Уильям Локк - Счастливец. Друг человечества
— Возможно. Мне не пришло в голову узнать. Впрочем, и от патентов мне до сих пор было мало пользы. Недостаточно ведь получить патент — надо его еще пристроить. Может быть, вы согласились бы заменить в нашем договоре орудия большого калибра этими.
Сайфер охотно согласился. У него есть знакомый в военном министерстве, занимающий довольно высокий пост, — надо ему показать; посмотрим, что он скажет. Если тот человек в городе, нужно будет сразу же по приезде с ним повидаться.
— Торопиться некуда, — заметил Септимус. — Я не хотел бы причинять вам беспокойство. Я ведь знаю, что вы занятой человек. Выясните как-нибудь при случае. Ведь вы теперь, наверное, часто там бываете.
— В военном министерстве? Почему?
— А помните, в Париже мой друг Эжезипп подал вам идею относительно больных ног у солдат. Ну как у вас это пошло — успешно?
Сайфер поморщился: — Не очень, милый друг. Вроде ваших орудий большого калибра. — Он встал и нетерпеливо зашагал по комнате. — Не будем говорить о креме; будьте добры, не спрашивайте меня больше ни о чем. Я затем и приехал сюда, чтобы забыть все это.
— Забыть? — изумленно уставился на него Септимус.
— Да. Чтобы передохнуть немного и хоть две ночи выспаться после кошмарной недели. В Лондоне я совсем не сплю. Дело гибнет на глазах, а я не верю — не могу поверить. Каково это мне, знаю только я сам.
— Я, во всяком случае, не знал, понятия не имел, — грустно отозвался Септимус. — И пристаю к вам со своей глупой болтовней о детях и пушках.
— Я только и отдыхаю, говоря о чем-то другом, а не о своем разорении и гибели всего, что мне было дорого в жизни. Это не просто крах, банкротство. Для меня мое дело не было лишь коммерцией — оно стало моей религией. И остается поныне. Потому моя душа и не желает считаться с цифрами и фактами.
Сайфер продолжал говорить, радуясь, что может излить душу человеку, способному его понять. Ни с кем еще он так не говорил. Несдержанный в проявлении своих чувств, он был при этом горд, как все сильные люди. Свет видел Клема Сайфера всегда победоносным Другом человечества, изобретателем знаменитого крема. Септимус первый увидел его таким, каким он стал в отчаянной борьбе с надвигающимся разорением: в углах рта легли глубокие морщины, брови сдвинулись, в ясных глазах были тоска и боль.
— Я верил, что судьба дала мне в руки средство для облегчения страданий всего человечества и мечтал о великих достижениях. Я видел в своих мечтах все народы, благословляющие мое имя. Знаю теперь, что был идиотом и сумасшедшим. Вы такой же, — как и все изобретатели, апостолы, миссионеры, исследователи — все, кто мечтает о великом. Все это идиоты, и все-таки я рад оказаться в их компании. И мне совсем не стыдно, что и я не лучше. Но рано или поздно апостол убеждается, что он проповедовал в пустыне, а открыватель новых земель — что его Эльдорадо не что иное как бесплодный остров, и тогда он или сходит с ума, или его сердце разбивается. Какая участь ждет меня — еще не знаю. Может быть, и то, и другое…
— Скоро приедет Зора Миддлмист, — заметил Септимус. — Она едет на корабле компании «Вайт стар» и в конце будущей недели должна быть уже в Марселе.
— Зора мне пишет, что, возможно, проведет зиму в Египте. Вот почему она выбрала именно эту компанию.
— Вы говорили ей о том, что сейчас рассказали мне?
— Нет. И не скажу, пока во мне еще живет надежда. Зора знает о моей борьбе, но я ей говорю, да и своей глупой душе твержу то же, что из этой борьбы выйду победителем. А вы разве хотели бы, чтобы я пошел к ней и сказал: «Я конченый человек. Я побежден»? К тому же, меня еще не победили.
Он отвернулся и с такой силой ударил щипцами по большому куску угля, словно это был череп дракона Джебузы Джонса. Септимус крутил усики и, как всегда, когда волновался, ерошил свои волосы. Глаза у него были испуганные — верный признак того, что он принял какое-то решение.
— Но вы ведь хотели бы увидеться с Зорой? — неожиданной спросил он.
Сайфер круто повернулся к нему с таким выражением лица, какое могло быть у узника Бастилии, если бы того спросили: не хочет ли он принять участие в летнем пикнике под деревьями Фонтенбло[65]?
— Вы сами отлично знаете.
Он положил щипцы и, перейдя комнату, опустился в кресло.
