Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2
Ни тени страха не закралось мне в душу. Большое — дело юнец преследует. Подумаешь… Мне еще со школьных времен было это знакомо. Они обычно и сами толком не знают зачем это делают. Плетутся следом, словно зачарованные, а спроси — зачем, на что надеются? — ни за что не ответят. Конечно, в мечтах им видится, как предмет их внезапной любви ломает ногу или на нее нападают хулиганы, а они тут как тут — спасители… Это когда они идут за девчонкой-ровесницей, а когда впереди взрослая женщина, то тут уж им мерещится вообще черт знает что. Наверное, они мечтают о том, как женщина, покоренная их… А чем, собственно говоря, по коренная? Ну, не важно, — предположим, покоренная их дурацкой назойливой преданностью, вдруг оглядывается и де лает им тайный знак рукой… И тут начинается такая роман тика… Впрочем, и в том и в другом случае они безопасны.
Я решила ничего не предпринимать. К тому же была возможность, что это действительно совпадение и он, дойдя до нужного переулка, свернет к своему дому. Да и что сделаешь в таком случае? Ну, замедлю я шаг, и он замедлит. Или пройдет мимо и будет маячить впереди. Легче от этого не станет. А если я заскочу в первый попавшийся подъезд, то он, чего доброго, зайдет вслед за мной, чтобы проследить, в какой квартире я живу. Или догадается подождать на улице, пока я выйду снова. Остается, конечно, обратиться к милиционеру, но это уж в самом крайнем случае. А что мне это даст? Он как ни в чем не бывало пройдет мимо. А если его задержат, то скажет, что просто гуляет, а до меня ему нет никакого дела. И вообще, он после фильма замечтался и меня только что заметил…
В общем, положение было хоть и слегка дурацкое, но вполне терпимое. Я решила, что, когда сверну на Гоголевский бульвар, все станет ясно.
Естественно, он свернул следом за мной. Когда рассеялись последние сомнения, я выбрала место поосвещеннее и такое, чтобы все близлежащие скамейки были заняты влюбленными парочками, и резко остановилась. Я увидела, что он, не готовый к такому открытому маневру, запнулся, поколебался мгновенье и деревянной походкой стал приближаться ко мне. Свернуть-то все равно было некуда… Очевидно, он надеялся проскочить мимо и занять хоть и не столь выгодную, но вполне приемлемую позицию впереди шагов за двадцать…
И вот пока он тащился эти двадцать метров, цепляя землю своими остроносыми туфлями, в моей голове возник план: «А какого черта?! — вдруг весело и бесшабашно поду мала я. — В моей жизни ничего не сбывается, так пусть у него хоть одна мечта сбудется…»
Когда он, глядя себе под ноги, проходил мимо, я внезапно шагнула к нему и взяла его под руку так, словно пришла на свидание к своему парню. Он вздрогнул всем телом и испуганно взглянул на меня. Я почувствовала, как напряглась и сделалась каменной его рука. Клянусь, если б я не улыбнулась ему в ответ, он задал бы стрекача.
Некоторое время мы шли молча.
— Ну и чего же ты хочешь? — вполголоса спросила я. Он пожал плечами, не решаясь даже посмотреть в мою сторону.
— Ты думаешь, приятно, когда кто-то тебе в затылок дышит?
Он опять промолчал, а я подумала, что, наверное, погорячилась выступить в роли доброй феи… Если он так и собирается молчать, то мне будет трудно подавать реплики и за себя и за него…
— С чего ты вздумал тащиться за мной? — задала я ему наводящий вопрос.
— Вы мне очень нравитесь, — сказал он и смело, даже с некоторым вызовом посмотрел мне в глаза.
«Hy, это совсем другое дело», — с облегчением подумала я и стала осторожно развивать успех.
— И что же ты все-таки хотел, когда пошел за мной?
— Хотел с вами познакомиться…
— А почему просто не подошел?
— И что бы я сказал? — слабо усмехнулся он, и я подумала что мальчик оживает потихоньку.
— А если б я сама не взяла тебя под руку?
— Я бы узнал, где вы живете, и как-нибудь с вами познакомился бы.
— Познакомился бы… — передразнила я его. — Уже примелькавшись, намозолив глаза, надоев своими преследованиями? Эх ты, чудо морское!
Я заметила, как упрямо шевельнулись желваки на его крепких скулах. Он самолюбиво промолчал. — И потом я гораздо старше тебя…
— Для меня это не имеет значения.
— Но для меня имеет. Ты об этом не подумал? Сколько тебе лет?
Он опять шевельнул желваками, но все-таки ответил:
— Восемнадцать… Но мне дают гораздо больше. А через несколько лет разница вообще не будет заметна…
— Как раз наоборот, — весомо сказала я. — Ладно, про води меня до дома, поболтаем… — Я усмехнулась, — заодно и адрес узнаешь.
— А где вы живете? — встревожился он.
— На Тверском бульваре.
— Так близко!
И столько в его возгласе было мальчишеского разочарования, что я рассмеялась. Он же не знал, что я его сбывающаяся мечта. Будущее для него было по-прежнему скрыто романтическим туманом. Это для меня его будущее было яснее ясного, хотя… Я повнимательнее пригляделась к нему, тем более что из тенистой аллеи бульвара мы вышли к новому памятнику Гоголю, вокруг которого горели большие, якобы старинные фонари.
У него был высокий лоб, прорезанный не глубокими, но вполне заметными, взрослыми морщинами, греческий нос почти без переносицы, густые брови, которые он постоянно сурово хмурил, чтобы казаться старше, большие глаза с чуть опущенными книзу внешними уголками, высокие скулы и по-юношески впалые нежные щеки с едва заметным пушком; небольшой, но крепкий подбородок он явно уже брил. Губы его были крепко сжаты, но их мягкий рисунок выдавал слабость характера. — «Если он отрастит бороду, — подумала я, — то в профиль будет очень похож на Фиделя Кастро». Нечего и говорить, что это сравнение свидетельствовало в его пользу. Фидель мне, как и всем женщинам СССР, в то время очень нравился.
Он тоже воспользовался светом фонарей, чтобы рассмотреть меня повнимательнее.
— Ну и как? — спросила я улыбаясь.
— До вас я был влюблен в Аллу Ларионову. Вы прекраснее!
— Ого, какие мы слова знаем! — весело сказала я.
2Он оказался очаровательным мальчиком. Очень начитанным, остроумным, порой до дерзости… Но это оттого, что еще не четко ощущал границы хорошего тона.
Вдруг выяснилось, что он знает наизусть моих любимых Хайяма и Катулла. Кроме того, он прочитал мне незнакомые стихи Максимилиана Волошина, Гумилева, поразил словом «акмеисты». Он мне рассказал, что еще в школе он спас из сетки с макулатурой толстенную книгу «Антология русской поэзии XX века» 1924-го года издания.
Я предположила, что он, наверное, и сам пишет стихи, но он стал смущенно отнекиваться… Потом признался, что писал, но давно уже бросил, потому что стихи были очень плохие. А писать он собирается прозу. Что любимый писатель у него Хемингуэй… Черная одежда на нем — это не просто так. Он носит траур по «папе Хему» который неделю назад застрелился… А раньше его любимый писатель был Ремарк… Лучшая его книга «На Западном фронте без перемен» хотя «Три товарища» конечно, тоже неплохая вещь.
