MarInk - Жизнь в зеленом цвете - 4
Три дня пролетели чересчур быстро, по мнению Гарри; он ходил, делал разминку, пил чистую воду, наколдованную им самим, тренировался в заклинаниях - он был уверен, что заклинания, произнесённые в Тайной Комнате, не регистрируются нигде и никак. Бесконечные разговоры с Северусом. Правда, Гарри понимал далеко не всё; он выяснил за эти дни, что не так уж хорошо знает серпентарго, как думалось. Либо же эти слова и по-английски были бы ему непонятны, потому что Северусу было ведомо куда больше, чем всей библиотеке Хогвартса. В конце концов, он прожил на этом свете не одну тысячу лет; четырнадцать выглядели на фоне этой махины жалкой песчинкой.
У Гарри до сих пор не укладывался в голове факт о своём «хозяйствовании». Древнее, мудрое, смертельно опасное существо, Змеиный Король (Король - это вам не хухры-мухры, это не какой-нибудь захудалый дворянчик вроде анаконды, да) - и подчиняется беспрекословно бестолковому четырнадцатилетнему мальчишке. Что-то неправильное было в этом, и Гарри даже подозревал, что отлично знает, что именно. Однако же, Северусу всё казалось единственно верным, и Гарри не спорил попусту. Не из страха (говоря начистоту, дракон имел все шансы победить василиска в схватке, если что), а потому, что он вообще не любил спорить.
А ещё Гарри думал. Вообще-то, это занятие отнюдь не было новым для него, но за эти три дня он передумал столько всего и так интенсивно, что оставалось только удивляться, как у него ещё мозги из ушей не полезли, вскипев.
Конечно же, он думал и о крови, о своём «Наследии», о Салазаре Слизерине, о словах Шляпы на его распределении - Гарри до сих пор помнил каждое её слово наизусть, словно этот краткий мысленный разговор отпечатался у него где-то на обратной стороне лба, в постоянной досягаемости.
Но всё это было на самом деле не так уж и важно. Самым важным Гарри представлялось отделить фальшивые жемчужины от настоящих; иными словами, определить, сколько было искренности в том, что он чувствовал, изнасиловав Забини. Северус был истерзан вопросами на тему этого медленного яда, его действия на психику и тело, последствий, симптомов и прочего, и прочего. Исходя из слов василиска, Гарри решил, что яд усиливал интенсивность эмоций и заставлял дни сливаться в одно бессмысленное серое варево. Главной целью этого яда было довести травимого либо до самоубийства не от чувства вины, а от бесполезности и беспросветности жизни вообще, либо до смерти от голода или жажды, кому как… На тело яд не действовал никак, только рушил психику, ломал её, превращал в нечто совершено неудобоваримое, замыкал травимого в мирке воспалённого мозга, наедине с худшими снами, острым чувством безнадёжности и бессмысленности и невыносимой, похожей на ломку наркомана тягой к смерти, как к поворотному пункту, способному изменить хоть что-нибудь.
Наслушавшись василиска, Гарри только поражался тому, что сумел прожить со всем этим почти месяц. Ему полагалось сломаться куда раньше. Возможно, положительную роль здесь сыграл весь фактор предыдущей боли, которой Гарри успел нахлебаться по самое не хочу; ну, должна же была быть в конце концов хоть какая-то польза от неё.
Но самым безошибочным критерием являлись теперешние чувства Гарри, которые он испытывал не под воздействием яда или чужих эмоций. Он чувствовал глубокое раскаяние и считал, что ничто не может оправдать эту мерзость; Гарри не собирался просить у Забини прощения - хотя бы потому, что вряд ли последнему эти извинения были нужны. Не требовалось их и самому Гарри. Он был уверен, что, даже если его простят со стороны, сам он не простит себя никогда. Одним из его худших ночных кошмаров оставался тот монстр в зеркале Еиналеж, убивший всех и пошедший своим путём. Гарри надеялся, что никогда не нагонит этого маньяка по дороге.
Однако самоубиваться он не собирался больше; да и дни представлялись ему теперь вполне терпимыми, не хуже прежних. Разве что Гарри сделал себе в уме ещё одну пометку о том, за что стоило мстить Малфою.
Месть будет… но сначала её следовало хорошенько обдумать. Гарри не сомневался, что может подождать даже пару-тройку лет.
Три дня пролетели, и Гарри, оголодавший, обретший снова изящество походки и перенявший у Северуса змеиную плавность жестов, заставил себя прийти к ходу наверх. Не хотелось ужасно… но первым уроком, насколько Гарри помнил, должен был быть Уход за магическими существами, и огорчать Хагрида не хотелось. Тот и так наверняка огорчён пропажей Гарри Поттера - если, конечно, ему об этой пропаже сообщили.
Северус снова мирно спал в своём убежище в статуе, и Гарри, прежде чем снова распрощаться с василиском на неопределённый срок, долго обнимал того, говорил всякие добрые малозначащие вещи и признавался, как будет скучать. Василиск соглашался со всем, и Гарри отправился наверх с лёгким сердцем - быть тяжёлым ему теперь, когда Гарри в свете избавления от яда блаженствовал и любил весь мир, было бы крайне трудно.
Плакса Миртл была на этот раз у раковин; она висела где-то в воздухе над ними и сосредоточенно пялилась на ту единственную, что открывала вход в Тайную Комнату.
- Привет! - сообщила она Гарри, пока он умывался над работающей раковиной и наскоро полоскал рот. - Ты знаешь, что все тебя ищут? Ты зачем туда ходил? Там же василиск!
- Теперь знаю, спасибо… - Гарри поправил палочку за поясом и похвалил себя за предусмотрительность - произнести Deletrius прямо в Комнате было безопасно, в отличие от того, как это подействовало бы на администрацию школы, отразившись в списке регистрируемых. - Потом как-нибудь поболтаем, ладно, Миртл? Я сейчас очень, очень спешу.
Не дожидаясь ответа, Гарри вылетел из затхлого туалета.
Он съезжал по перилам вниз, скакал на одной ножке по пустынным коридорам, беспричинно хохоча и размахивая сумкой, сделавшейся за эту неделю ещё тяжелее. Выйти во двор оказалось проще простого - даже обычно бдительного Филча не было поблизости, и Гарри стремглав пронёсся через весь двор, спеша найти хижину Хагрида.
Он не старался не опоздать - знал, что в любом случае опаздывает; не старался кого-то впечатлить, потому что до этого ему не было совершенно никакого дела. Он бежал оттого, что был счастлив неимоверно, и счастье это ширилось в нём и ширилось, грозило разорвать его на части, но пока только приподнимало над землёй, раздувало его, как воздушный шарик. Счастье солнца, счастье свободы, счастье чистого воздуха.
Он бежал, перепрыгивая с разбегу через немногочисленные лужи, и солнце грело растрёпанную макушку; иногда Гарри ухитрялся не касаться земли, и мягко толкавший в спину ветер поддерживал его, не давал упасть, и так безумно, безумно, безумно прекрасно было снова хотеть жить, снова быть, возродившись к жизни, как феникс.
