Мое не мое тело. Пленница (СИ) - Семенова Лика

Кажется, Нордер-Галь знал толк в охране. Мимо птицы мне никогда не пройти.

Я всегда любила птиц. Когда-то давно у нас с бабушкой была ручная канарейка. Мимоза. Желтая, как этот нежный цветок. Каждое утро начиналось с песни. И это значило, что день будет хорошим. Она радовала нас много лет, но однажды умерла. Пришел ее срок. Я так плакала тогда… Даже в школу не пошла. Снова заводить птичку мы уже не хотели. Ни я, ни бабушка. Это очень больно — терять, когда очень любишь. Даже такую кроху. Потом я часто кормила в парке хлебом воробьев, голубей, пестрых уток в пруду. Мне нравилось смотреть на них. Всегда казалось, что это удивительные создания, которыми невозможно не любоваться.

Асуран не вызывал и крупицы этих чувств.

Я, наконец, поднялась, снова прислушалась. Лишь сухой шелест. Я осторожно выглянула — чудовище начищало свои черные перья, и больше не обращало на меня внимания. Еще раз выйти в кабинет я уже не рискну.

Я подошла к круглому иллюминатору слева от кровати, ощупала уплотнитель. Впрочем, это было совершенной глупостью. Толстое герметичное стекло, пожалуй, в палец толщиной. Но… если бы я смогла его разбить… Эта идея придала мне сил. Я бы выпрыгнула, не глядя, даже рискуя сломать шею. Я осмотрелась: на удивление скудная обстановка. Кровать, маленькая тумбочка с дверцей. С другой стороны — мягкая откидная скамья. Напротив кровати — голая стена, обшитая полированными деревянными панелями. Впрочем…

Я кинулась к стене, тщательно ощупывая стыки. За такими панелями часто скрываются сейфы и шкафы. Наверняка Нордер-Галь где-то хранит оружие. Почему бы не здесь? Я лихорадочно ощупывала, надавливала. Время от времени останавливалась и прислушивалась, чем занят Асуран. Он сидел тихо, иногда встряхивал перья.

Когда под моими пальцами податливо продавилось, я замерла, глядя, как мягко и бесшумно отходит скрытая дверца. Заглянула в нутро шкафчика. Пусто, лишь на деревянной полке стояла единственная вещь, похожая на декоративный светильник. Овальная колба, напоминающая странное вытянутое яйцо, с искристым подвижным содержимым. Розовый, белый, фиолетовый, голубой. Цвета постоянно были в движении и мягко перетекали друг в друга, чем-то напоминая галактику. От колбы исходил матовый неяркий свет.

Я протянула руку, дотронулась до стекла, и  к моему пальцу будто устремились сотни крошечных искр. Свечение усилилось. Я отдернула руку, но ничего не почувствовала, ни боли, ни жара. Искры тут же растаяли, свечение потускнело. Я вновь протянула руку, и картина повторилась. Казалось, внутри было что-то живое.

Я никогда не видела ничего подобного. Смотрела, дотрагивалась, вновь и вновь притягивая искры. Наконец, вынула «светильник» и вертела в пальцах, повернувшись к свету. Вращала, любовалась переливами. Снова и снова пыталась угадать, что это такое. Эта вещь будто заколдовала меня, я потеряла ощущение времени и пространства.

Я, наконец, отвела взгляд, и тут же попятилась, едва не выронив «светильник». В дверях стоял карнех Нордер-Галь и, казалось, через мгновение он убьет меня. Я видела, как раздувались его тонкие ноздри. Как зрачки сузились до крошечных точек. Этот нечеловеческий взгляд обдавал морозной стужей. Я оцепенела, пальцы не слушались, стали вдруг чужими, неуклюжими. Я с трудом удерживала «светильник», с ужасом понимая, что он вот-вот выскользнет. Руки затряслись, я уже чувствовала, как скользит стекло.

Нордер-Галь оказался рядом в два огромных шага. Выдрал вещь у меня из рук, бегло оглядел, вернул в шкаф и схватил меня за волосы на макушке:

— Не смей прикасаться!

Он шипел сквозь стиснутые зубы. Казалось, внутри него клокочет лава, как в жерле вулкана. Я каждое мгновение ждала удара. Карнех даже занес руку, но будто опомнился, сжал пальцы в кулак, шумно, тяжело выдохнул. Не знаю, что его остановило. Я видела, как побелели костяшки. Как пугающе вздулись вены на висках, на шее, на руках. Если существует какой-то предел его гнева, похоже, сейчас я его увидела.

