, и я невольно смутилась.
— Как странно, — пробормотала я в замешательстве.
— Что?
— Ну, встретиться вот так, неожиданно…
— …Да еще в таком месте, — подчеркнул он, подозрительно меня разглядывая. — Честно говоря, не думал, что вас можно здесь встретить.
— Но вы же тоже здесь, — попробовала защититься я. — Почему вы считаете, что быть здесь странно только для меня?
— Я мужчина. И я не женат, — ледяным тоном возразил он. — Мне трудно поверить, что в то время, когда ваш супруг рискует жизнью за короля, вы вот так запросто ходите по мужским клубам.
— Вы ошибаетесь, если в чем-то подозреваете меня.
— В чем-то?
— Ну, в чем-то плохом.
— Коль уж вы сами об этом заговорили, стало быть, для этого есть основания.
Я нетерпеливо передернула плечами. Тон Ле Пикара меня раздражал. Кто он такой, чтобы смотреть на меня, как судья?
— Послушайте, Антуан, уж не думаете ли вы всерьез… — Оборвав сама себя, я решила перевести разговор на другую тему. — Что вы делаете в Париже?
— Вряд ли я могу посвятить вас в тайны моей деятельности, — оскорбительно грубым тоном произнес он. — Но, помимо всего прочего, я намеревался передать вам письмо мужа.
— Ну, так давайте же его, — сказала я поспешно, сразу почувствовав, как накатывает на меня теплая, благотворная волна радости.
— К сожалению, я не знаю, нужно ли оно вам.
— Что вы имеете в виду? — спросила я раздраженно.
Его лицо стало каменным.
— Увидев вас здесь, я считаю себя обязанным прежде всего выяснить, что вы здесь делали. Александр — мой друг.
Кровь прихлынула к моему лицу. В этот миг я почти ненавидела Ле Пикара. Он, похоже, требует, чтобы я оправдывалась? Но что он знает обо мне? Что он знает об этих кошмарных днях, выпавших на мою долю? Какой болван!
— Это уже слишком, — проговорила я негодующе. — Мне остается надеяться, что в следующий раз Александр, чтобы передать письмо, выберет не такого глупца, как вы.
Я ушла, чувствуя, что меня душит злость. Подумать только, я так ждала известий… хотя бы записки! Я полгода ничего не знала об Александре толком! В кои-то веки так совпало, что и я, и Ле Пикар в Париже, и вот пожалуйста: этот идиот выделывает всякие выкрутасы! Допрашивать меня вздумал! Бывают же такие недоумки!
От отчаяния я готова была заплакать. Отсутствие Александра и собственное одиночество я ощущала теперь особенно сильно, и радость победы почти растаяла.
Когда на следующий день в газетах появилось сообщение о том, что известие о предъявлении гражданке дю Шатлэ обвинения «было результатом чистейшего недоразумения» и что «полиция приносит в связи с этим самые искренние извинения», я поняла, что мне из гостиницы можно вернуться домой. Там уже нет полиции. Я заплатила за номер и съехала.
Дома был настоящий переполох. Джакомо, Аврора, Стефания забросали меня вопросами, но я никого не торопилась посвящать в то, как провела последние дни. Уж слишком они были неприятны. Поэтому я деликатно попросила своих близких отложить вопросы и приказала подать себе обед: до того мне хотелось снова вернуться к домашней кухне.
Ко мне явилась Эжени и робко напомнила о своем плаще и деньгах.
— Милая моя, — сказала я, — честно говоря, я сейчас не могу вспомнить, где оставила ваш плащ. Но вы оказали мне такую услугу, что я считаю себя очень вам обязанной. Я вдвое увеличу вам жалованье, Эжени, и мне кажется, что вы скоро купите себе новый плащ, куда лучше прежнего.
А вообще, все эти бурные события очень странно на меня повлияли. Некоторые изменения произошли в моем сознании. Если раньше, думая об Александре, я ощущала только горечь и тоску, то теперь к таким мыслям неизменно примешивалась обида. Я так любила его, так надеялась, а его не было со мной в это неприятное время. И он ведь сам сделал так, чтобы его не было.