— Я часто думал о том, что вы тогда сказали мне в Париже по поводу ее отъезда. Вы были совершенно правы. У вас гениальная способность делать и говорить самые простые вещи, но именно те, что нужно. Ведь и наша дружба началась с этого. Помните, в Монте-Карло? Кажется, вы тогда сказали, что не хотите, чтобы я использовал миссис Миддлмист в качестве рекламы? Не смущайтесь, дорогой мой, — за это я и полюбил вас. А в Париже вы мне прямо в глаза заявили, что я не вправе смотреть на нее, как на талисман, приносящий удачу, и требовать, чтобы она была подле меня. Вы же поставили меня перед фактом, что у нее нет оснований верить в крем больше, чем вы или ваш Эжезипп Крюшо. Отныне я готов принять к сведению все, что вы мне еще скажете.
Чего он ждал от Септимуса, Сайфер и сам не знал. Но, вознеся своего друга на недосягаемую высоту, этот неисправимый идеалист проникся убеждением, что из уст того могут исходить лишь слова олимпийской мудрости. Септимус, краснея от стыда за свою дерзость, — ему ли указывать человеку, которого он считал олицетворением силы и энергии, — свернулся неуклюжим клубочком в кресле, обхватив колени сомкнутыми пальцами рук. Наконец, он изрек:
— На вашем месте, я бы не стал сходить с ума или разбивать свое сердце, пока не увиделся бы с Зорой.
— Отлично. Этого придется ждать долго. Тем лучше: тем дольше я останусь в здравом уме и с неразбитым сердцем.
После обеда Сайфер пошел к миссис Олдрив выполнять свою трудную миссию. Очернить невинного и возвеличить виновного, как просил Септимус, он не счел возможным — это было бы противно его совести. И потому он вовсе не упоминал о ссорах между молодоженами из-за демонического характера супруга, превращавшего дом в домашний ад, и о распре из-за машинки для удлинения носика беби. Сайфер просто сообщил, что молодые не сошлись характерами и находят совместную жизнь невозможной; а потому, следуя заветам современной мудрости, решили жить врозь, сохраняя дружеские отношения.
Миссис Олдрив очень огорчилась. Слезы катились по ее щекам и капали на вязание. Современная мудрость была ей непонятна; свет изменялся слишком быстро для нее, и новый порядок, пришедший на смену старому, казался ей просто анархией. Протестующим жестом воздымая к небу дрожащие худенькие ручки, она ужасалась: как это могут муж и жена расходиться из-за таких пустяков. Если бы даже один из них нанес серьезную обиду другому, то и тогда их долг был бы оставаться вместе. Те, кого Бог соединил…
— Вовсе не Бог, а какой-то урод в мэрии! — воскликнула кузина Джен.
Вот она, женская несправедливость! Что кузина Джен знала о регистраторе в Челси? Ведь он мог быть красив, как Аполлон.
Миссис Олдрив грустно качала головой. Она была уверена, что это не кончится добром. Если бы их повенчал в Нунсмерской церквушке ее добрый друг викарий, никогда бы с ними не случилось такой беды.
— Никакие церкви, викарии и даже архиепископы не могут сделать идиота разумным человеком, — возмущалась кузина Джен. — Я всегда говорила, что он тихий идиот. Понять не могу, как это Эмми могла ужиться с ним хоть один день. Она отлично сделала, что от него избавилась, хотя, конечно, страшно переволновалась из-за этого. Люди, которые женятся так скоропалительно, всегда рискуют попасть в подобное положение. И поделом им!
Так решила кузина Джен, в которой Сайфер неожиданно обрел союзницу. Она облегчила его задачу. Но миссис Олдрив все еще не давала себя убедить.
— А ребенок? — Ведь ему не больше месяца. Бедный малютка! Что станется с ним?
— Эмми должна поселиться здесь, — решительно заявила кузина Джен. — И воспитанием его займусь я. Эмми неспособна воспитать даже кролика. Лучше всего будет, если вы сейчас же пошлете ей строгий приказ немедленно ехать домой.
— Завтра же напишу, — вздохнула миссис Олдрив.
Сайфер думал о том, что для Эмми неприемлемо такое предложение, так как у нее есть веские причины подольше оставаться в Париже. Ему было жаль и ребенка, которого собиралась воспитывать кузина Джен. Тем более, что у беби и сейчас заметна склонность к расточительности. Он улыбнулся.
— Мой друг Дикс уже теперь мечтает о Кембридже для своего беби. Так что, как видите, родители сами строят планы относительно его воспитания.
Кузина Джен презрительно фыркнула. Она сумеет разработать план получше их. Что касается университета, то если из него выходят такие тихие идиоты, как Септимус, преступно, по ее мнению, посылать молодых людей в эту обитель невежества. Да и вообще Септимус не имеет права голоса в данном вопросе. Она его и спрашивать не станет. Эмми должна немедленно вернуться в Нунсмер.