Он тряхнул меня, дернул за волосы так, что, казалось, лопнет кожа. Я инстинктивно вцепилась в его руку, стараясь ослабить хватку, но это было бесполезно. Стальные цепкие пальцы. Не знаю, какой силой нужно обладать, чтобы их разогнуть.

Нордер-Галь потащил меня к дверям. Я едва не падала, по-прежнему цеплялась за его руку. Чувствовала себя ничтожно слабой, маленькой. Зажатой в ладони птицей с трепещущим сердцем. Мы пересекли кабинет, вышли в освещенный желтым светом коридор. Карнех нырнул в низкую дверь, протащил меня по узкой лестнице. Похоже, мы спускались куда-то в трюм. Или во двор.

Мне стало одуряюще страшно. Я понимала, что сделала нечто такое, что едва ли заслуживало прощения. В голове болезненно билась мысль: что если он передумал? Если из-за моего любопытства моя жизнь утратила для него значение? Что если больше нет тех часов, минут, секунд, на которые я надеялась?

Мы спустились по трапу и нырнули в холодную ветреную ночь. Огромный заводской двор заливали огни прожекторов. Я слепла, щурилась, на глазах проступили слезы. От резкого белого света и от боли. Но карнех безжалостно тянул. Наверное, если бы я оступилась и упала, он бы просто волок меня по земле. У меня даже скрутило живот. Неумолимо казалось, что прямо сейчас он прикажет меня расстрелять.

Они предпочитали расстреливать…

Порой, сидя в камере, мы с девочками слышали выстрелы. Оглушительные залпы. И мы замирали. Поначалу тревожно переглядывались. Я потом просто опускали головы. Мы почему-то чувствовали себя виноватыми. Будто были причастны к тому, что происходило на улице. Я понимала, что это было ненормально, но ощущения накрывали вопреки разуму. Я не знала тех, кто умирал там, во дворе, никогда не видела. Но радовалась тому, что это была не я. Радовалась каждый раз, слыша выстрелы.

Я не хотела умирать.

Была готова целовать его сапоги, лишь бы Нордер-Галь сохранил мне жизнь. Если бы только он позволил.

Карнех прошагал к одному из заводских корпусов, вошел и потащил меня вниз по лестнице. Теперь я понимала, что в подвал. Я увидела длинный узкий коридор, вдоль одной из стен виднелись глухие железные двери с засовами. Вероятно, какая-то особая кладовая для ценностей, но теперь это место слишком напоминало тюрьму. На дверях не хватало только смотровых окон.

Тут же подскочил один из рядовых, вытянулся перед карнехом. Коснулся правой ладонью левого плеча и склонил голову. Но молчал. Нордер-Галь кивнул в сторону дверей:

— Открывай свободную.

Рядовой кинулся исполнять. Со скрипом отворилась ближайшая дверь, щелкнул выключатель, и «камеру» залило мутным подрагивающим сероватым светом. Карнех втолкнул меня внутрь, наконец, разжал пальцы, и я едва удержалась на ногах. Схватилась за голову, стараясь унять разлившуюся боль, которая теперь только усилилась.

Нордер-Галь развернулся, чтобы уйти. Я встрепенулась, шагнула к нему, сама не понимая толком, что хочу сделать:

— Простите меня.

Мне казалось, что если он уйдет, если закроется эта дверь, то все кончится. Навсегда. У меня больше не будет шанса. Меня бил озноб, я едва стояла на ногах. Но хотела спастись, во что бы то ни стало. Я была готова унижаться, сделать все, что угодно. Все что до этого считала невозможным.

Кажется, карнех опешил. Он замер, какое-то время просто стоял, наконец, медленно развернулся. Его зрачки были расширены, на лице ходили желваки:

— Что ты сказала?

Я сглотнула, чувствуя, как стучат зубы:

— Простите меня. Я не хотела… Я не знала… Я…

Он подался вперед, и я тут же пожалела о собственной глупости, подавилась словами. Нордер-Галь прижал меня к стене совсем так же, как недавно Кьяру. Но та млела от этих касаний, а я умирала от страха, задыхалась. Цепкая обжигающая рука сжимала горло.

— Ты рылась в моих вещах, Тарис.

Его шумное дыхание оглушало. Я снова цеплялась за его руку, пытаясь ослабить хватку. Что я могла возразить? Я, действительно, рылась. Он немного сильнее сжал пальцы, и у меня почти перехватило дыхание. Я лишь хрипела: