Мор Йокаи - Золотой человек
— Опять этому ловкачу удалось от нас улизнуть, — ворчал старый Галамбош.
— Как бы не так! Он все еще барахтается в сети, — процедил сквозь зубы рыбак, изо всей силы тянувший канат невода. — Нет, ему не вырваться. Только бы сеть не порвалась.
Добыча лежала вокруг огромными грудами. Нельзя было сделать шага, чтобы не наступить на какую-нибудь рыбу.
— Ой, кажется, сеть рвется! — воскликнул молодой рыбак. Невод был еще до половины погружен в воду. — Слышите, как трещит!
— Тащи дружней! — гаркнул Галамбош.
Рыбаки усердно налегли на канат. Наконец сеть удалось выбрать целиком, а вместе с ней прямо на лед вывалился и остаток улова. Среди добычи оказался и царь-судак — прекрасный экземпляр этой породы. Весил он больше сорока фунтов. Такую рыбину удавалось выловить, может быть, раз в двадцать лет. Царь-судак и впрямь прорвал сеть своей мощной головой, но, на беду, зацепился иглистыми плавниками за ее узлы и не смог вырваться. Когда его вытащили, он с такой силой хлестнул хвостом по лицу одного из рыбаков, что тот кубарем откатился в сторону. Но эта воинственная выходка была последним подвигом гиганта. В следующий же миг он был уже мертв. Никому никогда не удавалось взять в руки живым такого судака. Уверяли, что, стоит вытащить царя рыб из воды, как у него лопается воздушный пузырь и он погибает.
Эта редкостная добыча обрадовала рыбаков куда больше всего остального улова. За царем-судаком охотились уже давно. Каждому ловцу были известны повадки этого прожорливого хищника. Он имел скверную привычку пожирать особей своей же породы, на то он и был царь. Когда судаку вспороли брюхо, в его ненасытной утробе обнаружили двух крупных судаков, как видно, только что проглоченных. Царь-судак оказался жирным, как откормленный поросенок. Жир у него был чудесного золотистого цвета, а мясо белее полотна.
— Вот что, ваша милость! Эту рыбину мы отошлем нашей барыне, — сказал старый рыбак. — Уложим ее в ящик со льдом, ну и целую телегу придется отрядить — иначе не перевезешь. А вы, ваша милость, отпишите барыне, что это царь балатонских рыб. Кто его отведает, полакомится подлинно королевским мясом.
Тимар поблагодарил Галамбоша и обещал ему щедрую награду.
Пока укладывали и запаковывали судака в ящик, короткий зимний день пришел к концу. Но здесь, на льду, еще кипела жизнь.
Из соседних селений — Шиофока, Сантода, Замарди, Арача, Чопака — стали стекаться крестьяне. Люди ехали по замерзшему озеру на санях, многие шли пешком, нагруженные корзинами и флягами. Фляги были наполнены виноградным вином, сумки набиты жареной поросятиной, корзины предназначались для рыбы. Вскоре вокруг рыбаков собралась целая толпа.
Как только закатилось солнце, рыбаки смастерили факелы и разожгли из хвороста костры прямо на льду. Открылся рыбный базар. Сазан, щука, сом, карась были по карману бедняку, судак и другие ценные сорта обычно отвозились в Пешт и Вену, а мелкая рыбешка сбывалась за бесценок тут же, на месте. Нераспроданная рыба обычно отвозилась в корзинах на склад, а оттуда поступала на ярмарку в Веспрем. На этот раз рыбаки неплохо подзаработали. Они поймали около трехсот центнеров разной рыбы! Тимар в самом деле принес им небывалую удачу!
Решив устроить веселое гулянье для собравшихся жителей прибрежных сел, Тимар приказал выкатить на лед для угощенья бочку вина в пять гектолитров. Затем он попросил старого Галамбоша собственноручно сварить знаменитую венгерскую уху, ведь такое ответственное дело можно поручить лишь знатоку!
Уха эта готовится так: в огромный котел крошат отборную, не жирную и не костистую, рыбу, сливают туда всю рыбью кровь, а потом сыплют пригоршню паприки и очень много лука. Занятие, казалось бы, нехитрое. Но чтобы хорошо перемешать все это добро, требуются сноровка и ловкие руки настоящего умельца. Не каждый с этим справится!
Когда кушанье было готово, даже сам барин Тимар, к немалому изумлению присутствующих, изрядно полакомился им.
Там, где стряпают такую замечательную уху, рекой льется доброе вино. А где вино, там и цыгане. Какое же веселье без них!
И вот на празднике рыбаков откуда ни возьмись появилась орава смуглых музыкантов. Поставив свои цимбалы на опрокинутые корзины, они принялись наяривать любимую песню хозяина:
Мы по струнам лихо вдарим!
Коль порвем, заплатит барин!
Раз собрались цыгане, да вертлявые бабенки, да пылкие парни — лихой пляски не миновать. И на озерном льду закипел пир на весь мир. Окрестные селенья огласились веселым шумом. Удалые молодцы с гиканьем откалывали танец святого Давида. Нарядная молодица подхватила под руку Тимара и, увлекая за собой, стремительно закружила в танце.
Огни праздничных костров, полыхавшие на фоне чудесной зимней ночи среди ледяного простора, ярко озаряли все кругом. Общее веселье длилось почти до полуночи. Рыбаки за это время успели отвезти свой богатый улов на береговой склад.
Наконец возбужденная толпа начала расходиться по домам. Всюду слышались здравицы и приветственные клики в честь гостеприимного хозяина, щедрого господина Леветинци, устроившего такой веселый праздник с обильным угощением.
Тимар оставался с Галамбошем до тех пор, пока тот не уложил царя-судака в ящик со льдом и, прикрыв соломой, прибил гвоздями крышку. Затем ящик погрузили в карету, в которой Тимар приехал на Балатон, и кучер получил приказание поспешить в Комаром, чтобы рыба прибыла туда свежая.
Тимар тем временем написал письмо Тимее в нежном, даже благодушном и шутливом тоне. Он называл ее своей милой женушкой, живописно изобразил великолепное зрелище солнечного восхода над замерзшим озером, рассказал, как с грохотом растрескивался лед, разумеется, умолчав при этом, что щель разверзлась почти у его ног. Затем он подробно описал подледный лов, похвастался богатой добычей и закончил письмо картиной вечернего гулянья. Не умолчал он даже о том, что привлек внимание красивой молодицы, которая лихо закружила его в танце.
Да, забавные письма порой пишут люди, одержимые манией покончить счеты с жизнью!
Послание тоже было передано кучеру.
Рыбацкий староста все еще хлопотал на месте промысла.
— Шли бы вы домой, дядюшка Галамбош, — уговаривал его Тимар, — небось порядком намаялись за день.
— Ничего не поделаешь. Надо еще разок развести огонь возле проруби да подбросить сухого камыша в другие костры, — раскуривая трубку, отозвался старик. — А то не миновать беды. На запах рыбы, того и гляди, сбегутся все лисы из соседних лесов, да и голодные волки притащатся сюда из своих логовищ. Эти ворюги залягут вокруг большой проруби и давай лакомиться рыбой. Подкараулят, когда рыба всплывет, и хвать ее лапой! Немалый урон нам наносят эти окаянные хищники.
— Не к чему огонь-то разводить, — успокаивал его Тимар. — Мне все равно не спится по ночам, то и дело просыпаюсь и выхожу на балкон, — вот я и покараулю тут вместо вас. Чуть что, выпалю из ружья, и четвероногие рыболовы мигом уберутся восвояси.
Успокоенный Галамбош простился с хозяином и побрел домой.
Старик виноградарь, единственное, кроме Тимара, живое существо в доме, давно уже спал как убитый. Он так усердно прикладывался к фляге с крепким вином, что хватил лишку. К тому же старик был туг на ухо, хоть из пушек пали — не разбудишь.
Тимар поднялся к себе в комнату и подложил дров в камин.
Спать ему не хотелось. Мятущееся сердце нуждалось в отдыхе, но оно не искало безмятежного покоя. Тимар вышел на балкон и, стоя у раскрытой настежь двери, принялся созерцать звездные миры.
Стояла морозная зимняя ночь. Луна еще не взошла. В небе сияли только звезды, отражаясь в ледяной глади. И озеро напоминало католическое кладбище в день поминовения усопших, когда на всех могилах мигают свечи. Среди звезд виднелись Сатурн, Вега, Арктур, созвездия Лебедя, Девы и Волосы Вероники, получившее свое название в честь верной жены египетского царя Птоломея III.
Человек бездушно смотрит в глубину звездного небосвода и, кажется, уже больше ничего не ощущает — ни холода, ни биения своего сердца, ни окружающего мира. Так он обретает покой, Это и есть отдых.
Чудовище
Звезды мирно сияли в вышине. Ни малейшее дуновение не нарушало ночной тиши.
Стоя на балконе в глубоком раздумье, Тимар вдруг услыхал у себя за спиной оклик:
— Добрый вечер, сударь!
Мгновенно очнувшись, он вошел обратно в комнату, ярко освещенную лампой и огнем из камина.
И оцепенел. Озаренный этим двойным светом, на пороге двери, выходившей на лестницу, стоял человек.
Тимар не узнавал его и в то же время почти догадывался, кто это. Глубокой ночью, сквозь зимнюю стужу и густой туман он убегал по льду от этого призрака…
Судя по костюму, пришелец был морским офицером. Правда, мундир его сильно обтрепался — золотая тесьма на воротнике была оборвана, темно-зеленое сукно выгорело на плечах, нескольких пуговиц недоставало. На правом рукаве виднелась большая прореха, кое-как стянутая белыми нитками. Флотские башмаки гостя совсем износились. Из дыр выглядывали голые пальцы, один был замотан тряпкой.
